(продолжение)
НОЯБРЬ 2000
Первый день. Ревии, — ср.
Погода… А, ну ее в… в болото! Стоит опять, замерши.
Кстати, о болотах. Пальма говорила мне, что было их здесь — немерено. На севере и у моря, которое Средиземное. Говорит, что она их, болота те, уже почти не застала. Первопроходцы, пионеры, халуцим то есть прибывали сюда осваивать, правильнее — возрождать землю Эрец-Исраэль и понимали это впрямую — надо-де землю делать плодородной и вспоминать, как от нее получать необходимое для жизни.
Везли сюда саженцы эвкалиптов, сажали их в болотистых местах, потом и питомники стали заводить, где уже сами саженцы этих эвкалиптов выращивали… Вот и осушили болота, и почти вывели комаров, и сельхозработниками сделались не хуже крестьян каких-нибудь в десятом поколении. Были те, кто не выдерживали, казалось, беспросветной борьбы за «светлое будущее» и сбегали в уже кем-то здесь освоенные места или совсем — в ёрдимы, в отступники-ушельцы, а многие так и полегли в тех болотах… Это всё — олимы столетней давности.
А последующие «волны олимовские» уже везли, мол, не эвкалипты, нужда в которых отпала, а каждый — свое, к чему во всех там сильно попривыкли. Почти все из растительности разновсякой здесь прижилось. Только, видишь, — толковала мне всезнайка-подружка, — до сих пор многие в себя здесь прийти не могут — подолгу думают, уже сбрасывать им листву по осени или погодить. И осень уже или уже-еще весна? А дождей все нет и нет, а солнце все есть и есть. Вот и сгорают на них листья, не окрашиваются в дивные цвета перед опаданием, как расписываешь ты в своем Дневнике. Да и мой Ермачок, помнится, что-то такое же мне толковал про «пышное природы увядание» да про «в багрец и золото одетые леса».
Тут я у Пальмы и спросила: «А березы, что же — не везли? И клены? Ксюха еще там при мне подружкам говорила на каникулах, что изъездила за год здесь Страну во все концы и «нигде не видела ни кленочка, ни березки». «Слушай ты свою Ксюху, — чуть осерчала Пальма-патриотка. — Во-первых, они, эти твои березы обязательно есть в Ган Ботани, то есть — в Ботаническом Саду. А еще, слышала в запрошлогодний Ту-Бишват, в Иерушалаиме высадили пять десятков берез в Парке Независимости. Как раз к юбилею Страны. Полвека! А ты — Ксюха…»
И никого у нас сегодня не было.
А над Гило без перерыва рокотали вертушки, вертолеты военные то есть.
Второй день. Хамиши, — чтв.
От 13-ти до 23-х. Это я о температурных перепадах ночь — день. Точность — по Мальчико-плееро-собачке. Были. Сидели. Гуляли. Звучали. Описали (на первом «и») ногу Пальме и мне тоже ногу, правую. Ушли. На небе весь день белесо-голубая пелена с приклеенными к ней редкими, малыми, недвижными клоками туч. Ни дождинки.
Как заведенные совершили с Пальмой наш ритуал, и я ее тут же спросила: «А клены когда завезут в ваши… прости! наши края? К столетию Страны?» «Дались тебе эти клены, — был ответ. — По твоим словам, они же очень похожи на наши платаны. А их-то вон сколько. Пялься, если считаешь — больше не на кого». Не понима-а-ает товарищ Подружка. Но объяснять ей — себе дороже, и тема иссякла. К тому же явился доктор Собилинг, и они с Пальмой что-то там друг от друга имели. Я уже не пыталась что-либо понять в их мыслительных шорохах и всхлипах.
