Когда закрыли наш завод,
Когда прораб погнал со стройки,
И вымёрз дачный огород.
Катился рубль, обрастая
Нулями, словно чешуёй,
И даже партия родная
Вослед мне хрюкнула свиньёй.
Я жил в огромном СССРе,
Надменно Родину любя,
Гулял с девчонкой в тёмном сквере,
Вдоль стен помпезного Кремля,
Лупил студентов худосочных,
Пил с мужиками по сто грамм,
В газете «Правда» междустрочьем
Болел, совсем не по годам.
Мне сладок был свободы ветер,
И чуден блеклый Триколор.
Я мчался бешено на Север,
Затем в долину жарких гор,
Менял работу за работой,
Был коммерсантом под братвой,
И как-то раннею субботой
Чуть не отчалил в мир иной.
Гремели буйные годочки,
У девяностых голос – шок!
Росли помощники сыночки,
Года сквозь пальцы, как песок
Текли. В кабине Мерседеса,
Надрывно кашлял организм.
Я был свидетелем процесса,
Как разрушался Ленинизм.
Страна отчаялась в торговле,
Продав, что можно и нельзя.
Росли долги в Парижском Доме,
Росли дворяне и князья.
Хлестали жёсткие метели,
Затем дожди, а уж потом,
Мы защищали две недели
Прогнивший сверху белый дом.
«Ещё чуть-чуть и счастье будет», -
Плевал словами мегафон.
Здесь победителей не судят,
Здесь просто делят «царский трон».
Я лёг на дно и отдышался.
У сердца первый сбой в груди,
Уже с наскока не кусался,
Не мчался с шашкой впереди.
Менялись деньги, шёл к закату
Двадцатый век. Жестокий рок.
Я получал в рублях зарплату,
И ничего купить не мог.
Всё поделил на до… и после…
Великий внук – Егор Гайдар.
Я помню мой сосед нервозный
Не перенёс такой удар.
Летели партии, как листья
В осеннем парке городском…
Летели планы, деньги, мысли,
К чертям неслась семья и дом.
Нас к террористам приучали,
Афган в историю ушёл,
Объём проката нашей стали,
Был неприметней, чем Футбол.
На Красной Площади – концерты,
Я там бывал и пиво пил,
И пятисотые «кареты»
У зданья Думы материл.
Я мчался в Питер, ждал, застывши,
Когда Петра споткнётся конь,
Чтобы спросить, авось услышит,
Но в полдень небо пьёт огонь
Из пушек, сверху дождик мочит
Петра, и мрачную Неву,
И мой вопрос неправомочный
Согнут в железную дугу.
«Кто виноват? Скажи Великий…
Где мой вчерашний Ленинград?»
В ответ летели чаек крики,
И мёрз январский летний сад.
Грядущий век диктует строго
Свои законы бытия.
Кому-то гладкая дорога,
Кому-то смертная петля…
Москва гудит, январь бушует,
И год седьмой торопит нас.
Среди волнения и сует
Я выбрал Музу и Парнас.
В аренду взят Пегас крылатый,
Отмыта лира от дерьма,
Сатир рогатый и хвостатый
Подкинул пищу для ума.
Нашлась и Муза, на дороге;
Одел, умыл и накормил,
Она была слегка в тревоге,
Без вдохновения, без сил…
Теперь у нас порядок славный:
Она поёт, а я пишу,
Вот только конь какой-то странный,
Всё говорит, что я грешу.
А от греха стихи родятся,
А там глядишь, уже роман.
Рождённый в год лесного зайца,
Я был полжизни словно пьян.
Пока доволен, впрочем, знаю
Дорога снится иногда,
Мои года в ладонях тают,
Как полуночная звезда.
Сорвусь кометой с ярким следом,
Мелькнув огнём в кромешной тьме.
Я обязательно уеду,
Но возвращусь домой к себе.
