Семиугольник. Второй раунд
Восток Украины. Июнь1956года.
Рабочий посёлок Узел.
Это было во времена, когда по улицам городов ещё ползали последние безногие герои -«повзики» на крошечных колясочках, отталкиваясь от земли руками, ещё бродили на костылях израненные инвалиды войны, не успевшие умереть от ран, а весь уцелевший народ наслаждался долгожданным миром.
За высоким деревянным забором в соседнем дворе в большой рабочей семье играли свадьбу.
По обычаю благословенных пятидесятых годов, прямо во дворе под густой тенью акаций были расставлены столы, накрытые белым полотном, на которых были выставлены восхитительные блюда – кроваво-красный винегрет, варёная картошка в мундирах, селёдка с луком, порезанная ломтиками, кислая капуста, солёные огурцы из бочки, зелень, сало, варёная колбаса и много, много водки и портвейна в поллитровых пивных бутылках с головками, залитыми сургучом.
Расписавшись утром в ЗАГСе, молодые в сопровождении родственников и друзей под гармошку пришли домой. Многочисленная толпа гостей уселась за столы, и пир начался. Поздравляли молодых, кричали «горько», говорили тосты и здравицы, которым не было конца и которые всенепременно запивались водкой и запевались песнями под аккордеон.
Начавшись с утра как трогательный и торжественный семейный праздник, к концу дня свадьба представляла собой уже сборище полупьяных людей, разговаривавших громко каждый сам с собой, а когда стемнело – в разнузданную пьяную оргию кучки мужчин и растрёпанных женщин, ещё оставшихся за полупустым столом, заполненным объедками, горланящих песни и танцующими в обнимку под патефон.
Барбос вместе с десятком соседских мальчишек, прильнув к щелям в заборе, целый день наблюдали за пиршеством. Глотая слюнки от запахов жареной картошки и мяса, замурзанные и всклокоченные сыновья машинистов и кочегаров, составлявщих 90% населения посёлка, сгорали от зависти, а к вечеру – разгоряченные музыкой и запахами - ещё и от голода.
Они пытались несколько раз проникнуть в соседний двор, чтобы чем – нибудь поживиться, но в калитку их не пускали, а попытки перелезть через забор пресекались полупьяными хозяевами – нарушителей грубо выставляли со двора пинком под зад.
Когда стало совсем темно, Витька Карманицын, озверевший от голода, но толстый от запасов подкожного жира сын паровозного кочегара, десяти лет от роду, сказал:
- «Ишь, буржуи гуляють! Всё себе, себе, хоть бы чем угостили, а то брюхо к хребту уже прилипло! Гады! Фашисты! Давайте, пацаны, устроим им тёмную!»
Сказано - сделано. Пацаны во главе с Карманицыным быстро натащили кучу обломков кирпичей с соседней стройки, сложили их пирамидками вдоль забора, а затем по команде «Пли!» начали умело метать их через забор, накрыв ураганным огнём своей «артиллерии» заваленный объедками праздничный стол и остатки гостей, пьяных «в дупель», но ещё стойких ветеранов недавней войны.
Куски кирпичей крошили посуду и бутылки, попадали в пьяные головы гостей и хозяев, которые от этого не становились трезвыми и не могли сообразить, откуда их атакует враг и как укрыться от града камней, сыпавшихся на них прямо с неба.
Уже давно потерявший из вида свою новобрачную, пьяный жених - чернявый высокий парубок в белой рубашке с закатанными рукавами – в окружении своих товарищей стоял шатаясь посреди двора, когда ему в голову попала половинка кирпича, пущенная меткой рукой Карманицына.
Тяжелый острый обломок рассёк ему левую бровь, и кровь залила лицо. Слегка протрезвев от удара, жених по траектории полёта камня вычислил место расположения вражеской артиллерии, и во главе десятка пьяных парней кинулся в соседний двор и внезапно появился в тылу "артиллеристов", увлечённо продолжавших метать камни через забор.
Часть мальчишек, не ожидавших нападения с тыла, была схвачена и в разной степени жестоко избита пьяными парнями. Часть убежала.
Барбосс, который по малолетству ещё не научился так далеко и прицельно бросать камни, во время атаки служил "подносчиком снарядов" у Карманицына, был пойман самим женихом с половинками кирпичей в обеих руках и жестоко избит им руками, палкой и напоследок - ногами, которыми он пинал маленького хулигана, извивающегося под ударами
в сухом песке двора.
Напоследок жених поднял Барбоса за шиворот куртки и забросил в окно подвального этажа дома, на втором этаже дома Барбосс и жил с родителями.
