Иногда мне становится скучно, и тогда я пою. Мою песню подхватывает и забирает с собою пролетающий мимо ветер. Мою песню впитывает и уносит с собою резвая река, петляющая в самой глубине колодца ущелья, которое находится под обрывом. И даже быстрые и легкие серебристые облака, несущиеся по лазурному небу, замедляют свой бег, вслушиваясь в мелодию этой песни.
- Мама, что это за звуки? - спрашивает вышедшая на крыльцо маленькая девчонка в легком красном платье. Она, как и ее дом, находится очень далеко от меня. Настолько далеко, что я не могу их видеть. Да мне это и не нужно. Я чувствую.
- Не знаю доченька. Может, это звенят на лесной поляне цветы колокольчики. Может, это ветер мимолетом задел провода, рассказывая им о странах, которые повидал по дороге к нам. И теперь, проводам, тоже не терпится со всеми поделиться этой сказкой. Может, это журчит вода лесного ручья, с разбегу прыгая по гладким камням - останкам старого моста.
Кто я? Я живу так давно, что уже и не задумываюсь об этом. Наверное, самое близкое к действительности (и понятное другим) определение - лесник. Только если здесь, на Земле, лесник означает профессию, то для меня - быть лесником - это естественное и единственное свойство, которым меня можно определить. Настолько же естественное для меня, и не требующее объяснений, как для человека иметь две руки. Две руки - это естественно. Мне быть лесником - это тоже естественно. Это мое предназначение. Сколько я себя помню, я присматриваю за животными и охраняю их. Вся моя жизнь - это защита исчезающего животного мира от влияния рас, считающих себя разумными. Где мой настоящий дом? Откуда я? Я живу так давно, что эти вопросы теряют смысл, да и, чего уж там (признаюсь честно) - вообще ставят в тупик. Хотя, про дом-то как раз, я и могу рассказать.
Наверное, около полумиллиона лет назад, мой дом (возможно, разладилось что-то в его механическом сердце), потерял способность передвигаться в пространстве. И я оказался здесь, в этом мире. С тех пор прошло много времени - и ветра замели черным грунтом мой дом. С тех пор прошло много времени - и дожди взрастили над ним зеленый лес. И единственное, что осталось на поверхности, - это плоская крыша дома, которая и образует небольшое плато над обрывом. Так что, по сути, этот обрыв, теперь и есть мой дом.
Когда-то человек был редким гостем у меня. Теперь же, в связи с массовым появлением мощных машин повышенной проходимости, я имею возможность наблюдать людей довольно часто.
Я слышу урчание двигателя, который с натугой, но при этом, радуясь своей работе, заглатывает километры склона, поднимающегося ко мне. Звук мотора приближается. Я жду.
И вот, на плато, на крышу моего дома, выезжает большая пятнистая машина. Это одна из немногих машин, способных добраться до самого обрыва, поднимаясь ко мне из долины по бездорожью каменистого склона. У нее огромные, даже по современным человеческим меркам, колеса, и потрепанный бывалый вид повидавшего все опытного путешественника. На откинутой грязной решетке, находящейся непосредственно перед разгоряченным радиатором, лежит туша небольшого муфлона. Мне становится грустно. Я вспоминаю, как несколько недель назад, я носился с его собратьями (как и с ним самим) по окрестностям, расшевелив, обычно, до неприличия пассивное стадо. Нам тогда было весело. Теперь, один из моих друзей, недвижно лежит на решетке впереди громадной машины, и я понимаю, что он больше никогда не составит мне компанию в играх. Мне становится еще грустнее. Большая пятнистая машина клюет капотом буквально в нескольких метрах от обрыва и хлопает дверью. Теперь рядом с нею стоит человек. Он осматривает открывающийся с обрыва вид, затем довольно похлопывает тушу лежащую на решетке, и подтягивает стягивающие ее веревки.
Я начинаю злиться. И меняю структуру плато, выходящего на обрыв. При косых карминовых лучах закатного солнца, это особенно просто сделать. Я прямо телом ощущаю каждый атом крыши моего дома, образующей плато. Я чувствую, как эти атомы двигаются, пытаясь перестроиться, в навязываемую им силой, извне, решетку. В результате моих действий, плоскость небольшого плато становится идеально гладкой поверхностью. В этот момент человек замечает меня. Он видит легкое марево. Марево, подобное тому, которое бывает над прокаленным солнцем асфальтом в жаркий день. Марево, подобное дрожи прозрачного воздуха над танцующим огнем костра. Рука человека тянется к висящей на широком ремне фотокамере. Но не успевает и притронуться к аппарату. Человек поскальзывается на абсолютно гладком покрытии моего дома и падает. Он еще не понимает что произошло. Он пытается подняться.
Где-то вдалеке вздохнул огромный зверь, набрав полные легкие прозрачного вечернего воздуха, помедлил секунду, пробуя его на вкус, и выдохнул воздух обратно. И сразу легким ветром потянуло в сторону ущелья. Поток этого ветра коснулся грязно-пятнистой машины и человека, и, зацепив их мимоходом, повлек за собой в направлении обрыва. На идеально гладкой поверхности бесполезно предпринимать какие-либо движения. Да и глупо. Повинуясь воле ветра, человек и машина одновременно подползают к границе обрыва, задерживаются немного, словно раздумывая над следующим своим шагом, и затем - исчезают.
Я считаю секунды. Один, два, три, четыре. Пять! Я слышу глухой удар и, немного спустя, еще один – послабее. Шесть. Семь! Кто-то большой и неповоротливый вздрагивает на дне каменного колодца. Меня обдает жаркой волной, и огненный шар взлетает из нутра ущелья, заглотившего машину и человека.
Проходит еще несколько дней, и высоко-высоко в небе, осторожно, словно опасаясь задеть серебристые облака острыми лезвиями лопастей, пролетает вертолет. Я чувствую, как кто-то невидимый, зажатый в его железной скорлупе, напряженно всматривается вниз, силясь что-то отыскать здесь, на дне, среди камней и деревьев. Я знаю, что это бесполезно. За два дня ветер размел и разметал все обломки, а дождь слизал и смыл в реку то, с чем не справился ветер. А с чем не справились ветер с дождем, взяла в оборот река, выходившая из берегов. Кто-то, сидящий внутри вертолета, смотрит прямо на меня, но не видит меня. Я провожаю вертолет взглядом, затем еще долго смотрю вслед этой серебряной машине, с рокотом исчезающей в воздухе за горизонтом. Я восхищаюсь разноцветными бликами, которыми переливается солнце на ее быстрых лопастях.
А потом, наконец, наступает тишина.
