Полная луна отнимает силы и угнетает разум. Когда я навещал брата чуть больше двух недель назад, мне так и не удалось с ним поговорить. Он ползал на четвереньках и собирал с земли орешки, выковыривая их из-под рыжей корки прошлогодней хвои.
Сегодня я привез ему целый пакет орехов и семечек, но он не стал есть, потому что горел желанием поведать мне свои сны. Он взял меня за руку, чтобы увести в сказочную страну, как в детстве, как в десять лет, увлечь, закружить, до слабости в коленях, до блеска в глазах. Джереми, Джереми, ведь я уже взрослый, когда ты, наконец, это поймешь?
Повернувшись спиной к ветру, я пытался закурить, но маленький огонек умирал у меня в ладонях. Лохматые кроны кедровых сосен шумели глухо и тревожно, солнечный свет тягучей смолой стекал по пятнистым стволам. Говорят, что по аллее можно выйти к морю, но идти нужно очень долго, час или два.
- Помнишь, я рассказывал тебе о своем друге, разведчике дальних миров? - несмело начал Джереми, и я понял, что сейчас услышу фантастическую сказку. Истории брата нравились мне своей непохожестью одна на другую.
- Ммм...
- Его звали... ну, скажем, Итамар.
- Хорошо.
- Он порхал на своей Бабочке и с планеты на планету, изучал, записывал, брал пробы почвы, в общем, проводил всякие исследования.
- Постой... я что-то про бабочку не понял.
- Так назывался его одноместный космический корабль.
- А почему Бабочка?
Джереми задумался, а я представил себе гигантское металлическое насекомое с жесткими радужными крыльями, порхающее с цветка на цветок... нет, как он это назвал, с планеты на планету?
- Ладно, не важно, - сказал я, чтобы вывести брата из оцепенения. - И что твой друг?
Почему-то все персонажи Джереми непременно оказывались его друзьями.
- Планеты были безжизненными, и Итамар привык к мысли, что космос необитаем, поэтому он очень удивился, когда однажды, совершив очередную посадку, выглянул в иллюминатор и увидел...
Мы медленно шли по устланной мягким иголками тропинке. Я зажмурился, но, не крепко, так что теплый зеленый свет тонкими ниточками затекал под опущенные веки, и, представляя себя беспечным наездником космической бабочки, приготовился вместе с Итамаром открыть глаза в незнакомом мире. Возможно, обитаемом, и не исключено, что разумном. Тем лучше - мне было бы гораздо труднее вообразить что-то неразумное и мертвое.
"...Он выглянул в иллюминатор и увидел, что Бабочка стоит посреди ровного зеленого поля, а вокруг столпились люди в сверкающих белых одеждах. Итамар не мог понять, сколько их, сотни, тысячи... куда ни кинь взгляд - сплошное белое на зеленом.
В первый момент он испугался и даже хотел улететь прочь, но любопытство пересилило. Человек - существо любознательное, в этом его глупость и величие. Инстинкт, столь же древний, как сама природа, нередко заставляет его исследовать то, что лучше обойти стороной.
Убедившись, что атмосфера планеты пригодна для дыхания, Итамар осторожно приоткрыл дверцу и высунулся из брюшка Бабочки наружу. Его окутал мягкий шепот ветра, странный и непривычный, от пряного запаха травы закружилась голова. Прозрачное зеленое небо струилось, подернутое разноцветной рябью облаков. Люди в белом стояли неподвижно, ни шороха, ни жеста, ни вздоха, даже складки длинных, ниспадающих, подобно римским тогам, одежд не колыхались от движения воздуха.
Итамар спрыгнул на землю и приблизился к толпе... сначала боязливо, но от страха не осталось и следа, когда он понял, что это всего лишь статуи. Высокие, стройные, яркие, как свежевыпавший снег, они поражали почти нечеловеческой красотой и одухотворенностью лиц. "Похоже на мрамор, - удивился Итамар. - Чистейший белый мрамор, без вкраплений, без изъяна."
Он медленно побрел по монотонно-зеленому полю. Изредка на пути попадались деревья, раскидистые и цветущие, с перистыми, как у акаций, листьями. И статуи больше не толпились, а рассеялись по траве живописными группами.
