Четырнадцать. (Рассказ)

Но я быстро скрываюсь в подвале.

Из подвала я легко попадаю в подземный переход между корпусами. В переходе холодно, сквозняк. Но я тепло одета – в шерстяной кофте и рейтузах поверх пижамы, а на ногах тяжёлые ботинки. Вдобавок я захватила шапочку на случай сквозняка. Я одеваю её. Если у меня хоть самую малость начнёт мёрзнуть голова, сразу же начнётся приступ и придётся вернуться в отделение. А тогда меня запрут в палате, не пустят долгое время на улицу и на групповые занятия с доктором Кариной. Нам вообще не разрешается ходить по этажам, даже в нашем корпусе, а уж о том, чтобы выходить в другой корпус – и речи быть не может! Редко бывает, что нам необходимо на процедуры, но тогда нас конвоируют медсёстры.
По пути мне встречаются две полные женщины в белых халатах. Вроде не из нашего корпуса, но смотрят они на меня подозрительно. Хоть бы они не сообщили моему доктору или старшей сестре! Тогда я точно пропала. А ведь на этот побег я решалась целый месяц!
Сил моих больше нет лечиться здесь. И если папа не хочет забрать меня домой, то я сама уйду. Точнее сбегу.
Он, мой отец то есть, думает, что я сумасшедшая. Боится держать меня дома. Говорит, что в больнице, под постоянным контролем мне будет лучше. Но лучше мне может быть только дома. И я иду домой!
Да, у меня бывают приступы. Припадки – как говорят в нашем отделении. Но это происходит же очень редко, да и то этого можно избегать. Папа прекрасно знает как избегать, и как мне помочь, если вдруг начнётся припадок. Точнее приступ.

Я уже совсем близко к корпусу «А». а из корпуса «А» я смогу беспрепятственно выйти и покинуть территорию больницы. Раз и навсегда.
Я надеюсь, что мой план свершится.

Поднимаюсь по лестнице и замираю: я не очень то привыкла к такому количеству народа. Прямо передо мной пост охраны, за ним просторный вестибюль и гардероб для посетителей. Часы на стене показывают два часа ровно. Сейчас же вроде не время для посещений, почему так людно?
Снимаю шапочку, приглаживаю рукой волосы, иду прямо к посту охраны. Охранник треплется с какой то высокой молодой девушкой. Она в бахилах, значит навещает кого-то.
Иду. Стараюсь не смотреть на них, и вести себя естественно, но сердце у меня колотится в горле, в висках бухает кровь.

Охранник останавливает меня, спрашивает кто я, откуда такая и куда. Я не могу вымолвить и слова.
Чёрт! Ни единого слова.
Чувствую, как ком подступает к горлу, руки начинают дрожать, шапочка выпадает из рук на пол.
Ну, всё сейчас начнётся…

Не началось.
Какой то парень, лет двадцати, может чуть больше, поднимает мою шапочку. Протягивает её мне, говорит:
- Вы уронили.
Он улыбается. Я тоже очень постаралась улыбнуться. Вроде бы получилось. Он высок, широкоплеч и мускулист. Очень сильные руки у него. Опрятный. Одет в широкие серые штаны и футболку с коротким рукавом. Волосы тёмные, глаза бесцветные какие то, серые чтоль. Но взгляд красивый.
Не могу оторвать от него глаз.
А потом он уходит.
И я ухожу. Обратно в отделение.

Вечером, я отказалась от ужина.
Моего недолгого отсутствия никто не заметил.
Я разозлилась сама на себя, за то, что не смогла убежать. Достала из ящика стола альбом и краски и принялась рисовать. Мне хотелось запечатлеть взгляд того юноши, что поднял мою шапочку. Но в буйстве акварелевых красок никак не вырисовывались его серые прозрачные глаза.

Я рисовала всю ночь. Изрисовала все листы в альбоме, но ничуть не приблизилась к идеалу. Всё было слишком поддато, слишком неинтересно и ярко, чтобы точно передать магию его взгляда.

Я так и заснула щекой на листе.
Наутро вся щека у меня была разрисована.

Два.
На следующий день я набралась смелости, чтобы ещё раз повторить свой путь. На этот раз с другой целью – ещё раз увидеть того юношу. Взяла с собой краски, последний чистый лист, шапочку; так же тепло оделась и пошла.

До корпуса «А» я дошла без происшествий. Мне даже никто не попался в переходе на пути. А в самом корпусе я растерялась.
Ну и куда теперь?
Я прошлась по первому этажу, поднялась на второй. На втором этаже распологалось два отделения, вход в которые был закрыт кодовой дверью. Кода я не знала, да, даже если б знала, не стала бы рыпаться.