В тот вечер была только бабушка Серафима , а родители ушли в кино в летний кинотеатр. Сеанс заканчивался поздно, и никто не хватился Барбоса, который после хорошей взбучки часа два без сознания отлёживался в прохладном подвале, а потом, очнувшись, как-то вылез в окно и приполз по лестнице к себе домой, на второй этаж.
Весь день стояла жара, и чтобы впустить в дом прохладу - на ночь входную дверь оставили открытой. Через неё Барбос на четвереньках и вполз в квартиру, оставляя за собой прерывистый след соплей с кровью из разбитого носа.
Бабушка Серафима вместе с квартирной хозяйкой Екатериной Трифоновной, сидя в темноте на кухне, слушали радиопередачу. Услышав какую-то возню на лестнице, бабушка подумала, что в дом пытается проникнуть собака. Схватив веник, она выбежала в прихожую, включила свет, обнаружила Барбоса, лежащего ничком на пороге, и подняла крик.
Вернувшиеся домой из кино в 12 ночи родители и бабушка отмыли чумазого окровавленного Барбоса и в лечебных целях прикладывали ему к побитой голове и другим местам тряпочки, намоченные в холодной воде. Ночь он провёл как бы в полусне – разбитая голова и всё тело болело, из глаз сыпались искры.
На другое утро родители Барбоса отправились в милицию с жалобой, что их малолетнего сына избили пьяные парни со свадьбы. Участковый милиционер, который в те времена ещё занимался не только своим личным бизнесом, но и поддержанием правопорядка на вверенном ему участке, почти сразу нашел и опросил избитых пацанов, протрезвевших свидетелей и выяснил – кто, кого, когда и чем бил.
К вечеру в квартиру к родителям Барбоса робко постучали, и вошел сам протрезвевший жених в сопровождении родителей. Заламывая руки, родители новобрачных просили забрать заявление об избиении из милиции, а нето жениху грозила статья с перспективой двухгодичной «отсидки».
Вчерашний жених буквально на коленях умолял простить его, ссылаясь на то, что он был очень пьян и потому переусердствовал. На лбу у него был багровый незаживший струп от вчерашнего рассечения, с перепоя одна половина лица была красная, другая - белая.
Понимая, что этот славный парень наверняка на трезвую голову никогда бы не обидел их маленького сына, родители Барбоса, пожалев скорее новобрачную и родителей жениха, чем его самого - простили обидчика и забрали заявление из милиции.
Но приключения Барбоса на этом не закончились - наоборот, они только начинались.
Дело в том, что после полученной тяжелой травмы головы у него произошел сдвиг в сознании и он получил возможность внезапно перемещаться на какое-то время в другие миры, что долго ужасно пугало его до такой степени, что он несколько лет подряд вёл себя как форменный сумасшедший.
Как минимум два раза в неделю поздно вечером (точно в то время, когда его избили и он получил травму головы) Барбос, независимо от того, спал он или бодрствовал – мгновенно терял ощущение реальности.
У него начинался приступ ужасного страха, во время которого он кричал нечеловеческим голосом, метался по квартире, катался по полу, как бы защищаясь размахивал любым попавшимся в руки предметом, крушил мебель, посуду, зеркала и стёкла. При этом он испытывал приступ невероятного страха.
Во время приступа он был так силён и ловок, что родители не могли его удержать, и после этого квартира напоминала город после бомбёжки.
Приступ длился обычно минут тридцать, после чего он успокаивался и лежал с закрытыми глазами, боясь пошевелиться и увидеть то, что он только что видел внутренним взором во время приступа.
Походы по врачам ничего не давали - медицина была бессильна. Начавшись летом 1956 года, приступы продолжались года четыре подряд.
Якщо дорослий чоловік, навіть якщо він офіцер Радянської Армії, побачить Стража і при цьому обмочиться або з ним навіть приключиться іще щось гірше - не треба глузувати з нього! Звичайна людина, побачивши Стража, відчуває такий жах, який не можна потім ні з чим порівняти.
Довгих чотитри роки він не мав спокою. Вночі він взагалі тепер боявся засинати. Якщо вдень це йому вдавалось, то часто-густо примари настигали його й тут.
Він вважав за щастя, коли перейшовши до того дивного світу, його зустрічали самі тільки величезні жовті мухи, величезні кам"яні колеса - жорнова котилися просто на нього , темно-жовтий пісок, такого ж кольору небо, рідкі чорні дерева без листя, півтемрява завжди, навіть вдень.
Але він радів, що принаймні немає Стража.
Малий Барбосс за часи свого дитинства виходив до того жовтого світу сотні разів, та бачив Стража разів приблизно тридцять, але так і не звик до цього.