Вот, мужчина лежит с открытой книгой в руках, а у его ног склонилась над цветком прелестная четырехлетняя девочка в платьице легком, как молодой ветерок. А чуть поодаль девушка с профилем греческой богини и пушистыми, упавшими на грудь волосами гибко обняла пятнистый ствол. В пляшущей тени дерева ее тонкие руки казались смуглыми, а длинные ресницы подрагивали, словно готовые взметнуться вверх. "Наверное, нечто подобное должен был испытывать Пигмалион перед своей Галатеей", - подумал Итамар, благоговейно касаясь холодного локона.
Только эта Галатея была не его.
Итамар отломил с дерева ветку с крупными желтыми цветами и вложил ее в безжизненные пальцы. Потом выпрямился и, щурясь от резкого света, всмотрелся в далекий горизонт. Там, сквозь мутную дымку проступали очертания низких прямоугольных строений, и похожих на острые черные пальцы башенок, и городских стен. Он направился туда".
- Подожди-ка, - перебил я Джереми, - как там было? "В этот край безотрадный, заповедную повесть, нас заманит украдкой безрассудная совесть..." Как назывался тот стих?
- "Страна обелисков". Хочешь сказать, что завязка похожа? - он ссутулился и прикрыл глаза, вспоминая. - "На широких просторах мы увидим с тобою, как стоят они молча безучастной толпою..." Похоже, да. И развязка будет такой же.
Умница Джереми, он понимал меня с полуслова.
- Зачем сказал? Теперь не интересно будет слушать.
- Не дразнись, Яничек. Я же знаю, что тебе интересно. Ты единственный человек, который... который... - он запнулся, подыскивая подходящее слово. - Ну, в общем, ты все понимаешь.
- Конечно, понимаю. Рассказывай.
Я попытался подбодрить брата улыбкой, но он прятал глаза. Джереми всегда стеснялся своих чувств.
"Он надеялся найти человеческое поселение, но наткнулся на развалины. Повсюду громоздились остовы зданий, выщербленные, обглоданные временем, ломкие, точно скелеты доисторических ящеров. Валялись черепки посуды, кости каких-то мелких животных, ржавые куски металла. В траве поблескивали крошечные зеленые звездочки стекла, полуобрушенные стены проросли бурыми губчатыми грибами и мягкими щеточками плесени. Только статуи - они были и здесь - искрились новорожденной белизной.
"Похоже, творения пережили своих творцов", - пробормотал Итамар. Он толкнул ногой небольшой ящичек или шкатулку, темную с грязными разводами и золотыми блестками полустершихся букв. Шкатулка распахнулась, и он увидел, что это книга, толстая, с хрупкими и сухими, как осенние листья, страницами. Итамар нагнулся и взял ее в руки, конечно, язык был ему не знаком. Мелкие, округлые буковки вереницами юрких муравьев растянулись по желтой бумаге. Бессмысленное нагромождение символов, которые уже никому и никогда не расшифровать.
Со смутной грустью вглядывался Итамар в наползающие друг на друга строчки. Что здесь произошло? Эпидемия? Война? На войну не похоже. Есть ли кроме мертвого города другие, живые города?
Cолнце устало склонилось к помутневшему горизонту, по серым стенам забегали розоватые полосы, а с противоположной стороны неба уже всходила маленькая красная луна. Итамару вдруг сделалось неуютно и холодно... и захотелось поскорее вернуться на Бабочку, но, он боялся заблудиться в темноте. Стремительно опускалась ночь, и неузнаваемо преображалось все вокруг..."
- Вот так, - перебил сам себя Джереми, - от действительности не отмахнешься, даже если она - всего лишь плод твоей фантазии.
- Ты говоришь о галлюцинациях? - уточнил я, не потому, что не понимал, а потому что он нуждался в моем вопросе.
- Нет, я говорю о действительности, - объяснил Джереми. - Галлюцинация - это обман зрения, моргнешь, и она рассеется, как дым от костра. Действительность реальна, даже если существует для тебя одного.