Ксюхина ватага нагрянула, когда Профессор еще восседал у меня на коленях. И девчухи устроились на моей… нет, не родственнице, а… не знаю, как выразиться и точно, и необидно… ладно, пусть будет — у моей коллеги. Вот на этом чуде-юде девчонки и расположились. Неподалеку, так что я их чувствовала не очень, но слышала хорошо. Из мешанины смеха, взвизгов, вскриков и шепота кое-что вычленила, мне интересное.
Князь устроился-таки на подработку. Телемаркитантом. В какой-то частной зубопротезной лавочке по телефону пытается охмурять русскоговорящих олимов разной свежести на предмет обращения их в клиентов этой лавочки, — «только у нас!.. самые-самые лучшие врачи-профессионалы-профессора!.. не так, как везде, а почти бесплатно!.. раз придете и про зубы забудете напрочь!.. особенно, если возьмете абонемент на три года на всю вашу семью, семьи ваших близких и знакомых во всех краях света!!!» Ксюха очень близко к оригиналу копировала Хазарова, девчонки хохотали в лежку.
А Нора плохо спит в шикарных условиях в Гило у странной девушки Миры. И не перестрелки ей мешают, — попривыкла да и бируши достала военные (подарил хавэр — друг Ксении Серега, который добивает службу на границе с Ливаном), затыкает ими уши. А еще — подушку на ушко и… казалось бы! Но не спится, — крыша едет от напряга в интенсивном ульпане…
О том, что интифада набирает обороты, услышали с Пальмой еще утром от Плеера. К перестрелкам добавились еще и теракты палестинцев — забрасывают гранатами израильские блокпосты, обстреливают из засад машины на дорогах без разбора, военные ли, гражданские, закладывают и взрывают взрывчатку в людных местах… И, естественно… (естественно?!) — жертвы.
Третий день. Шиши, — птн.
Новолуние. Было позавчера. Четкий золотисто-серебряный серп висел на иссиня-черном небе пузом вниз. Эдакая позолоченная лодочка. Князь говорил как-то, что такое положение зародившегося месяца — признак того, что целую декаду не будет дождя. Это там, в его детстве в Дербенте. Будто в одно и то же число того же месяца в один год месяц может быть таким вот, а в другой — рогами вниз, — так я мысленно возражала тогда Хазарову. Князь, конечно, тогда (как и всегда) проигнорировал мое с ним несогласие. Хотя… — экое, однако, я все же дерево! — лунные же месяцы совершенно не совпадают с календарными, а значит… Сегодня пузо месяца уже чуть потяжелело, но рожки торчат так же весело вверх. Посмотрим, срабатывают ли дербентские приметы в Иерусалиме. То есть на сегодня у нас здесь с погодой все в порядке. О-кэй, значит, и бесэдэр!
Все мы — Пальма, Собилинг и я — справились с нашей канителью, как обычно. И справились, и управились. Никому не помешали. Ксюха с табуном породистых кобылок притопали, когда от Профессора остался лишь запах. Его душистой трубки, разумеется.
Хохотали девчухи сегодня пуще прежнего — наперебой копировали свою училку хаклаута (предмет, каким-то боком связанный с сельским хозяйством). Эта самая мора Фира (в первом — ударение на «а», во втором — на «и», но все равно — в рифму), оказывается, очень любит русские поговорки, хоть и прибыла в Страну полтора десятка лет обратно из грузинской глубинки. Ее любимые: «Как два пары в сапогэ нэ похожа совсэм»; «Одына нога тут, а другой нэ знаэт куда»; «Поэзд ушел, вагон закрыта, дэтка»… Это каждая девчуха повторила на свой лад раза по три, и — хохот до слез, до колик…
А в Гило, между тем, сегодня не стреляли. Три «тьфу»!!! Неужто прищемили хвосты арабцам?..
Четвертый день. Шабат, — сбт.
Еще теплее — аж 25 по Плееру.
Мы с Пальмой решили сегодня тоже соблюсти шабат. Нет, не в религию ударились, а надиктовала я ей за неделю столько, что Собилингу и в три прихода не оприходовать, тем паче, что он сегодня и не собирался быть. Вот и — шабат.
