Только не подумайте, что я жалуюсь, отнюдь – в луже часто отражалось солнце и наполняло меня своими радостными лучами. А потом шел дождик, который делал меня немного печальным и сентиментальным. А ночью в луже отражалась луна, которая хранила какую-то тайну, которую я безуспешно силился разгадать.
А потом, вдруг по луже прошелся своими тяжелыми ботинками, которые он предварительно вымазал в каком-то говне, злой-презлой дядька-рабочий, спешащий к себе домой. Я еще помню, что подумал: Сколько же его много в мире, говна то! На каждый ботинок каждого рабочего планеты хватит! Тяжелая дядькина поступь была настолько стремительной, что еще долго потом колебания воды мешали мне увидеть солнце.
Потом они стали ходить все чаще и чаще, уж не знаю, завод ли там построили или новую забегаловку, однако со временем я стал все реже видеть солнце, а видел лишь непонятную рябь поверхности, которая, впрочем, ни значила ровным счетом ничего.
И вдруг невыносимая тишина опустилась на меня, мое отражение и отражение моего отражения. Совсем ничего не стало, ни дядек, ни тётек. А на небе была равномерная свинцовая серость, которая безжалостно отражалась в моей луже. Застой и тишина привели лишь к тому, что на том месте, где раньше было солнце, стала появляться неопрятная растительность зеленого цвета и дурной запах.
Хорошо, что потом приехали бульдозеры, которые привычным движением ковша засыпали все к чертовой матери, и я благополучно умер.