- Да... И что ж Итамар? Как там дальше? "И сбегу без оглядки я за край мирозданья..."
- Подожди... Ну, что ты опять торопишься?
"... Неузнаваемо преображалось все вокруг. Солнце погасло, словно из патрона выкрутили лампочку. Облитая зловещим светом луны трава казалась черной, а мраморные изваяния точно ожили, подступили ближе, поблескивая в кровавом полумраке сотнями злобно-любопытных глаз.
Итамар лежал на земле, положив под голову старую книгу. Только бы поскорее заснуть и ничего не видеть, не замечать полных нечеловеческой ненависти взглядов. Это всего лишь камни, глупые и холодные. Не надо их бояться.
Он опустил веки - и услышал тихие голоса. "Нет, это ветер шепчется с травой", - подумал Итамар. Шаги? Медленные, липкие, скользящие... "Нет, это деревья гнутся и трещат ветви." Итамар хотел пошевелиться, но, тяжелый сон сковал его. Неведомая сила завладела беспомощным сознанием и, не давая очнуться, повлекла, потащила за собой.
Сядь. Открой книгу. Видишь, ее язык стал тебе понятен и буквы не кажутся больше бессмысленными значками. Ты можешь читать, и древняя книга расскажет тебе о многом. Итамар вглядывается в хрустящие, словно подсвеченные слабым зеленоватым сиянием листки, и символы сами слагаются в слова, а рука против воли переворачивает страницы. Может быть, даже и не его рука, потому что он не ощущает своего тела.
"Мы впервые увидели их, - рассказывает книга, - в одном из самых укромных уголков старого парка, у заброшенного, затянутого ряской пруда. Тихим осенним днем, когда солнечные листья бесшумно струятся с деревьев в пожелтевшую траву, праздношатающийся школьник наткнулся на белую мраморную статую девушки. Она сидела на камне, склонившись, так что ее длинные распущенные волосы почти касались воды. Никто не знал, откуда она взялась, и смотритель парка только пожимал плечами. Мы обшарили весь город и обнаружили еще несколько скульптур, спрятанных в самых безлюдных и труднодоступных местах: в зарослях ежевики, в глубоких сырых оврагах, у грязных, забытых Богом водоемов.
Статуи завораживали красотой, их позы дышали простотой и изяществом, которых так не достает порой живым людям. Мы любовались неожиданными дарами судьбы, считая их чудом. Правда, некоторые говорили, что мраморные шедевры сотворил и скрыл от людских глаз некий непризнанный скульптор, свихнувшийся гений. Как бы то ни было..."
В этом месте страницы слиплись, и получилось так, что Итамар перевернул сразу несколько листов. Его глаза тут же впились в строчки, он не мог вернуться назад и продолжал читать, затянутый странной, болезненной реальностью, растерянный и подавленный.
"... Они растут прямо из земли, как грибы после дождя. Парк уже превратился в настоящий музей, а их становится все больше и больше. Растут, хотя их никто не сажал, на самой неподходящей почве, из-под куч опавшей листвы, на свалках и посреди шумных городских площадей, взламывают бетон и асфальт.
Их формы становятся все совершеннее, а красота ослепляет разум. Они развиваются, как ни удивительно это звучит. Ученые в панике, никто ничего не понимает и не может объяснить. Но, я, кажется, догадался..."
Еще несколько страниц перевернуто.
"...То, что раньше отказывались признавать, теперь ясно всем. Но, слишком поздно, хотя и раньше - что мы могли сделать? Наши поля, сады и скверы затоплены ими, дороги перегорожены, города превратились в мраморный кошмар. Статуи невозможно ни разбить на кусочки - настолько они прочные - ни выкорчевать, потому что у них, как у деревьев, корни глубоко в земле. Кажется, что они вырастают из каменного сердца планеты...
На улицах остановилось движение, нам негде сеять хлеб, нам скоро негде будет жить. Мы погибнем, и наши дома разрушатся. Мы оказались слабее и несовершеннее и поэтому потерпели поражение.
