"Но шел свет. От каждого шел свет, сильный, слабый – на своей волне. И тепло
______________________________________________________________________________
было, можно было греться."
_______________________________
На дерево прилетели птицы. На наше старое, поднебесное дерево, листья которого уже опали или не вырастали совсем, а ветви расправили свои пальцы, щекочут небо, играют джаз, на него прилетели птицы. Они заняли свои ветки и ведут дискуссию.
А смерть сливается с осенью в пронзительном поцелуе. Я становлюсь откровенней. День с разбегу прыгает в небо и барахтается в звездах, ветер превращается в шепот, листья превращаются в гниль, я превращаюсь в дождь. Вбираю в себя запах облаков – смесь, коктейль земных запахов, духи человечества, дух земли, душу города. Мои руки раздуваются от набранной влаги, шея сливается с туловищем, растет живот. Я – капля. Я толстею с каждой секундой. Лечу, лучом, листом – прямиком падаю, ударяюсь, теряю сознание, просыпаюсь. Где я? Руки и ноги сломаны, вернее, их просто нет. Как нет и меня. От меняя осталось только сознание и распластанная гримаса.
Вокруг я. Везде я. Сотни маленьких я бегут ко мне и я бегу, да, бегу к Я. К какому-то общему Я. Целому Я. Оглядываюсь и вижу везде одни и те же лица, вернее свое собственное, только помноженное, миллионно- помноженное.
– Марины! Куда же вы все бежите?! – кричу я.
Вижу, как большая Марина тащит еще совсем маленькую за руку: «Что ты там со своими листиками-цветочками возишься?! Шевелись уже! Я домой хочу, есть!»
– Эй! Неужели меня никто не слышит?! Остановитесь! Куда вы все?!!!
– Не мешай! – ворчит на меня Марина, которая ближе слева. – Что вопросы глупые задаешь, как будто только упала? К Великой Луже, конечно.
– А почему вы все так на меня похожи?
– Хе! Ну, точно – новенькая, только с неба свалилась. Это не мы на тебя похожи и не ты на нас! Просто мы все отражатели. Во мне отражаешься ты, а в тебе – я. Поняла? Вот поэтому-то здесь все и одинаковые.
– А есть те, которые не отражают?
– Блин! Да нафига тебе это? Мы должны бежать к Великой Луже и не задавать глупых вопросов! – кричит на меня Правая Марина.
– Зачем?
– Лужа скажет, куда идти, Лужа просветит, Лужа покажет путь, наставит нас. Ты разве не веришь в Лужу?
Я молчу, видя перед собой огромную серую жидкость, в которой постепенно растворялись Марины.
– Неотражатели есть, – вдруг каркнула в ухо Левая. – Только психи они все, лечиться пора. Они не с нами, видишь – Бензиновая Лужа – все там. Не ходила бы ты только туда, они мир умеют искажать и врать умеют, да красиво так, кружева из слов прямо плетут, да только не к делу все это. Словами хлеба не купишь. Вот все голодные и ходят. Пойдем лучше я тебя с сынком моим познакомлю.
– Да я только на минуточку. Посмотрю – и сразу к Вам. – шепчу я и уже отрываюсь от сплошного потока. Марины смотрят на меня с ухмылкой.
Проплывая мимо старого лица листа, кожа которого высохла и вены, прежде залитые румянцем молодости, теперь выпирают наружу, я останавливаюсь и оглядываюсь… а куда я, собственно, иду? И, главное, зачем? Зачем мне эта Бензиновая Лужа, наполненная голодными каплями, не похожими друг на друга? Почему бы не развернуться и отправиться вместе со всеми к той...как ее...Великой. И, возможно, сын Левой очень даже ничего...
Нужна ли я там, в этой Луже Бензина? Кто они, ее обитатели? Зачем оторвались от других, может, у них есть секрет, а я со своим любопытством лезу непрошенной в их Лужу? А примут ли меня? И кто? И, главное, куда?
Луч солнца выстрелил, пронзил. Тело, проникшись теплом, засветилось, засверкало – заметили. Несколько капель от Радужной отделились и поплыли ко мне. Подплывая ближе, я сумела рассмотреть их лица. Действительно, они были разными. Мало того, они даже были разного пола. Фиолетовый парень с зелеными дредами и ярко-малиновая девушка с оранжевыми губами. Парня звали Егор, девушку – Маша. Они были такими яркими, что даже стыдно стало за свою бледность и размытость.