А народу у нас сегодня перебыло, как никогда. Чуют, наверно, что скоро забьются в свои дир-ы (дира — квартира по-ихнему, а множественное число — дирот) и под дождь — только по великой нужде: работа, базар, магазин…
Молодая женщина рассказывает старичку увиденное в поликлинике:
—В ожидании вызова к врачу заспорили о чем-то израильский араб и пожилой еврей. Еврей и назвал араба «собакой». Араб взвился: «Ты зачем назвал меня собакой?!» — «А ты и теперь вот ведешь себя, как собака». — «Ты плохой человек! Поэтому война! Это ты войну сделал! Почему я собака?!» — «Нет. Я не прав, слиха. Ты не собака. Ты хуже собаки»…
Другая пара, две женщины, и — тоже на медицинскую тему. Олимка со стажем, пожалуй, уже и ватичка-давнючка, просвещает олимку-свежачку:
—У них здесь, у нас то есть, медицина на классном уровне. Лечат даже тех, кто уже умер. И в 999-ти случаях вылечивают! А из средств профилактики ото всех болезней — одна универсальная таблетка. Прихожу как-то к врачу: «Доктор, у меня прям все-все болит: и головные боли замучили; и ногу, эту вот, как-то тянет; и геморрой, извините, достал; и на душе все время тревога… Помогите, доктор!» А он мне: «Вот, видишь таблетку. Ее можно разделить на четыре части. Видишь, канавки специальные. Одну часть — от головных болей, другую — от проблем с ногой, третью — от — не извиняю — геморроя, а эту! — от всех душевных болезней. Называется акамоль. Вы-пи-исываю». «Спасибо, доктор! Тода раба леха!» Это у них, у нас то есть, — Спасибо большое тебе!» А пенсионеров — стариков без разбора пола, эти… этнической принадлежности, веры и совести — лечат здесь почти задаром. Возятся с ними, возятся… И все внимательно, вежливо. И старики все ходят и ходят — из поликлиники в лабораторный центр, из кабинета в процедурную… Оттого очереди везде большие. Но это уж… Что поделаешь, профессия у них такая, у стариков, — хроники. Вот и я…
А еще — пара мужичков средних лет. Один — ну точный Хазаров, только совсем лысый, а по манерам, ухваткам… Вот этот новоявленный «князь» и рассказывает свой сипур — байку то есть:
—Лоханулся я, как… как не знаю кто. В ульпане. Решил слинять с занятий. Выучил до-без-запинки две фразы на иврите, поймал в коридоре пкидушку-секретутку… Миленькая такая тайманочка-статуэтка черномазенькая… Хорошенькие они такие — эти, из Йемена!.. Ну, приобнял ее за плечики, по тамошней своей привычке, и силюсь выпалить ей топик, который заучил, чтобы, значит, не отмечала. А она как дернется из-под моей руки, глазки сверкают из-под соломенной шляпки, похожей на сорочье гнездо, зубки меленькие-беленькие ощерила, юбчонкой, что ниже всех коленок, вильнула и… юркнула в кабинет. Не по-онял! — говорю себе. Поймал ульпаманку из нашей группы, Мирьям, тоже ее — за плечико, повел в сторону и спрашиваю-рассказываю… А Мирьям проделывает те же движения, мягко но… твердо высвобождается из моего братского полуобъятия, и говорит: «Миша, нас, датиёт, трогать нельзя — Закон не велит». И втюхивает мне лекцию про это на… до звонка на очередной урок. Надо сказать, что я как-то и не обратил внимания особого, что и наша Мирьямка — без году неделя здесь — напялила и гнездо на голову, и юбку черную несуразную. Ишь ты, да-ти-я! Религиозная, и очень! Во-от, брат! И как теперь быть? С привычкой этой? Ведь я же там… я же к ним… к ба… к женщинам, как к людям!..