А ще треба було після всього цього щодня ходити до школи. Тому Малий Барбосс за ці роки майже звівся нанівець - стращенно схуд та майже зовсім перестав їсти.
Коли Добра Матуся Аля насильно пхала йому до рота шматок чудового смаженого в сухарях сома - він в останній момент бачив перед внутрішнім взором вусату огидну смердючу пику Стража, та починав брутально блювати проста на підлогу.
Спочатку його намагались годувати силоміць, а потім всі поступово звикли і покинули ці марні спроби, а він перейшов на самі тільки кавуни та газовану воду з сиропом, яку за три копійки купував на базарі, йдучи додому зі школи.
Через рік після того, навесні матуся Аля написала листа до його бабусі Серафіми Йосипівні та запросила ту знову приїхати до неї у гості. На цей раз вона бабусю запросила дійсно щиро у гості, а не для того щоб використати її у своїх справах - бо сім,я Барбосів була на ті часи вельми заможна, а бабуся жила досить далеко у маленькому старовинному містечку Кукуєві на мізерну пенсію, так що вона охоче приїхала на початку травня і насолоджувалася товариством своєї молодшої нелюбимої дочки та онука.
Побачивши Малого Барбосса - свого нелюбимого онука - Серафима Йосипівна, яку після голодовки 1946 року не так просто було здивувати, жахнулася: -"Що це ви зробили з дитиною?"
Малий Барбосс, який перед тим взимку, гасаючи на ковзанах, якраз іще й схопив запалення легенів та пролежав місяці зо три у лікарні, був дуже схожий на живий скелетик, що рухається.
Лежачі у лікарні, він теж частенько і подовгу мандрував до астралу, і в нього від спілкування з тамошніми мешканцями ще й почалися серцеві напади, від яких медики лікували його краплями валеріани з ландишем. Незважаючи на це, його мандри продовжувалися регулярно, повторюючись принаймні два-три рази на місяць.
От нервного и физического истощения, полученного в результате приключений в астрале и тяжелой простуды, у барбоса развилось хроническое воспаление лёгких. Он всю зиму не вылезал из детской областной больницы и стал там уже вроде бледнолицего индейца-аборигена.
Хотя он провёл в больнице всю осень и зиму, в марте ему стало только хуже. К тому же во время плановой проверки детей на предрасположенность к туберкулёзу реакция манту у него одного в отделении оказалась положительной, и врачи в панике в тот же день сначала заперли его в изоляторе, а ночевать ему пришлось уже в детской туберкулёзной больнице на окраине столицы.
К тому времени ему было уже так плохо, что он всё время лежал от слабости, поэтому его положили в палату с постельным режимом, где вообще все малыши были «лежачие», никогда не вставали и кушали манную кашу прямо в постели, тем более что многие из них лежали по несколько месяцев кряду в гипсовых корсетах по причине костного туберкулёза.
Барбос теперь целыми днями лежал «в отключке» и грезил, теряя границу между реальностью, сном, иными мирами и действительностью. Он и раньше практически ничего не ел, а сейчас его блуждающее в потёмках сознание включалось только тогда, когда медсестра холодными руками переворачивала его на живот и вкалывала сразу по три - четыре болючих укола антибиотиков и транквилизаторов в задницу.
На еду он вообще не реагировал, только изредка пил кисель. На консилиумах всерьёз обсуждали вариант его принудительного кормления посредством клизмы, так как он медленно угасал.
Как всегда, из беды его выручили враги.
Дело в том, что не все пациенты туберкулёзной клиники были такие дохлые и анемичные – в соседних отделениях много было толстых и резвых выздоравливающих шалунов, которых родители откармливали на убой щедрыми передачами. Шалуны носились по коридорам как угорелые, не зная куда девать свою энергию.
Они находили себе развлечение в том, что когда медсестры куда-нибудь отлучались - пробирались в палаты «лежачих» и всячески мучили маленьких беззащитных страдальцев. Ползая между кроватками «лежачих», они дразнили их, били кулаками снизу через матрасы, щипали, кололи медицинскими иголками, подобранными в туалете в мусорных вёдрах, плевали в лицо, и что было особенно невыносимо - отбирали леденцы.
Особенной жестокостью отличался их предводитель - раскосый шустрый мальчонка по фамилии Рябоштан, лет семи-восьми.
Барбос хорошо запомнил Рябоштана потому, что именно его тот почему-то любил мучить больше всего.
