Будто кто-то подменил на черный цветной маркер.
Шли дожди, не переставая,
Заколачивая в землю косые сваи.
И лежали дни грибами в лукошке,
Зеленели огни за ночным окошком.
Появлялась улыбка, в тоске о ней.
Никого на Земле не было родней.
Понедельник тащил за собой четверг...
Боль его, если была, мир давно опроверг.
Подбиралась работа почти по грошам
и томилась бельем на веревке душа.
Два ее фотоснимка – сердечный озноб
танцевали в обнимку,
ныряли в сугроб
его теплых влажных,
почти горячих рук
и лежал бумажный
ком исписанных мук.
Зашивала заря
зарифмованный бред,
люди говорят –
Такой любви больше нет,
Называют привычкой...
Перевод не шел,
Не в своей электричке
он стоял нагишом.
И шептал Биг-Бен
на свой лондонский лад,
Истукан-манекен
улыбался, как брат.
Заполнял метро
сонм чужих голосов,
а хотелось ветров
и свой дом без замков,
и её глаз
зеленый плед,
и не городской газ,
где воздуха нет.
А молитвы и тишины,
Волн, берега, где валуны,
И Клондайка, где еще способна душа
Жить, ни перед чем не мельтеша...
Постепенно утро
в день перетекло.
стало мудрым
очков роговое стекло,
сквозь которое видно
чуть дальше ноздри
или тоска фригидна
с чернотой внутри.
Память – глупая птица,
Всё помнит и чтит,
С нею разве сравнится
пыль египетских плит,
Блеск и страх фараонов,
Заклание камней –
Он – мальчишка влюбленный,
Ткал узор перед ней.
Даже, если придумал,
Не беда.
Сердца мягкая пума
с ней всегда,
И процентов на двести,
Если не на пятьсот,
Только с ней, рядом, вместе
Он – Ланселот...
/2006/