Посчитала сегодня, уже по привычке, тех, кто за рулем там внизу. И опять счет в пользу дам — 62:38. Все! Ввиду явного преимущества… Больше считать не буду, не то приключится у меня еще и шизофрения. Мы победили, и все тут!
А в Гило… Не буду искушать Судьбу… Мирно, как бы прогулочно, кружили вертолеты.
Пятый день. Ришон, — вскр.
«Зима свирепствует» — 16 ночью и 25 днем. В плюсе. Свире-епствует.
Провели с Пальмой и доктором Собилингом наши обрядово-ритуальные действа. Спокойно и невесело. Обыденно. Из чего сделала грустный вывод — занимаемся мы все трое не творчеством, а, в лучшем случае, ремеслом. Хотя… хотя ремесло, говорят, дает подчас плоды получше иного творчества. А удовлетворение творца?.. Равноценной ли заменой ему — удовольствие ремесленника?.. И кого и что посещает чаще?..
Сидел в две сигареты поздно вечером, видимо — после занятий в ульпане, Хазаров. Весь опрокинутый в себя. Пускал дым себе в лицо, щурился — думал. На уроках выяснил, что хазар с иврита — вернулся, хазара — возвращение. Вот, пребывая в минорно-лирическом расположении, Князь и привел себя к выводу, что-де он, Костя Хазаров, возвращается здесь к себе, к тому, что дано было всему его роду, а реально осознать это привелось только ему. И так поздно. Почему?! Почему понимание этого не пришло там и давным-давно, лучше бы — в юности? А теперь, что он еще успеет, кроме того, что про себя понял?..
В Гило и над Гило без перемен — перестрелки… вертолеты… Пострадавших, сказал Плеер, нет. Надо думать — нет пострадавших физически…
Шестой день. Шени, — пн.
Где-то за горами задержался сезон, который — дождей. Днем облака и редко, и редкие, с утра сделали слабую попытку поприкрыть солнце, ан не вышло. Вот это-то и удручает — деревья и кустарники, которым кем-то положена сезонная потеря одежек, настроились-таки расстаться с ними совсем — хоть и не красиво, но износили свои платки-косынки, остались лишь кое-где у кое-кого ржавые лохмотья, а на жарком солнце, без дождя, смотрится все это особенно несуразно.
Нашу с Пальмой ежедневную процедуру проделали мы без Профессора. Стоп. Там Профессор, здесь Профессор… Нет, их — профессоров, — конечно же, везде, как… (ну зачем же — как собак, да еще нерезаных), как кошек в Иерусалиме, и тоже нерезаных. Но у меня же они — персонажи, даже герои где-то как-то… Ладно, пусть тот, что там, будет Профессор Фэ (от Дорофеев), а здешний — Профессор Со или Вай (от Собилинг или Вайсблюм). Заметано.
И как там Профессор Фэ, кстати? И все его окружение? И Центр славянских культур? И… ох, многое — как? Этот возвращенец Хазаров… Никогда – ни мысли про там. Сноб! Зазнайка! Кичлюк! Было бы чем кичиться! Поломоец! Поломойка, даже! И телеврун, сверх всего! Надо же, старухам столетним комплименты сыплет, лапшу без масла на уши вешает, — вы, мол, забыли, какая прелесть — зубы, приходите (кошелек не забудьте!), мы вам вставим бриллиантовые, а от них вся молодость вернется и память даже!.. Брехун старый! Ксенька говорит, что две недели каждый день по пять часов через телефон вкручивает арапа (араба, пожалуй) выжившим из ума кокеткам, а так и не спросил, что ему будут платить за этот тяжкий, прям — физический труд и будут ли платить вообще. Княжина! Ин-теле-ген-дюк скудоумый!..
