КЛАДБИЩЕ
I
Кладбище – это слово должно бы вызывать одинаковые для всех грустно-печальные мысли и воспоминания.
Но для меня, с рождения жившего невдалеке от него, через дорогу, память о нем и эмоции вызываемые этой памятью разные.
Воспоминания детства - яркие, радостные и в то же время с налётом непостижимой интригующей тайны.
В памяти о юности - хмельное, балагурное, пропитанное юношескими мечтами и разговорами время, связанное с посещением этого кладбища.
В зрелом возрасте – ностальгически–грустное настроение.
Оно было старое, заброшенное и на нем давно никого не хоронили.
Вдоль центральных аллей стояли древние липы. Между могил - ветвистые вязы с шершавыми, как «наждачка», листьями или широколистные клены, попадались и берёзы.
Повсюду, то непроглядно густо, то редко, рос кустарник, сквозь который просматривались огромные, покосившиеся, а то и просто упавшие, как погибшие великаны, памятники из черного мрамора. А кое где сиротливо стояли еще не до конца подгнившие деревянные кресты.
Густой кустарник, как правило, скрывал провальные семейные склепы, на месте которых осталась груда мраморных плит, на них, в солнечный день, грелись юркие ящерицы.
Растительность бушевала вовсю. Слабенький ветерок шевелил кроны деревьев, и армада солнечных зайчиков скакала по сочно-зеленой траве, высвечивая в ней цветы всех красок и оттенков.
Ярким красным костром вспыхивали подножья деревьев, усеянные сплошным панцирем красных, с мелкими черными точками, кладбищенских клопов, величиной с ноготь.
Таких клопов я не видел больше нигде.
В просветах меж деревьев, на голубом фоне неба, видно было, как стрекозы и коромысла, в бесконечном танце, гонялись за невидимой мошкарой.
Оркестр из шума листьев, неугомонного пения птиц, кузнечиков и цикад
исполнял гимн торжества природы и жизни.
Окаймляло кладбище полуразрушенная кирпичная ограда с башенками и с башнями по углам.
В центре возвышалась церковь – приют голубей для всей округи.
Отданную под медицинский склад, ее не реконструировали, но иногда делали косметический ремонт, поэтому она продолжала производить торжественное впечатление.
Нам, пацанам, был доступен вход только подвальное помещение, где располагались отопительные печи, образуя замысловатый лабиринт из проходов между ними.
Однажды, когда обследовали со свечами этот таинственный лабиринт, входная тяжелая стальная дверь со скрипом закрылась.
Какая тут поднялась паника!
От суеты свечи потухли, и мы, с вытянутыми руками, в кромешной темноте ринулись к выходу, натыкаясь друг на друга, набивая шишки о печные углы, и гнался за нами, чернея печной сажи, страх.
Кто-то над нами так пошутил.
По вечерам, когда опускалась сумеречная прохлада, ватага ребят, с соседних улиц, устраивала игру в «белых» и «красных», с засадами в склепах, за могилами, с боевыми вылазками вдоль кладбищенских стен.
Забираясь на деревья, строили, скрытые от посторонних глаз, наблюдательные пункты.
Оттуда, с высоты, все виделось по другому: дома, дороги, люди, могилы, кресты, а мы, надо всем этим, бессмертные, свободные, беззаботные.
Но вот издалека слабо слышится требовательный голос матери: «В-и-итя, домой!»
Уже поздно и темно. День прошел.
II
День прошел, за ним год, другой. Мы, повзрослевшие, приезжаем из дальних городов на каникулы.
Общие сборы все на том же кладбище. Оно уже не то, в нем что-то изменилось, да и нас поубавилось.
На пропой украден с колокольни крест, оказывается, он был местами позолочен.
Кустарник и трава теперь не такие высокие, как прежде. Полностью исчезли деревянные оградки, вместе с деревянными крестами.
Исчезла чарующая тайна.
Черные, некогда горделивые, мраморные великаны-памятники теперь использовались нами, как столы для застолья.
И, словно по Высоцкому: «А на кладбище всё спокойненько, всё пристойненько, ни врагов, ни ментов не видать», проходили пьянки, для приобретения куража перед танцами.
Городской парк с танцплощадкой располагался невдалеке. Его огни слабо-слабо отражались на черных полированных боках великанов подчеркивая опускающуюся вечернюю темноту на деревья, церковь, внушая, подспудно, мысли о суетности бытия и тревогу за будущее.
Все это придавало нашему трепу философский уклон, и разговор переходил за упущенные, из-за водки, навсегда возможности, о непонятливости и нетребовательности родителей. Стаканы наполнялись опять, все равно все потеряно и… Тут в парке включали на всю громкость репродукторов фатьяновское
«В городском саду играет духовой оркестр.
На скамейки, где сидишь ты, нет свободных мест...»
Мелодия доносится до нас и поглощается кладбищенской тишиной и темнотой.
Теперь кладбищу до свидания, встретимся ночью.
После танцев, уже ночью, кладбище оглашается девичьем писком, визгом, смехом.
Это кавалеры, показывая свою смелость, заманивают своих дам пройтись
по жутким местам.
А жути в этой непроглядной темноте хватает.
Тут светлячки, а там блекло мерцают гнилушки.
Влажная темнота.
Сбившись с аллеи, можно идти только на ощупь, спотыкаясь о могилы. Единственный ориентир – это светящиеся фонари вдоль дороги за оградой, но за ограду свет не проникает.
Наступает мёртвая тишина
Неожиданно, со стороны кустов, можно услышать шорох травы, а то и треск сучьев с приглушенным взволнованным разговором и умоляющее «не надо…».
Вот он – наглядный круговорот природы.
Там, где жизнь остановилась, приобретя форму камня, со страхом зарождается новая.
III
Прошли десятилетия.
Новое время.
Влекомый седыми воспоминаниями, я вновь оказываюсь на кладбище.
Да, именно вновь, потому что ничего не узнаю.
Кустарник весь уничтожен, могилы выровнены, обихожены, на каждой укреплены стандартные таблички с данными о погребенных. Аллеи посыпаны мелким гравием.
Кое- где установлены новые кресты, подправлены уцелевшие памятники. Вырублены старые деревья, и кладбище просматривается насквозь. Такое чувство, что его неприлично оголили.
Оно безлюдно.
Но вот на одной из аллей появился пьяненький бродяжка.
При приближении к нему все больше закрадывается догадка…, вот он повернулся:
– Вовка, это ты?
Да, это часть моего детства и юности.
…
До свидания, Вовка, до встречи.