На третьем этаже – кабинеты диагностики, как и у нас на втором этаже.
Народа много, возле каждого кабинета очередь.
Я дошла до самого конца коридора, пристально разглядывая всех, кого видела. Но знакомого вожделенного лица не было видно. Я пошла обратно.

И тут случилось самое страшное.
Когда я проходила мимо одного кабинета, дверь раскрылась, и поток прохладного, -  нет – ледяного воздуха вырвался в коридор.
Для кого-то такой ветерок приятен и является спасением таким жарким летом. Но не для меня.
У меня начинался приступ.

Два с половиной.
Я вышел из кабинета УЗИ и прямо передо мной, на моих глазах девушка потеряла сознание. Она закатила глаза, запрокинула голову, упала на пол и всё её тело начало трястись.
Она была бледна, задыхалась и всё время повторяла «Холодно… холодно… холодно.». шапочка соскочила с её головы, длинные волосы растрепались, разметались по полу, пряди прилипли к лицу, попали в рот.
Все столпились вокруг неё и испуганно наблюдали.

Вызвали врача.
Я решил оказать первую помощь – надо же что-то делать!. Опустился на колени, склонился над ней и похлопал её по щекам. Не помогло.
Она вся извивалась, её тело сводила судорога; она широко махала руками. Кулаки сжаты. Глаза открыты, но зрачков не видно.
Она вся холодная, на лице пот. Я снял с себя кофту, накинул ей на плечи и попытался как бы приобнять её, зажать в своих руках. Я не уверен, что так правильно. Но она же может себя покалечить. И если она кричит, что ей холодно, возможно ей действительно холодно, хоть и одета она уж слишком тепло для лета: тёплые штаны с начёсом, ботинки зимние, да ещё и кофта.
Почему то мне показалось, что у неё нервный приступ.

Моя тактика оказалась правильной – девушка начала успокаиваться. Лицо порозовело, судороги уменьшались, а к приходу врача и вовсе сошли на нет.
Пока врач осматривал её, она обессиленная лежала на моих руках. А потом, когда мы дожидались каталку из психиатрического корпуса, она даже открыла глаза и улыбнулась мне.

Два санитара, взявши её за руки и за ноги, погрузили на каталку и увезли в сторону лифтов.
Я дал слово обязательно навестить её завтра. Или послезавтра. Когда ей станет лучше.

Три.
Очнулась я в отделении. Не знаю, сколько времени прошло и какой сейчас день. Лежу и смотрю в потолок. Голая, но укутанная в одеяла. Мне тепло. И, главное, окна плотно закрыты.
Рядом со мной сидит доктор Карина. Она быстро-быстро что-то пишет. Заметила, что я открыла глаза и улыбается.
- Ты как? В порядке? Мы так за тебя перепугались. – говорит.
- Меня теперь запрут в палате? – меня больше ничего не интересует.
- Да. Ты без спросу покинула отделение, отправилась в другой корпус, и даже не подумала о последствиях такого шага. Поэтому ты будешь наказана и в течение двух-трёх дней не покинешь палаты, Юстина. Ты поступила очень плохо, Юстина. И должна это понять. Больше так не делай.

Доктор Карина провела осмотр, померила давление, температуру, подсчитала пульс, задала несколько вопросов и ушла, оставив мне на столике пару успокаивающих таблеток, если не получится заснуть. Приближалась ночь.

Я выпила сразу две таблетки и до утра проспала как убитая.

А утром чувствовала себя очень плохо. Тело, руки и ноги ломило. Лицо посерело и покрылось липким потом. Веки тяжёлым покрывалом нависли над глазами.
Целый день я не вставала с кровати и отказывалась от еды. Меня тошнило. А к вечеру пару раз вырвало.
После приступов я всегда так заболеваю, но это продолжается день, не больше.

Перед сном я долго смотрела в окно, и мне вспомнилось, что во время приступа мне привиделось лицо того юноши. Даже больше – я точно вспомнила, как он выглядит!
И мне стало так тепло! Я разулыбалась и быстро уснула.

Четыре.
Сегодня во время группового занятия произошло то, чего я никак не ожидала.
На пороге комнаты, где проводятся занятия, появился тот самый Юноша. С букетом ярких цветов.