В луже оказалось больше народу, чем виделось снаружи. Все были разные и по-разному красивые. Причем, особой внешней красоты не было – только яркость (малиновые, красные, салатовые, багровые, голубые). Но шел свет. От каждого шел свет, сильный, слабый – на своей волне. И тепло было, можно было греться.
А вот еды действительно не было, да и с одеждой была напряженка, но показы мод тут не приветствовались, а было просто и доступно. Плелись фенечки и дреды, а из холщового мешка шились сумки, раскрашиваемые красками.
Фила играл на гитаре, а Макс – на ударных. Крест писал стихи и называл себя «Дитем андеграунда». Солнце рисовал. Еще были Джа, Борис и Анечка – любители джамбея и «музыки ветра».
Через несколько дней я нашла еще одну Марину, просто ради эксперимента решив сравниться с ней. Непохожи. Маринка – пацанка, в драных джинсах и верхушка капли у нее не приглажена, как у меня и у многих, а задрана хохолком. Она родилась во время грозы – полукровка: отец – дождь, мать – молния.
Меняю цвет, вернее, приобретаю его. На двадцатую минуту мои руки, да, и тело все – бледно-зеленое, травяной цвет, а волосы еле заметно рыжеют.
Мы кочуем – перебираемся из парка в парк. Поначалу попадались все маленькие, неудобные парки, с большими желтыми и красными листьями. Но скоро пришли в большой. Там много пустых пивных банок, где собирались парковские капли. Заходили. Играли, пели. Брали капли с собой. Некоторые оставались, делились, находили себе банку и селились там. А мы шли в новый парк, где африканские барабаны смешивались с джазом и приправлялись хард-роком под дымом очередного кораблика.
Становлюсь все зеленее и густо рыжею, сливаясь с листвой. Ночью гуляю одна, принципиально, по парку, изредка заговаривая с листьями и выслушивая историю их жизни. Смотрю на звезды и скуриваю пятую.
– Простите, у вас не найдется сигарки? – сверху на меня свисает красный, шершавый язык, выглядывающий из бездонной черной пещеры. Голос идет откуда-то из глубины этой темноты, бурля и клокоча, вырываясь наружу. Собака. Мохнатая дворняга с белыми подпалинами по бокам, мускулистые лапы и черный пуговица-нос.
– Держите, пожалста, – она берет сигарку, садится на задние лапы и прикуривает от меня.
– Как вас зовут?
– Мариной.
– Мариной, – пробует мое имя на вкус (соленый, наверное). – Да, да, именно Мариной, а меня Настей.
– А разве собаки курят?
– Я – курю, а на остальных мне плевать. Остальные собаки не говорят с дождем, а я говорю.
– Почему?
– Дождь разговаривает со мной.
– А что вы здесь делаете?
– Сижу на задних лапах.
– У вас подрано ухо.
– Да. Я вчера дралась, я сильно дралась. Я хотела есть. Вы хотите есть?
– Да.
– Тогда пойдемте со мной, я вас накормлю. Скорее, только скорее, уже отходит последний трамвай. Дайте руку.
Она хватает меня и мы бежим, бежим, бежим – пробегаем города-парки, переплываем лужи-моря, где все те же капли встают на работу. Летим до трамвая – смотрю на Настю. Она – голубь. Я – ворона.
Влетаем, падаем на кресла. С серого пальто падают остатки перьев. А пальцам холодно. Лезу в карман, достаю перчатки.
Ледокол «Арктика» медленно курсирует в нашу сторону. На ледоколе розовая куртка, серая юбка и выглядывающие из нее два батона.
– За проезд, – лезу в карман, – денег нет.
– А мы зайцы, – нагло смеюсь ей в лицо и машу заячьими ушами.
– А, ну, стой! – пытается схватить нас, а мы прыгаем по салону, играем в салки, перепрыгиваем через нее.
Остановка. Хватает нас за уши и вышвыривает на асфальт. Бежим. Бежим. Снова летим. Чердак. Спускаемся. Настя достает маленький медный ключик...
– Чай, кофе?
– Кофе.
– Черный, с молоком?
– Черный.
– Бетховен, Бах, Брамс?
– Бетховен.
– Девятая?
– Да. Девятая.
