Я стою на углу Восьмой и Девятнадцатой в Манхэттене. Мягкое тепло вечера и мягкое безлюдье.
Но этого мало. Пью кофе цвета «со-сливками-без-сахара». Из почти прозрачной чашечки производства Фарфорового Завода имени Ломоносова, что под Санкт-Петербургом. Эта вещица всегда лежит в моей сумке. В деревянном футлярчике, который я вырезал специально для нее.
Несколько лет назад я подарил себе ритуал, суть которого в том, чтобы всегда пить свой кофе из этой чашечки. Первые дни мне наливали сразу в ритуальный сосуд. Однако после того, как испанец, работавший сразу на трех шипящих кофеварках, чуть не совершил непоправимое, я перестал выеживаться.
Теперь мне наливают, как всем, а я уже превращаю бумагу стаканчика в фарфор.
(чтоб лучше понять, "об чем речь", лучше прочесть весь рассказик)
http://www.proza.ru/2009/10/18/1116
Я заруливаю на первую после моста бензозаправку и деликатно паркуюсь между «тойотой» и «максумой». Потом я непременно долью доверху бак дешевым нью-джерсийским бензином, но сейчас я должен исполнить другой ритуал. Я вынимаю из багажника большую «найковскую» сумку, небрежно вешаю ее на плечо и вхожу в стандартное одноэтажное здание. Кофе, хот-доги, газеты-конфеты-сигареты – обычный бензозаправочный ассортимент. Я прохожу мимо прилавка и и иду к двери с надписью “man”…
Эта вещица всегда лежит в моей сумке. В деревянном футлярчике, который я вырезал специально для нее.
Несколько лет назад я подарил себе ритуал, суть которого в том, чтобы всегда... в память о соседе Степане и о моем прошлом, от которого ничего не осталось, кроме этой вещицы... Первые дни я гордо проносил мимо удивленной публики ритуальный предмет. Однако после того, как один чувак попытался задержать меня и поговорить о том. что это у меня в руках – тогда чуть не совершилось непоправимое – я перестал выеживаться. Но – по порядку.
В нашей коммуналке жило девять семей не считая одинокого пьяницы Степана. На стене в туалете висели в два ряда девять деревянных стульчаков. У Степана стульчака не было: то ли залезал на унитаз с ногами, то ли тайком пользовался чужими... На противоположной стенке на гвоздик были наколоты «Правда» и «Известия», аккуратно порванные вдоль сгибов и еще дважды – ровные прямоугольнички со статьями о передовиках производства и об акулах империализма. Перед употреблением все обычно прочитывали пару фраз. Больше нигде эти принудительно выписанные газеты никто не читал.
Мы уезжали с парой чемоданов, раздав перед отъездом почти все: книги и магнитофоные пленки – друзьям, фотографии – родне, остальное барахло – соседям. Как-то мы сразу догадались, что в новой жизни нам вряд ли пригодятся старые сковородки. Свой стульчак мы хотели оставить Степану, но он внезапно заупрямился: вы что, ребята, я-то обойдусь, как всю жизнь обходился, а вы-то там как в культурной стране будете с ногами на их культурный горшок залезать? А если соседи попадутся интеллигентные? Я и не заметил, как он завернул это наше имущество в свежую, нечитаную еще «Правду», и засунул в мой чемодан.
Сцену на таможне с осмотром нашего стульчака пропустим. О первых пяти годах в Нью-Йорке тоже рассказывать не стану: у всех все примерно одинаково. Вернусь к описываемым событиям: я, состоявшийся нью-йоркский профессионал средних лет с дорогой найковской сумкой на плече, открываю дверь с табличкой “man”...
Вообще-то я собирался написать рассказ о театре. Я даже название придумал – «Театр». Но по дороге отвлекся на рассказ о том, как я вхожу в дверь с табличкой “man” на первой за мостом бензозаправке. Так что дальше здесь будет еще пара мимолетных воспоминаний про случайный секс в аналогичных помещениях, парочка ненавязчивых отсылов к ремарковским романам, немного о женщинах, пара слов о козлах-гаишниках по обе стороны океана... А про театр будет в следующий раз.