Я только раз взглянула и сразу же отвела глаза. Щёки у меня покраснели, холод пробежал по спине. Я надела шапочку. Лена – она сидит в кругу рядом со мной, справа – шепнула мне:
- Юсти, ты что, сними шапку. Ведь тебе же нельзя её надевать на групповых занятиях. Ты, что, забыла?
Я лишь махнула рукой.

Юноша продолжал стоять в дверях.
Елена Петровна – она сегодня вела у нас занятие – поднялась, извинилась и вышла с Юношей за дверь. А когда, спустя несколько минут, вернулась, сказала мне, чтобы я после занятия вышла в холл.

Этот Юноша пришёл ко мне.

Остаток занятия я сидела молча, не приняла участия ни в одном задании и не сняла шапочку, даже когда этого потребовала сама Елена Петровна. Хотя сегодня утром решила, что буду активна и прилежна, чтобы меня поскорей освободили из-под палатного ареста.

Я так ждала, когда же окончится занятие! Но в то же время очень не хотела, чтобы оно кончалось.
Я боялась.
И того, что у меня снова начнётся приступ в том числе.

После завершения занятия я быстро сбегала в палату, взяла альбом (на обложке ещё можно было рисовать) и карандаш; и вышла в холл.

Он сидел на диване. Цветы у него в руках.
Я шла очень медленно, чтобы никак не показать, что очень волнуюсь, и коленки у меня трясутся.
Но, чёрт возьми, как же я волнуюсь!

Четыре с половиной.
Она идёт. Всё в той же шапке, но одета легче: плотные колготки, что-то вроде платья и кофта. Волосы заплетены в косу сзади, но несколько прядей вылезли к лицу.
Она странная. И очень забавная.

Я протягиваю ей скромненький букетик, который нарвал в больничном саду. Она кивает, но в руки не берёт, они у неё заняты альбомом для рисования и пачкой карандашей.
Садится рядом, я кладу цветы рядом с ней. Она смотрит на них, потом на меня и всё время молчит. Разговор начинаю я:
- А тебя как зовут?
Молчит. Бледная вся до ужаса. Я продолжаю:
- Ты вчера упала там. А я тебе помощь первую оказывал. Меня Макс зовут. Максим то есть. Ты как себя чувствуешь то сейчас?
Глаза её округляются, щёки вспыхивают румянцем, потом опять бледнеют, губы растягиваются в улыбке. Она отвечает:
- нормально. Всё хорошо то есть. Спасибо тебе. И что пришёл тоже спасибо. А можно я тебя нарисую?
Чудная!
- Ну, рисуй – говорю.
Губы у неё красивые. И улыбка тоже.

Пока она рисует, я тихо ужасаюсь тому, что происходит вокруг. Сёстры орут на пациентов. Пациенты плюются на сестёр. Одни из них – слишком буйные, агрессивные; другие – очень кислые, мрачные, заторможенные. Девушка напротив теперь даже кажется мне самой нормальной во всём этом дурдоме. Поведение некоторых не в пример ужасней её припадка, который я наблюдал.

Я мечтаю о том, чтобы скорей свалить отсюда в свою гастроэнтерологию.

И вот вскоре она заканчивает и показывает мне работу.
Я восхищён. У девушки явный талант.
- А можно мне взять рисунок? – спрашиваю.
- Нет. Я хочу оставить его себе.
Окей. Ладно. А то ещё чего доброго начнётся опять припадок.
- Я… Наверное пойду. Мне ещё на процедуры, потом на обед, – сочиняю на ходу.
Она кивает и говорит:
- Да, да. Иди, конечно. Спасибо.
- За что?
- Что можно было нарисовать… - улыбается она потрясающе!
- Ну, пока?
- Пока.

Я наконец то иду по направлению к выходу из этого ада. А за спиной слышу:
- Приходи ещё! Меня Юстина зовут. Юстина.

Пять.
Я теперь постоянно жду.
Макса, конечно же. Но я жалею, что у меня очень мало опыта общения с людьми, особенно с юношами. И даже если он всё же придёт, я всё равно не знаю, что делать, о чём с ним поговорить, и чем заинтересовать.
Наверное, заинтересовывать надо было в самый первый раз, когда он пришёл. А я как идиотка кинулась скорей-скорей рисовать. Он разочаровался и больше не придёт, потому что ему не интересно ко мне идти.

А как бы мне хотелось подружиться с ним!

У меня никогда не было друзей.
Потому что большую часть жизни я провожу в больницах или дома взаперти, но последнее бывает крайне редко. А те, кто лежат со мной в одном отделении как правило очень замкнуты и нелюдимы. С пациентами других отделений даже разговаривать нам не дают. Странно даже, как этого юношу пустили сюда и разрешили пообщаться со мной.
Это такая удача!
Никогда не забуду тот день!

