Так рад возвращению! Этим творческим стенам, этому духу студенчества, и надежд, и планов. Этим красивым молодым людям.
Снимаю верхнюю одежду у гардероба, в вестибюле Академии, жду свой жетон от гардеробщицы, но чувствую взгляд на своём затылке. Оборачиваюсь. В паре метров от меня стоит парень, видимо первокурсник, и смотрит на меня в упор, не мигая. Потом подходит ко мне и скороговоркой говорит:
- Там, на входе, про тебя спрашивают.
Я с радостью выскакиваю на улицу, смотрю по сторонам переулка – никого… Только заметил стоящий напротив Академии, на противоположной стороне дороги, армейский джип с затенёнными стёклами. Странно. По тем временам – большая редкость, тёмные стёкла автомобиля.
Возвращаюсь внутрь, думая, что парень меня разыграл. Говорю ему, ещё не сдавшему свою одежду в гардероб:
- Нет там никого. Что, розыгрыш?
- Сегодня не первое апреля, - ответил он. – У них твоя фотография, они мне показали и спросили, мол, знаешь его.
- Так кто? – спрашиваю.
- Они в машине, они военные…
Я побелел… Конечно, жизнь так поворачивалась, что не исключал интереса со стороны военных.
Выхожу снова. Смело, вдохнув грудью морозный воздух, шагнул на встречу возможной гибели.
Подхожу к джипу, открываю дверь машины с водительской стороны и вижу, что за рулём никого нет, а на пассажирском месте сидит офицер в чине капитана. Я сразу обратил внимание на синюю полоску войск КГБ на его погонах. На коленях офицера лежал, как сейчас говорят, «предмет, похожий на чемодан-дипломат».
- Чё звал? – спрашиваю.
Офицер сделал вид, что хочет открыть свой плоский чемодан, обеими руками надавив на клавиши замков чемоданчика, который так и не открылся.
- Свободен! – скомандовал он мне.
Меня почему-то взбесило его поведение и ответ, хотя всегда очень уважал многих людей военных профессий, да и сейчас тоже.
Я потянулся через водительское сиденье в распахнутую дверь, и схватив его за узел форменного галстука на рубашке, проорал:
- Кто тебя послал?!...Я тряс его за галстук, повторяя этот вопрос несколько раз.
Вдруг сзади – страшенный удар мне между лопаток, крепкая рука схватила меня за волосы и рывком ( как кожа не оторвалась от головы вместе с волосами – не знаю) выдернула меня из кабины джипа.
Я прокатился кубарем по снежной мостовой, встал, отряхивая себя от снега, и увидел садящегося за руль автомобиля майора КГБ. Он мгновенно завёл машину, держа левую руку на руле, правую руку высунул в приоткрытую дверь и, демонстрируя мне командирский макаровский пистолет, тявкнул:
-Беги!
Попятившись, я сказал офицеру:
-Не побегу, если будешь стрелять, стреляй в лицо, не в спину!
Майор плюнул слюной в снег, буркнув в щель захлопываемой дверцы джипа:
- Сам сдохнешь, - дал по газам….
Я так и не понимал, в чём дело, что произошло, зачем… Что произошло, стало ясно вечером, в бане под душем. Разве я мог тогда знать, что существуют приборы, которые маскируют под разные бытовые предметы, насколько просто убрать человека без выстрела, без шума, или навсегда лишить его рассудка путём нажатия всего одной кнопки.
Прошло много лет, прежде чем мне удалось выяснить, кто и зачем.
* * *
Вечером, прежде чем вернуться в студенческое общежитие, я иду в «Балтийские бани», постоять под душем. В общаге тогда душевые закрывали на ремонт.
Стою под теплой струёй, смываю с себя мыльную пену, закрыв глаза от удовольствия.
Сквозь шум струй воды из душевой лейки, а отделение было общее, на всех моющихся в бане – десяток открытых душевых кабинок, слышу голос одного из моющихся:
- Подойди-ка к зеркалу, посмотри на себя.
- Хрен ли на него смотреть, - заорали моющиеся в общем отделении мужики, - может это зараза какая-то, гони его в шею из бани.
Я едва успел прихватить с собой свои банные принадлежности и вышел в предбанную раздевалку к зеркалу. Глянул – тут же сел на пол в ужасе от увиденного мной в отражении, схватившись за голову.
Видимо, тёплая вода «проявила» следы излучения из странного офицерского чемоданчика. Я был в страшном шоке, понимая, что это, скорее всего, последние часы или дни жизни.
Моё тело было покрыто лиловыми синяками лопнувших сосудов подкожной клетчатки. Я выглядел, словно татуированный под зебру туземец, кровь просочилась из вен сквозь стенки сосудов на поверхность кожи. Голые и мокрые мужики с удивлением и сочувствием рассматривали меня, сидящего на полу бани перед зеркалом. Кто-то принёс рюмку, сильно воняющую валерианой, заставив меня её выпить. Кто-то спросил о том, чем это меня так…
После валерьянки я встал, пробормотал что-то про КГБ… И побрёл одеваться, попутно попросив банщика вызвать такси, хотя денег с собой не было…
* * *
Сижу на своей постели в общежитии, ещё мокрые волосы после душа. Звенит ложечка в стеклянном стакане с остывшим чаем,
я размешиваю давно растворившийся сахар. Я не знаю, что написать в записке, на всякий случай, не знаю, что сказать соседям по коридору.
Сижу с голым торсом, криво ухмыляюсь в своё отражение в маленьком зеркале для бритья.
Но за что?.. За то, что его дочь бросила меня? За то, что я несколько раз спасал ей жизнь, оставив пару бандитских трупов? Или это не он, а те, из моего города, влипшие на торговле героином? Или это тот, в штатском, который обещал меня уничтожить за то, что я отказался им «стучать» на студентов (в то время у НИХ в каждой группе студентов института были «стукачи», писавшие тайные докладные записки о разговорах, мыслях среди студентов). Или… были ещё варианты конфликта с этой службой.
Я понимал, что это не начало, а, судя по преследовавшим меня событиям, это продолжение.
Не знал, встану ли я завтра утром, и о чём принято думать перед концом. До слёз было обидно за родителей, не получивших от меня должного тепла и поддержки…
Да, ладно, я вдруг почувствовал себя счастливым оттого, что не проснусь завтра, что больше не будет этой надоевшей борьбы – за себя, за неё, за них…за тех, за этих и за это…..
Да-а. «… Суров и страшен был год…»