И чего это я? Раскудахталась…
Ксюха похвастала подружкам, что у них сегодня семейный праздник — съели первую здесь пачку соли. Купили, мол, картошки, Князь загодя поставил кастрюльку огурцов малосолить, мать пива купит простенького на деньги, заработанные ночами в Гило… Я, говорит Кся, картошечки нажарю полную сковородищу (оттуда привезли!) и-и-и, говорит, ка-ак кутнем! ка-ак загудим! Не услышим ни стрельбы в Гило, ни вертолетов над ним!..
Живут же люди!..
Седьмой день. Шлиши, — вт.
Ничем не могу помочь никому, и себе — тоже. Та же сушь, то же солнце, те же градусы и то же производное всего этого — пыльная трава на газонах, где еще не совсем сгорела, пропыленные кроны кипарисов и иной хвойной братии, некрасиво засохшие цветы роз… И та же ржавая листва на дорожках, газонах и — совсем уже малая их часть — на ветвях очумелой лиственной растительности. Спрашиваю у Пальмы: «Ты — кто?» «Вечнозеленая трава, — ответствует. — Только, сама видишь, не обычная, а… самая высокая. Ну, я еще не самая высокая, а наша порода, наш вид… А я — и это ты и видишь, и слышишь, и, надеюсь, чувствуешь — самая умная!» И заявила это без тени самоиронии. Что это меня все время кидает к напыщенным снобам?.. А если — она, то как?.. Раб — раба, а еще — рабыня. Выходит, сноб — сноба или снобиня… нет, снобыня. Хм! Собилинг и Снобыня. Прямо Тахир и Зухра или Орфей и Эвридика. Или Самсон и Далила? — больше подходит для здешнего… интерьера. Хотя — только интерьер и подходит… Слиха, простите, Со и Сно, старую грымзу.
Только завершили мы с Пальмой наше ежебдение, как явился Профессор Со (он же — Вай) и отбдил свое. Ушел Со-Вай, появилась княжна Ксения со свитой. Рассказала, как отпраздновали День Завершения Первой Пачки Соли: картошку при жарении она пересолила, огурцы у Князя не замалосолились, а заквасились, только пиво у Норы удалось — взяла по мивце (рекламное мероприятие торгашей, при котором цены временно снижаются — мивца) и поэтому не простенькое, а наоборот — «Балтика №3»! Хазаров уплетал картошку — о-о! сколько досталось! Нора забавлялась пивом, оно ей — не очень, — вот там, да с Надеждой Фэ (Дорофеевой, то есть), да то пиво!.. Ксюха трескала апельсины без пауз — благо Князь притаранил с шука аж пять кэгэ по случаю праздника и дешевизны их даже без мивцы… Ничего смешного в балагурстве «княжны» я не слышала, но свита ее ржала беспрестанно. У них свои ритуалы-традиции.
Хазаров с Норой тоже нас посетили — для полного комплекта. Видимо, проходили мимо и зашли на «по сигарете». Вот для этих невзначаев и притащил сюда меня Князь. Могли бы и на любую из тех вон дурынд сесть — по сигарете… И чего это я — как… как… ведьма старая?.. А какая же?..
Ушли.
В полночь со стороны Гило — одиночный, не автоматный выстрел.
Восьмой день. Ревии, — ср.
Все пожухло, скукожилось, пропылилось.
Было всё и были все, как обычно. Исключая Нору и Князя — сегодня их пути не проходили через мой сквер «на-сигарету». А вчера… Вчера были все мои здесь близкие. Или «близкие»? И никто (и я с ними!) не вспомнили, что 7-ой день одиннадцатого месяца — это еще и «День Седьмого Ноября — Красный День календаря…» Как там дальше в этот день читали пара-другая миллионов мальчишек и девчонок на одной шестой части планеты целых три четверти века?.. «…Посмотри в свое окно — все на улице красно…»… красно… красно… В общем… Времена были красные. А крас-ивые? и счастливые? — я себя спрашиваю. А дети?..