Если бы только возможно было бы пережить всё заново!

Его цветы я засушила и заложила между страницами книги, которую одолжила мне доктор Карина. А рисунок висит перед кроватью. Каждую ночь я желаю ему спокойной ночи; и искренне считаю его другом.

Дня через три или даже больше он снова пришёл.
Поздним-поздним вечером, когда уже объявили отбой.
Я даже испугалась, увидев его на пороге. Он зашёл тихо, приложил палец к губам «Тсс!», осторожно закрыл дверь, разулся и прошёл в палату.
- Привет, Юстина, - сказал он шепотом. – Меня не пускали днём, пришлось идти втихаря вечером, почти ночью. Переход теперь закрыт – его по ночам закрывают – и мне придётся остаться у тебя до утра.
Я испугалась.
- как же так? А вдруг тебя тут обнаружат? Тогда и тебе и мне будет плохо.
- Да мне то ладно, лишь бы не тебе…
я молчала. А он сказал:
- Ну, может всё-таки свершится чудо, и никто не зайдёт?

И чудо свершилось!

До самого утра мы беседовали. Хотя беседой это трудно назвать. Говорил в основном Максим, а я лишь изредка вставляла одиночные фразы.
Он рассказал мне о том, что ему 20 лет, что он учится в колледже, и, уже в этом году получает диплом. Живёт в Москве с мамой, папой и двумя братьями. У старшего – скоро родится сын, а младший только пойдёт в первый класс. Макс обожает возиться с младшим. Он вообще любит детей, и когда женится, мечтает о двух сыновьях и о дочке. А ещё Макс увлекается паркуром. Это когда перепрыгиваешь через стенки, лавочки, высокие бордюры – в общем, любое препятствие не обходишь, а преодолеваешь. Так Макс объяснил.
Вот, наверное, почему у него такая мужественная сильная фигура.

Под конец разговора мне стало даже грустно.
Ведь о себе то я ничего такого рассказать не могу.
Мне только восемнадцать. Я с горем пополам окончила школу, и ни о каком профессиональном образовании речь не идёт. Я ничем не занимаюсь кроме рисования. Да и планов у меня как таковых нет. И мечтаю я лишь о том, как бы поскорей отсюда выйти.
Кроме всего прочего я ещё и псих.

Я приуныла.

Макс заметил это.
- Юстина, ты по-моему устала и тебе поспать надо. Глаза у тебя измученные. Ты ложись, давай, а я посижу, – сказал он.  
- А как долго ты будешь тут?
- Ну пока мне не удастся уйти незамеченным.

Я послушалась его и легла.
А он сел рядом, снял шапочку с моей головы и провёл рукой по волосам.

Не знаю от чего, может от неожиданности, у меня сразу же начался приступ.

Шесть.
На этот раз её приступ был страшнее и куда более продолжительный. Её затрясло, она посинела, похолодела вся. Я крепко обнял её, пытался растереть, дышал на неё – старался согреть как только возможно.
Она кричала. Её слова были бессвязны: она то звала маму, то Никиту какого-то, то снова «холодно».
Она вырвалась из моих объятий, заметалась по кровати, позвала на помощь. Её крики быстро привели в палату медсестёр, а затем и врачей.
Меня вывели в коридор и устроили допрос. Мол, кто я и что делаю тут, в её палате. Я сказал, что я её друг, но мне возразили:
- У Юстины, как и у любого другого нашего пациента, нет друзей.
И мне запретили навещать её. И даже на прогулке, отныне, я не имел права к ней подойти.

Скандал разразился жуткий. Главного врача моего отделения наутро поставили в известность. Тот тотчас же вызвал моих родителей и предупредил, что если ещё раз такое повториться, то я немедленно буду выписан. По отделению обо мне пошла слава совратителя «недалёких».

Но я искал встречи с ней. Хотя бы ещё одной. Где угодно: в отделении диагностики, на улице, в больничном саду, в вестибюле главного корпуса – везде, где был я искал её приметную полосатую шапочку.

Но она пропала.
И, ведь я ничего не знал о ней. Я не знал её.
Только имя. Юстина.

Прошла неделя.
Доктор начал поговаривать о моей выписке.
Я даже не расстроился. И перестал думать о ней. О Юстине.

В самый день выписки я увидел её. Она сидела на веранде, в глубине сада, одетая, как всегда, теплей, чем того требовала погода.
Я направился в её сторону.