Подкравшись незаметно, он залезал под кроватку, и лёжа на спине коварно колол Барбоса ржавой иглой в разные места, а тот ничего не мог сделать. Особенно нравилось ему до крови щипать Барбоса за нежную кожу на щиколотке ноги.
Барбос сначала пытался брыкаться, но потом научился отключаться и не реагировать
на боль.
Промучившись так недели две, Барбос накопил злобу и в его угасающем мозгу постепенно сложился коварный план мести. Времени для размышлений у него было очень много, поэтому план был разработан в деталях.
Он проследил, что медсёстры и нянечки почему-то исчезают из палаты надолго именно перед обедом (они сами ходили на первый этаж в пищеблок за едой), и перед ужином (по той же причине).
Как раз в это время в их палате всегда и появлялись мучители.
В один из дней, перед обедом, Барбос тщательно спрятал свои многострадальные исщипанные ноги под одеялом, а для приманки нарочно отодвинул матрас, выставил из-под одеяла прозрачную кисть левой руки и стал ждать, наблюдая из-под ресниц.
Подкравшийся тихо на четвереньках Рябоштан клюнул на приманку. Он просунул руку в щель между металлическим каркасом кровати и ржавой пружинной сеткой и стал с остервенением щипать руку Барбоса, грязными ногтями скручивая чувствительную тонкую кожу на запястье.
Барбос мгновенно повернулся, схватил правой рукой за запястье руку Рябоштана, навалился всем телом на край металлической сетки таким образом, что рука мучителя до локтя оказалась у него в надёжном плену, намертво защемлённая между каркасом и сеткой.
Достигнув своего, Барбос как можно шире открыл рот, вцепился острыми белыми зубами в голубые вены Рябоштана в зоне пульса, и стал грызть их что было силы, вкладывая в эту работу всю свою накопившуюся злобу.
Рябоштан, обезумевший от ужаса, испустил протяжный нечеловеческий вопль, от которого сердце Барбоса неистово забилось от восторга, а силы удесятерились. Кожа на запястье Рябоштана наконец поддалась под напором его острых зубов. Очевидно, ему удалось наконец перегрызть вену мучителя, так как горячая солёная кровь брызнула во все стороны и мгновенно наполнила его рот так, что он чуть не захлебнулся.
Дыша теперь только через нос, Барбос грыз жилу дальше, мёртвой хваткой вцепившись в руку жертвы и вовсе не собираясь её отпускать. Маленькие туберкулёзники, лежавшие в гипсовых кроватках, в диком восторге подняли головы, размахивали руками и поддерживали его криками, не имея возможности помочь ему физически.
Впервые в палате «лежачих», обычно напоминавшей филиал ухоженного кладбища, стоял такой крик радости и восторга.
Остальные жирные мучители, вместо того чтобы помочь своему вожаку и скопом добить лежачего Барбоса – от такого зрелища испугались до икоты, удрали и спрятались, кто где мог.
Прибежавший на крик медперсонал с трудом освободил истерзанную руку Рябоштана, разжав зубы озверевшего Барбоса только с помощью деревянной ложки, черенок которой они использовали в качестве рычага.
При этом белые халаты и руки медсестёр были сплошь измазаны кровью. Лужа крови перед его кроваткой была растоптана стадом перепуганных медиков по всей палате, и оставленные ими кровавые следы вели даже в коридор.
На сигнал тревоги через весь коридор прибежал сам заведующий отделением, научное светило - старый добрый профессор Белорусов, худощавый высокий старец в золотых очках и бородкой под Дзержинского.
Обессиливший Барбос, у которого отняли его жертву, лежал теперь навзничь с окровавленной мордой и руками и блестящими глазами зыркал на тесно обступивших его медиков, расступившихся перед профессором.
Подойдя к тяжело дышавшему Барбосу, нагнувшись над ним и встретившись с ним глазами, старый мудрый профессор наконец распрямился, обвёл глазами коллег и произнёс, обращаясь к палатному врачу:
- «Ну что же, Галина Константиновна, теперь я уверен в выздоровлении этого мальчика!».
Эпилог.
На следующий день во время обхода хитрый Барбос подслушал, как профессор распекал палатного врача за недосмотр. Оказалось, что Барбоса перевели в туберкулёзную клинику по ошибке, перепутав анализы.
Спор шел теперь только о том, куда теперь девать это маленькое чудовище - отправить назад в областную больницу, отдать в «дурку» психиатрам для опытов - или выгнать вообще за плохое поведение, вернув родителям.
Остановились на последнем варианте, и уже на другой день счастливого Барбоса, передумавшего умирать и закутанного в шубы, приехавшие родители увезли из столицы назад в провинцию, славный рабочий посёлок Узел.
...
