И.Ф. Шабельников
10.04.2010
ozzy1957@yandex.ru
www.ozzy1957.narod.ru
Жили у бабуси, нет не гуси – мы с женой и дочкой тогда жили у моей матери. Мне, как молодому специалисту, обещали дать комнату в общежитии, но только в сентябре, поэтому мы жили в сарае во дворе у матери. Да, больше и негде было. Сад и двор по городским меркам у матери был большой, а вот домишка - маленький. Все бы ничего, лето, сад и всё такое. Если бы не гуси!
Да, дело, в общем, то и не в гусях, их было всего два - серый и белый. Кроме гусей у матери были ещё и куры. Вдобавок мать купила еще и цыплят – двадцать курочек и двадцать петушков. Правда, из двадцати курочек, восемнадцать оказались то же петушками. И вот эти тридцать восемь петушков начали подрастать. Тут вообще началось – не опишешь в словах. Постоянное кукареканье и непрерывная драка. Дрались петушки не только между собой, объединяясь в банды по пять-семь штук, они нападали на нашего штатного петуха. Так что, петушков пришлось изолировать в отдельном загоне.
К постоянному петушиному гвалту, можно привыкнуть, но вот к чему трудно привыкнуть, так это к запаху куриного помета. Каждое воскресенье мне приходилось чистить петушиный загон. Завязав нос мокрым платком, я нагружал в ведра опилки вперемежку с куриным пометом и рассыпал эти «удобрения» по двору, под деревьями – не пропадать же добру. Запах этого добра накрывал всю округу.
Добро то оно, конечно, добро, но соседи стали очень сильно роптать. Назревала экологическая катастрофа – чем крупнее становились петушки, тем они больше ели, и простите за просторечное слово, тем больше срали. По-другому и не скажешь! Среди соседей назревал бунт. Наконец, мать поняла, ещё одной зачистки загона соседи не выдержат.
В то воскресное утро мать сказала, мол, сынок, надо петушков порубить. Я уставился на мать – это что, мне рубить петухов? Да я в жизни никогда этого не делал, и даже уходил, что бы, не смотреть, когда сосед, Матвей, рубил материных петушков. Как назло, сосед по весне помер. Мать сказала, мол, надо, сынок!
Ну, надо, так надо! Я пошел готовиться. Первым делом я отточил топор. Потом из гаража принес мотоциклетный шлем с широким пластиковым забралом. Надел брезентовый фартук и длинные резиновые перчатки, которыми мать мыла рыбу. И ещё я накручивал себя морально. Чтобы сильней укрепить свой дух, я расковырял ногой одну из куч с куриным пометом.
В общем, я был готов. Я дал отмашку своим женщинам – выносите к пеньку первого. Зарубить сразу мне его не удалось, только с третьего раза я попал топором по шее петушка. А всё из-за того, что перед ударом я закрывал глаза. И вот я увидел кровь, топор выскользнул у меня из рук и я стал тихо заваливаться назад. Мать и жена подхватили меня под руки и отвели в дом – сиди, мол, тут, без тебя обойдемся!
Мне было и дурно и стыдно – мужик называется, чуть не упал в обморок при виде крови. Украдкой я выглянул из-за занавески. Во дворе шла кровавая бойня – мать ловила и подносила петушков, а моя жена, эта «тоненькая тростиночка», без всякого моего спец снаряжения, лихо сносила головы петухам. Зрелище не для слабонервных, я задернул занавеску. Вдруг я услышал отборный мат, я выглянул в окно. У нашей калитки, стоял какой-то мужик, и почем зря поносит и петушков и мою матушку и грозился всех порешить. Я вышел к калитке на защиту чести и достоинства семьи. Мужик кипятился, брызгал слюной и потрясал кулаками. Из-за сплошного мата, трудно было понят, что он хочет. Ага, наверно я напрасно утром расшевелил кучу с помётом.
- Мужик, тебе чё надо? - это спросила из-за моей спины, подошедшая моя жена.
Мужик, осекся, стал заикаться, речь его стала невнятной. Потом он сплюнул и ушел.
Я обернулся, у меня тоже чуть не случился нервный тик – передо мной стояла моя женушка. В одной руке у неё был окровавленный топор, в другой обезглавленный дергающийся петушок. Лицо у неё было забрызгано кровью.
- Странные люди! Черти, чё! Чё орал, чё хотел? - жена недоуменно пожала плечами.
- Жили у бабуси…., - жена, напевая себе под нос, ушла продолжать свою кровавую работу. Я стал беспокоиться за судьбу гусей, ведь они пару раз щепали мою жену. Мне подумалось, любимая, какая же ты у меня ранимая и впечатлительная. Дорогая, будь уверена – я больше никогда тебя не обижу и не изменю!
Конец.