Невысокий человечек с потрепанным портфелем и явными, осознанными, далёкими и не очень для обывателя, на первый и даже не на второй взгляд, шедеврами, из того же портфельчика извлекаемыми? Да! Хозяин портфельчика родился юмористом, которому после рукоплескала вся моя Одесса, и ещё, дай Бог, будет рукоплескать другая планета? Да!
А я, ильичёвский пацан, бегавший с воздушным змеем и весело загоравший всем телом вплоть до самых пяток в Аркадии, где всегда так много места отдыхающим, и всегда так мало места – пишущим и, извините, местным... Я просто слушал этот невылизанный язык, не отрепетированный экспромт по-болгарски, я просто возле бывшей Кирхи слушал полунемецкую рЭчь...
К сожалению, в те годы у меня не было диктофона. К сожалению... Но когда Мих Мих был где-то на Тираспольской, или Троицкой – мы были там тоже. И без записи и закуси внимали, ЧТО этот маленький человечек говорит. КАК он произносит.
Его обаяние было выше женского, его слова, причём каждое – были выше самой высокой одесской крыши.
Он выходил. Прокашливался. А мы – студенты вечных советских вузов – смотрели и слушали. Он начинал говорить, а мы – искали по карманам и соседям перьевые ручки, дабы записать. И, не находя, запоминали каждый ЕГО выдох и вдох, каждое «одесское» выражение великого земляка.
Мы ещё тогда были вроде мелких бычков. Вроде мелочи, продаваемой за рубль ведро. Райкин бы сплюнул, проходя мимо нас. «Раки! Раки! Вчера по три! Но мелкие. А сегодня по пять – но ооочень большие!»
Отбой на бычках и раках за последние 20 лет - нынче очевиден. Изменилось что-то в одесской почве, в мэрии, и даже в Аркадии, где уже нет российского пива, которое так радовало душу по сравнению с «Туборгом».
Теперь и я сравниваю Мих Миха с покойным Райкиным. Так можно сравнивать прибой в сентябре в Аркадии с прибоем в декабре в Ильичёвске, где я нынче, не рыпаясь и не дёргая за кое-что власти, благополучно проживаю, невзирая на творческий застой и лень.
Это не всем позволено. Гении – уезжают, чтобы не видеть. Таланты – закрывают глаза, чтобы не писать. Все прочие делают вид, что не способны ни на первое, ни на второе.
А тот, о ком я столько написал – способен на всё.