Мы вчера засиделись с ним заполночь,
не скрывали зажжённого света –
проломили тевтонские гусеницы
нерушимый загон Совета;
и, о стол загасив сигарету,
он сказал:
- Мы с тобой еще живы,
хоть давно привыкали к смерти.
Двадцать лет и отчизну и веру
комиссары тянули, как жилы;
а исчезнувшие до рассвета –
сколько их, и кто сыщет могилы?
Не кресты они рушили – души,
и не щепки летели – люди,
да плясало хамьё на погостах...
Ты ведь помнишь?
– А кто же забудет?
...и гудело в висках от бессонницы,
и набатного, гулкого гнева,
словно маковкой летней звонницы
обернулось июньское небо.
- Что потом – будет видно далее,
Но гиенам – гиенья смерть.
Или милости ждём от псов Сталина?
Нас жалели? Так их ли жалеть?
...дым и горечь застряли в горле,
скрежеща, как по меди наждак,
и я вздрогнул, внезапно промолвив -
- Не могу. Что-то очень не так.
- Здесь Совдепия, брат, а не сказка,
помни – шансов у нас в обрез.
И, поднявшись, он бросил – Подумай,
может, выйдем на РОВС*.
...когда утро упало на веки -
позабытый вернулся покой,
есть единственный способ ответить
тем, кто первым придёт за мной.
*Русский ОбщеВоинский Союз