Волна обрушивается на лицо и плечи. Поезда въезжают в уши и вылетают сверхзвуковыми лайнерами. Звук заполняет сознание.
Я на вершине Эвереста. Холодно. Настя дает мне шаль. Кофе быстро остывает и мы залпом выпиваем чашки. Смотрим вниз.
– Что ты видишь?
– Горы, много-много гор. Везде снег. Ты разве сама не видишь?
– Нет. Здесь нет гор и нет снега. Это иллюзия. Мы сидим у меня на кухне, помнишь? Помни. Это всего лишь воображение. Так что же ты видишь?
– Я не знаю, не вижу ничего, темно, темно, темно. Страшно.
– Всмотрись! Подумай! Ты не можешь не думать ни о чем! Ведь это же ты. Ты внутри, в тебе. Скорее, симфония заканчивается…
Кода в самом разгаре. На вершине сильный ветер и воздуха совсем мало. Губы мерзнут, почти не шевелятся. Боюсь открыть глаза, боюсь смотреть вниз. Лучше вверх, в небеса, не в себя, не в себя. Лучше сойти с ума!!!
Открываю глаза. Тихо. Очень туманно. Я лечу. Падаю. Вниз, с вершины. Пролетаю парки, парки, асфальт, Бензиновую, Великую, дерево, дождь, дом. Падаю в книги. Читаю, читаю, вгрызаюсь, рву острыми клыками страницы. Дохожу до последней – Пелевин:
4 колодца:
1) Нет ведра – нельзя набрать воду;
2) Нет веревки – нельзя ее поднять;
3) Есть вода и веревка – некому пить;
4) Есть вода и веревка и есть кому пить;
Над колодцами неоновая вывеска: «Выбирай – ищи – стремись – достигай»
Подхожу к «достигай» - стена-охранник вырастает впереди.
– Ваш билет?
Шарюсь в карманах…… – Нет билета.
– Без билета нельзя – сначала получите, потом приходите.
Иду к «стремись» – та же история.
Перед «ищи» нащупываю бумажку, достаю – непонятная пара иероглифов. Протягиваю – пропускают. Заглядываю в колодец – темно, неизвестно, неизведанно. Ищу веревку, чтобы слезть, но вспоминаю, что стою у второго, который без веревки. Прыгаю. Падаю. Падаю. Падаю.
– Проснись! – Настя трясет меня за плечо.
Я на кухне. В магнитофоне – Богушевская, что-то про осень.
– Ты слишком торопишься, – ласково воркует Настя. – Не беги. Ты богата. У тебя есть монеты времени. Не транжирь их. Они тяжело зарабатываются.
Я смотрю на нее. Она в черных вельветовых брюках и обтягивающем черном топе. А глаза-то какие большие! И добрые. Теперь она – кошка. Пантера. Я – гепард. У нее на лапах перчатки.
– Снимите, пожалста, перчатки.
– Зачем?
– Я хочу ваши руки.
– Она снимает и я вижу, что они практически прозрачны, туманны. Из тумана. Держу их – тепло. Смотрю в лицо – волосы рыжие, вьются, улыбка золотится, светится вся.
– Кто вы?
– Я – твоя иллюзия, твоя осень. Мне пора идти.
– Почему?
– Потому что тебе пора вверх и вниз. Пришло время.
– Мы еще встретимся?
– Да. Мы встретимся.
– Когда?
– Весной, если захочешь. Когда я буду юной травой, а ты – ветром. Ты будешь щекотать мне уши.
– Тогда... до весны.
– До весны.
Настя медленно растворяется и вылетает в форточку.
Выхожу на улицу. Ветер подкидывает и несет вверх, чем выше, тем холодней. Руки и ноги застыли, голова тоже. Становлюсь белой. Снова падаю на землю, только не стремительно, а плавно, наслаждаясь, глотая по секунде в секунду. Снег.
*********************************************
Рецензия на «Осенние метаморфозы» (Марина Калиниченко)
Это самое сильное, это самое настоящее. Я прочитала это одна из первых. И я сказала тебе, что это гениально - без преувеличений. Спасибо что ты написала это, спасибо что ты была. Навечно твоя, Ира Попова.
п.с. рада, что фотографии, снятые мной, появляются здесь
Ирина Попова Кейон 14.11.2010 23:50
**********************************
Фото Марины. Фото сделано Ириной Поповой.