Может быть, они обладают разумом, только не таким, как у нас. Разум заключенный в камне. Они стремились к совершенству и достигли его. Они растут свободно и безудержно, как полевые цветы, избавленные от человеческих слабостей и страданий, свободные от предрассудков, и, видимо, сумевшие понять что-то такое, чего не смогли понять мы. Возможно, они поняли, что такое счастье..."
Итамар переворачивает страницу и буквы начинают исчезать прямо на глазах. У цивилизации статуй не может быть истории."
- Немного переделанный стишок о каменной цивилизации. Это не ты придумал, Джереми.
- Я ничего не выдумывал.
- Конечно. "Но живу я и знаю, что возмездие близко: из невскормленной почвы прорастут обелиски. Золотыми рядами встанут ровно и тесно, и для нас, для живущих, не останется места". Кто-то такой же, как ты, сочинил.
- Это я сочинил, давно. Яничек, я, неужели не помнишь?
- Да брось, ерунда какая. Это какой-то поэт... забыл, как его. Мы в детстве читали.
- Нет, я.
"Словно что-то мягко толкнуло Итамара в плечо, и он открыл глаза. Увидел, что красная луна стоит высоко в небе, сам он лежит на грязно-бурой траве, подсунув под голову полуистлевшую книгу, а вокруг безмолвно столпились неподвижные силуэты людей. Не людей, статуй.
Значит, это только сон, и все откровения книги и странная история мертвого города? Но, почему Итамару больно и страшно, и сердце бьется так, будто отсчитывает последние удары? Неужели он испугался бездушных каменных идолов? Он, разумный человек, поверил во всю эту бессмыслицу?
Итамар взлядывался в окружившие его статуи и видел, как они медленно движутся, неуловимо меняя позы. Женщина с чем-то заостренным в руке - он мог бы поклясться, что она приблизилась. Еще пару минут назад она стояла у черного обломка стены, а сейчас вступила в дрожащий круг лунного света, и белый мрамор потеплел, щеки вспыхнули тусклым румянцем. Каменная женщина чуть-чуть повернула голову и посмотрела на Итамара. Тот вскрикнул и в ужасе метнулся в сторону. Но, статуи были повсюду, подкарауливали каждое его движение, обступали плотным кольцом. Казались неподвижными, когда он на них смотрел, но, стоило отвернуться, и за спиной слышался шепот, шорох, с хрустом ломались стебельки травы. Бежать было некуда, и Итамар понял, что если сейчас же, сию минуту, не взойдет солнце, он лишится рассудка."
- Солнце взошло, - сказал Джереми, - но, не в ту же минуту, а тогда, когда ему положено. На той земле были длинные ночи.
- И оказалось, что уже слишком поздно? - спросил я.
Все истории моего брата, о чем бы в них ни шла речь, кончались одинаково.
- Вначале все было нормально, - виновато улыбнулся Джереми. - Пока однажды Итамар не увидел в парке у фонтана мраморную статую. Знаешь, девушка с кувшином, из которого льется вода. Самый обычный фонтан. Видел бы ты, как он на нее набросился, все пытался изувечить осколком камня... Конечно, попал в больницу, и врачи считают, что он безнадежен. Только и говорит, что об этих статуях, и что они очень опасны для людей.
- Глупо сходить с ума только из-за того, что ты однажды увидел странный сон, - снисходительно заметил я.
- Да, ты так думаешь? - глаза Джереми затуманились, и он стал грызть орешки, выплевывая золотистые скорлупки себе под ноги.
Я понял, что мне пора уходить.
- Я сам вернусь, Яничек, не провожай меня. Спасибо за прогулку. Иди... может быть, в этот раз тебе удастся дойти до моря.
Я знал, что море далеко, но, все-таки сказал себе: "Может быть..." Шел и вспоминал рассказ брата о статуях, тех, что как будто вырастают из самого сердца планеты.
К теплому аромату хвои теперь примешивался едва уловимый запах йода, просеянный сквозь ветви кедровых сосен свет веселыми монетками разбрызгивался по тропинке. Глупая сказка у тебя получилась, Джереми, не обижайся, но твой приятель не прав. У нашей Земли живое сердце, из него никогда не вырастут камни.
"И сбегу без оглядки я за край мирозданья из страны обелисков без судьбы и названья."