Семь.
Такого никогда не было, чтобы обострение у меня началось летом. Обычно, это случается только зимой, когда очень холодно.
И никогда ещё прикосновения не провоцировали начало рецидива.
А тут…
Всю неделю меня трясло и лихорадило так, что даже пришлось экстренно перевести меня в реанимацию. Там мне постоянно что-то кололи, вводили, капали капельницы. Но мне постоянно было холодно. Ничего не помогало.
И только спустя неделю слегка отпустило. Перевели обратно в палату, и я тут же попросилась на улицу.
Доктор Карина сказала, что сегодня очень прохладно на улице.
- Но мне необходимо, доктор. Понимаете? Ну, пожалуйста! – сказала я.
И она распорядилась, чтобы меня тепло одели и вывели на улицу. Одна из сестёр должна была пойти со мной и глаз с меня не спускать.
Но она посидела со мной минут пятнадцать и ушла, строго-настрого приказав мне никуда не сдвигаться с места.

Вокруг так всё тихо и спокойно. Воздух прохладен, всю ночь лил дождь. Хотя лето в этом году выдалось на редкость тёплое.
Я уже и не помню, когда я в последний раз надевала летом короткие юбки и шорты, и футболки на голое тело.  Когда я могла замёрзнуть и не впасть в припадок.
Мне так стыдно перед Максимом.
Ему наверняка влетело из-за меня.

Так-так! Снова эти мысли.
Скорей не думать, скорей не думать. Скорей не думать…

- Привет!
Оборачиваюсь. Передо мной Максим.
Не дай бог, сейчас снова случится приступ!..
Не случился.
- Привет. – отвечаю.
- Ты куда пропала?
- Не хорошо тогда получилось. Извини.
- Ты за что извиняешься? Прекрати немедленно!!!
Он сел рядом. От него вкусно пахнет. Я жадно втягиваю в себя воздух, пропитанный его ароматом.
- Юстина можно тебя обнять?
Земля вырывается у меня из-под ног. Вселенная останавливается. Я не дышу.
Но мне так хочется, чтобы он это сделал!

Семь с половиной.
Я сам от себя не ожидал такого вопроса к ней.
Я, что, действительно хочу обнять её? Или мне просто бесконечно жаль это маленькое одинокое существо?
Не знаю я, короче.
И она сидит, молчит.
Ну, помолчим.
Через какое то время она придвигается ко мне близко-близко, её бедро касается моего, от неё пахнет таблетками. Она дрожит.
Как бы только у неё не начался приступ.
Но дрожь у неё не как во время припадка, а мелкая такая, незначительная.
Она кладёт голову мне на плечо, утыкается носом в шею. Дыхание тяжёлое, носик острый, холодный. И так тихо вокруг!
Мне кажется, я слышу, как пульсирует её сердце.
Или это моё собственное?
Обнимаю её рукой за плечи. Она такая худенькая, такая маленькая; чуть сожмёшь – сломается.
Но, нет, мне не жаль её. Тут что-то другое.
Видимо, я действительно хочу её обнимать. Бесконечно долго.

Восемь.
Макса выписали.
Но он навещает меня. Даже чаще чем отец – почти каждый день после учёбы. Мы встречаемся в вестибюле, мне теперь разрешают туда выходить.

Каждый раз Макс обнимает меня.
Раньше так меня никто не обнимал.
А ещё он приносит мне гостинцы: альбом, краски, кисточки, вкусности всякие, игрушки. Но больше всего я ценю его рассказы о той жизни, что творится за пределами больницы. Я слушаю раскрыв рот – Макс хороший рассказчик.
А когда он уходит, я очень тоскую. И считаю минуты до тех пор, когда он снова меня обнимет.
И я всё чаще мечтаю о выписке.

Девять.
Однажды случилось страшное – Макс не пришёл. И на следующий день. И через три дня, и через неделю.
Я заволновалась.
Приступы, которые сошли уж было на нет возобновились снова. За день могло быть сразу два приступа!
Но я ждала. Верила. И молилась, чтобы только с ним всё было впорядке.

Прошло четыре недели.
Макс не приходил.

