и заросли окошек связи дырки…
Ты был чужим – пиратом Сомали,
переводящим битые бутылки
на суахили, ласку – на урду,
аэропорты – на ванилла мЕчты,
жар-птиц – на чёрноперых какаду,
кукующих емелево за печкой.
Ты был чужим. Я знала наизусть
«орешники», «встречай меня», фисташки,
пустые гривны, валерьянный блюз,
скончавшийся коньяк в казённой чашке,
винчестер-склеп, координаты Ха,
пин-код к звонкам, нетрезвым и небритым,
привычку простыню слегка брыкать
и отлучать меня от алфавита.
Ты был загадан. Кем-то не внутри –
синонимом, омонимом, безличьем,
халатом нерабочей медсестры,
привычкой быть кому-нибудь привычкой,
привычкой быть чужой чужому и
транзитному, привычкой быть дефисом
сама себе, зачёркивая «мы»,
упавшее, как муха, в топку «близость».
Ты был чужим, мой дрессировщик крыс,
учитель уходить, по лапке домик
теряя, как походку – пьяный вдрызг,
как смысл – подстрочник к меткой идиоме,
как я – тебя, не ставшего тобой –
в бракованных пальчонках оригами…
Ты был чужим.
Но родинки в слепой
трубе пространства жались рукавами
друг к другу –
и теперь, когда чужих
инвесторов отдельности и скуки
хвосты шуршат в прихожей, как шуршит
одна копейка или соль под супом,
у родинок на дне баулов – зуд
по мимокассным родинкам, которых
уже не помню.
И они несут
в обнимку память – в сон, как мусор – в нору.