Ксения с подружками сегодня серьезны, как никогда. Почти не смеялись, так, чуть-чуть похихикали невесть по каким поводам, по своей девичьей природе, пожалуй. Тема, какую затеяли и какая их утишила, — кто и что будет делать после школы. Вариантов — не разбежишься: армия, университеты, работа. Армия, понятно, светит (в смысле — не укроешься от ее света) всем, и девчонки лишь чуть остановились на том, в какие кто хотел бы войска. Все согласились, что среди них нет дур, которые хотели бы в боевые. Алиса вылепила: «Пацаны пусть идут туда! Кто им будет рожать следующее поколение вояк, если нас всех перебьют?» — «А от кого ты родишь свою дюжину вояк, если мальчишек всех…?» — вступилась за женихов Женя. «Вот пусть и воюют так, что бы не всех… чтобы никого. Воинами-то их сделал Бог, а нас — правители-мужики, Ему вопреки», — парировала Алиса, и армейская тема у них иссякла. Жаль, что только на сегодня иссякла, — подумала я.
Ксюха заявила, что хочет после армии в университет на «международные отношения», а отец-де ворчит, что надо же что-то делать, чтобы продвигаться к этому хотению. Я понимаю, что он прав, говорит Кся, но что я могу сейчас, кроме «хочу»: школа — тренировки, тренировки — школа. Выспаться как следует не успеваю. Стали дружно ругать школу: и уроков много — с восьми утра до пяти вечера, и учат не тому, что надо бы, а учат кое-как…
Посудачили о том, что надо еще на учебу заработать, а судомойками в кафе, мол, не очень-то разживешься…
И ни одна, хотя бы в шутку, не сказала: «А я, девки, завтра — замуж, и все проблемы побоку: ни тебе армии! ни тебе учебы-мучебы! ни работы-шмаботы, ни… другой дребедени!»
А Гило… А в Гило выстрелов не слышно (ветер относит?), а вертушки кружили там непрестанно.
/.../
Десятый день. Шиши, — птн.
Ну, погоду я укротила. Сколько можно ей надо мной измываться!
Пальму-подружку с ее другом-Профессором Со-Вай и моим Дневником укротила тоже! А! еще усмирила свою шизофрению с подсчетом разнополых водителей за рулями машин!..
Что б еще такое-эдакое укротить-усмирить?! Разве что — себя саму! И то верно. Год-то, который отпустила себе на Дневник, кончается. Вот только «слава Богу!» или «ой-ай!»? Успею ли разобраться?.. Постараюсь.
Из «близких» был сегодня только Мальчик-с-плеером. И тот не в комплекте — без собачки.
В Гило, оказывается, перестрелки идут почти не смолкая, лишь утишаются на малое время и снова-здорово. Есть уже и пострадавшие, много напуганных женщин и детей. Бегут люди к родственникам и друзьям в другие районы Иерусалима, в другие города. Есть и такие, кто совсем бежит из Страны, продав квартиры по бросовым ценам. Беженцы — такое старое и не забытое ни по смыслу, ни по людским ощущениям слово.
Но большинство в Гило, конечно же, никуда не трогаются, обвыкаются. И куда побежишь? Не разбежишься. Не бросишь же мало-мальски нажитое, — сколько можно?! Американские евреи, оказывается, создают фонды помощи именно иерусалимскому Гило, его жителям…
Нора еще пару дней назад говорила здесь (да я как-то вот не зафиксировала тогда), что в Гило возвели вдоль улицы Маргалит забор какой-то, обращенный тыльной стороной к арабской деревне на соседней горе. Чтобы, мол, палестинцы не могли вести прицельный огонь по окнам домов и по идущим людям. А самое замечательное то, что несколько иерусалимских художников, в числе которых и живущие в том районе, расписывают этот забор с «израильской» стороны… деталями пейзажа, которые забор скрыл от взоров горожан, но!.. без арабской деревни на соседней горе. Красиво? Или страшно?..
/.../
(будет, будет продолжение, которое - и окончание)