Десять.
Я пришёл навестить Юстину и встретил её лечащего врача. Антонина Иановна её кажется. Я подошел.
- Здравствуйте. – говорю.
- Здравствуйте.
Она меня знает и моему присутствию не удивляется. Она сама разрешила мне видеться с Юстиной и даже разрешила выходить ей в вестибюль.
- Антонина Ивановна, а Юстину скоро выпишут?
Отреагировала Антонина Ивановна странно. Даже более чем. Отвела меня в кабинет, усадила на высокий очень неудобный диванчик и предложила чаю. Я испросил просто стакан воды.
- Вряд ли Юстина в ближайшее время покинет больничные стены. – начала она. – однако, я со своей точки зрения не могу сказать, что её состояние, на данный момент, тяжело. Но её болезнь прогрессирует. И, полное восстановление, на которое мы надеялись в самом начале  - не возможно, думаю. Мы – это я конкретно, и её отец.
Вода у них гадкая, в отделении, кислая, с привкусом мела.
- а, вы, Максим, если честно, меня потрясаете до глубины души. Сколько вы уже встречаетесь с Юстиной в нашем вестибюле? Считаетесь её другом, подарки ей носите. А спросить у неё почему она здесь, что за душевная травма тяготит её – это вы не посмели сделать. Вам проще обжимать её в коридорах, чем углубиться внутрь её сознания и узнать хоть что-то о травме покалечившей её психику. Ведь с ума просто так не сходят и припадки ни с того ни с сего не случаются.
Я растерян. Открываю рот и ни слова не говорю. Снова закрываю его и отвожу глаза от нудной вредной врачихи.
Блин! А ведь она права…
- С её отцом сто раз на эту тему говорила. О том, что девочке не надо бы по больницам мыкаться, а дома надо быть, с любящеё семьёй, с отцом. Тогда бы все страхи отступили и все болезненные проявления сошли на нет. А он… впрочем, её отец, как и все остальные мужчины, слабый и трусливый. Пару раз дочка в припадок кинулась, и он её сразу сбагрил.
- Ааа… - открываю рот. Но, ё-моё, забыл что хотел сказать. Или спросить?
- Да не говорите ничего, Максим. Я сама вам всё расскажу.

И она рассказала.

У Юстины была дружная крепкая семья. Папа – важный человек в городе, мама – директор гуманитарного лицея всё в том же городе. Кроме них – старший брат. Никитка.
И всё было замечательно. Жила семья в отдельном двухэтажном доме, за городом, да и бед не знала. Ровно до тех пор, пока отца не командировали на долгое время в Москву.
Москва – столица соблазнов. А Юстинин отец не особенно стоек до соблазнов был. Жена его в узде держала. А как жены то рядом не оказалось, с её спасительной уздой, так и понеслось.
Сколько там постелей сменилось под его телом, скольких женщин он узнал – никто точное количество не знает. А сам он и не скажет. Да только вернулся он не один, а с длинноногой цаплей Валей, которая своими то ногами-от-ушей взяла да и растоптала крепкую, дружную семью.
Но отец из дома ушёл не сразу. Пожил недельку-другую, оценил обстановку (его дома аж три месяца не было – мало ли что изменилось) и стал почву готовить. Но жена его не глупая женщина. Всё сразу поняла, взяла и сама из дома ушла. И детей забрать хотела.
Но Юстина наотрез отказалась уезжать. Она сказала, что останется с отцом.
И не вынесла долгой жизни в том разврате, что устроил отец. Позвонила матери и попросила забрать её.
- Но как же папа один жить останется? – плакала она в трубку.
- Да уж не заскучает с этой сучкой. – отвечала мать.
Решено было, что завтра мать с Никитой приедут за ней. А она должна была выйти  к светофору, а не то мало ли, отец не пустит, или скандал какой закатит.
Вещей Юстина брать никаких не стала. Только так, собрала на первое время в школьный рюкзак и вышла в намеченное время к светофору.
Мама опаздывала. А на улице зима, мороз под тридцать. Пока ждала замёрзла вся, да и метель разыгралась не на шутку.
И, вот, наконец-то на той стороне шоссе у обочины затормозило мамино авто. Она вышла из машины, с ней Никита, помахала ей рукой, мол, стой там, сейчас подойдём.
Зажёгся зелёный сигнал светофора. Машины замерли перед запрещающей сплошной. Мать с сыном шагнули на шоссе.
Какой то хер (по-другому никак не сказать), булькая алкоголем, рыгая и икая, вынесся из-за поворота, и зачеркнул сразу две жизни. Матери и сына. Скорость у него была жуткая. Тела разбросало по дороге далеко друг от друга, и на том месте, где они стояли обозначились только две жирные черты. Чёрные, траурные.
И вот всё это видели глаза пятнадцатилетней робкой девчёнки, в беленьком полушубке и яркой шапочке в полоску, стоявшей так одиноко и сиротливо у мигавшего жёлтым светофора.
Смерть на месте. Приехала труповозка и забрала два, уже начавших остывать трупа.

- …Вот так. А у Юстины развилось опасное заболевание – невроз навязчивых состояний. Она боится холода. Даже самое лёгкое прикосновение прохладного ветерка к её коже, воскрешает в её памяти самое страшное воспоминание в её жизни. И мы наблюдаем нечто похожее на припадок. Собственно, это и есть припадок. Но Юстина не любит, когда так говорят.
Отец то её конечно же забрал к себе. Но у него, на тот момент уже новая, жена была беременна. А как Юстина в припадок бахнулась – он её сразу в больницу отправил. С тех пор – уже три года как – по больницам живёт. То в одной, то в другой, вот – в нашу попала. Но, сколько ж можно ей официально «лечиться» то? Поэтому скоро он определит её в пансионат для психиатрических больных и ваши свидания закончатся. Вот так вот.
А там, Юстине недалеко будет и до шизофрении.

Сижу. Пялюсь в одну точку как дурак.

Не знаю что делать.

Десять и три четверти.
Она сочтёт меня мудаком, но я решил больше не морочить Юстине голову. Я со своими байками, которыми завешивал, как шторками её уши никак не помогал ей. Внутри неё, как могучий злой дух засела острая боль. Одиночество накрывало её с головой.
А я развлекался. Как будто за счёт её горя.
Я же был ей необходим. Я видел это в её васильковых глазах. И этот взгляд так услаждал моё самолюбие!!!

Дурак.

И я перестал её навещать. Совсем.
Дни тянулись друг за другом серой кинолентой без единого яркого пятнышка. Без единой яркой шапочки на экране.

Скучал. Она снилась мне. Как наяву.

Миновало четыре недели. Потом ещё две.
Жизнь набирала обороты, и ничто не напоминало мне о Юстине.
Но я всё равно помнил.

Одиннадцать.
Меня перевели в пансионат для душевнобольных.
Персонал тут хороший. А вот жители странные. И мне страшно в этих убогих стенах. И, мне кажется, я начинаю сходить с ума.
Мне больше не хочется рисовать. Приступы повторяются чаще. Я постоянно чего-то боюсь. Страхи связывают меня по рукам и ногам.

Я не хочу выходить на улицу.
Даже когда там солнечно и небо ясное-ясное, мне чудится, что со всех сторон наступают мне на горло грозовые тучи.

И когда я погружаюсь в себя, в тяжелые моменты самокопания, я понимаю, что дело даже не в Максе.
Я просто устала быть одна.

Одиночество – вот, что стягивает мою шею узлом.

Одиннадцать с половиной.
Я решила, что необходимо бежать отсюда.
Мне уже восемнадцать лет. И я вменяема, хотя «официально» я сумасшедшая.
Немного вещей взяла с собой. Стащила из кабинета врача двести рублей на дорогу. И не обращала внимания на призывы страха, что пищали изнутри моего сознания.

Но сбежать не удалось.

Однако такой жизнью я не собиралась довольствоваться. Если не получается жить по-другому, то зачем тогда вообще жить?
Плясать канкан под чужую дудку?
Жить просто, чтоб жила? Чтобы у отца не шатнулась совесть?
НЕ ХОЧУ.
Поэтому стою сейчас на крыше первого корпуса. Пятый этаж.
Меня ждёт полёт длиною в вечность.

Двенадцать.
Мне приснилась Юстина. В длинном пластиковом гробу и без своей шапочки.
Вижу, что стою у вырытой могилы и думаю, не холодно ли ей будет там, в холодной земле без шапочки то без своей?
- Да разве в шапочке то дело? – говорит мне какая то женщина. – Дело в любви.
И я проснулся.

На следующий день поехал в ту больницу, где мы познакомились.
Еду и думаю – зачем еду? Много времени прошло наверняка уже сослали в другое место. Несколько раз выходил из автобуса, топтался на остановке, садился на следующий, снова ехал.
Наконец приехал.
Подхожу к стойке «Информация»
- Добрый день. Я девушку ищу. Её Юстина зовут. – говорю.
За стойкой полная кудрявая тётка. Пишет что-то.
- А фамилия как? – спрашивает.
- Не знаю, но видите ли…
- А как мы вам скажем то тогда? Мало ли какая Юстина. Фамилию говорите.

Я отошёл от стойки.
Мда. Много девушек с именем Юстина в этой больнице, должно быть.

Ко мне подошла симпатичная высокая блондинка в коротеньком белом халатике.
- Простите, я слышала вам девушка по имени Юстина нужна. Вид у вас такой… не очень я бы сказала. Наверно, волнуетесь. Вы, знаете, не волнуйтесь, к нам вчера поступила Юстина Голубева. Попытка самоубийства. Ну наверное. Она с крыши упала.
Но вы не волнуйтесь,с ней всё в порядке. Спасли!

Тринадцать.
Я ставлю на штатив камеру, снимаю крышку с объектива. Устанавливаю таймер.
Юстина сидит на диване, на руках у неё Булька. Она гладит его обеими руками. И улыбается.
- Готово, - говорю я и быстро сажусь на диван рядом с Юстиной, прямо перед камерой.
- Я стесняюсь. И боюсь.
- трусиха. У меня дома всё равно никого нет. И никто нас не испугает и не помешает нам.
На камере мигает красная лампочка – запись началась.
Я начинаю:
- Юстина! – говорю, - я тебе это раньше не говорил, потому что я дурак…
Я рассматриваю её. Она в платье и в своей полосатой шапочке. Волосы распущены. Глаза горят, щёчки красные. Она смущается.
Мы сидим у меня дома. Уже полгода Юстина живёт здесь, со мной.
Я даже не знаю, как мне хватило наглости уговорить её отца на это.
- …Но с этого момента я больше не буду дураком.
- Ну что ты хочешь сказать? Говори скорей… мне не терпится.
Булька спрыгивает с её колен на пол и убегает.
Отлично! Нам никто не помешает.
Я беру Юстину за руку, сжимаю её ладонь. Она горячая.

И я уже готов это произнести, но слова застревают в горле.

Мы молчим. Камера записывает наше молчание. Она следует за нами по лабиринту наших мыслей.

И наконец я решаюсь.

- Юстина. Я. Люблю. Тебя.

Тринадцать с половиной.
- Юстина. Я. Люблю. Тебя.
Слова звучат во мне, словно колокольчики. И я отвечаю, что тоже очень люблю Максима. Мы обнимаемся. И целуемся.
По настоящему! В губы! И его язык я чувствую у себя во рту. И мне приятно!
И так хочется, чтобы этот первый поцелуй длился вечно.
Но вечно лишь ожидание продолжения.
Макс говорит мне:
- У тебя такие губы сладкие.
- Сегодня на завтрак я ела джем – отвечаю я.
И мы снова целуемся.

А потом, он неожиданно вскакивает с дивана и убегает в другую комнату.

Возвращается, а в кулаке, я вижу, зажато что-то. Маленькое такое.
Я говорю:
- Покажи, что там…
а он:
- Подожди.
Смотрит на меня так долго, пронзительно.
И говорит….
????

- Юстина, ты выйдешь за меня замуж? СТАНЕШЬ МОЕЙ ЖЕНОЙ????

- Да. – что ещё я могу ответить?

Но я слишком сильно разнервничалась.
И у меня начался приступ.

Четырнадцать.
Жизнь преподносит слишком много сюрпризов невзначай. Оставляет на пороге, под дверью и каждое утро ты об них спотыкаешься.
Сюрпризы то не всегда приятные. Но не страшно, когда тебя поддерживают, когда кто-то любящий разрывает бумагу на коробке с сюрпризом вместе с тобой.

Когда-то в детстве я мечтал стать космонавтом. И парить в космосе по несколько лет.
Но я стал папой. Юстина говорит, что эта профессия куда важней, чем космонавтика.
От себя могу добавить – что не только важней, но и в сто раз приятней.
У нас три дочки. Представляете?! Три голубоглазых девчушки. Я был рядом, когда они появились на свет. Хорошо, что хоть не все сразу.
Но это я так, иронизирую.

Моя семейная жизнь не легка. Болезнь от нас с Юсти никуда не делась. Но мы умеем её преодолевать. Тем более приступы случаются редко. В основном страхи навещают мою жену только в зимнее время года.
А летом Юстина спокойно носит лёгкую одежду. И практически не пугается сквозняков.
Она руководитель художественной школы. Дети и некоторые взрослые, что приходят на её уроки, её обожают.
Я даже немножко ревную.

Её отец – счастливый дедушка.

А Сегодня – суббота. Каждую субботу после работы вот уже 30 лет я захожу в церковь, покупаю самую большую свечку и долго молюсь.
У меня много поводов благодарить Бога.
Но больше всего я благодарен ему за то, что тогда, много-много лет назад, он сохранил Юстине жизнь, когда она решила покончить с ней, шагнув с крыши лечебного корпуса.
Ведь это настоящее чудо – упасть в кузов машины с тюками грязного белья.