Но со временем соседка начинала смотреть на бабушку с некоторой надеждой. Вряд ли она надеялась, что бабушка забыла о долге, но все же тот момент, когда соседка получила трешку, oтодвигaлся дальше, дальше, это ведь действительно именно что момент, пустяковый, в сущности, эпизод, который должен был оказаться в тени множества других, важных и серьезных событий в жизни дома и общества, – все это, или примерно это, ясно (насколько, конечно, глаза нетрезвового человека могут быть ясными) читалось в соседкиных глазах, каждый раз более раскованных и смелых при встречах, смотрящих на бабушку все дольше и упорнее; и все увереннее можно было ожидать тот день, когда соседка – выпив, разумеется, но как бы и недостаточно выпив для нормального продолжения течения жизни, – однако и не так много выпив, чтобы, интуитивно сравнивая не время и пространство, но деньги и время, не почувствовать вдруг, что времени прошло уже больше, чем на три рубля – так вот, ожидать тот день, когда соседка попросит деньги cновa, и, может быть, даже не трешку, а больше. Но соседка просила именно три рубля, и начинался новый отсчёт времени.
Время шло то быстро, то медленно. Алик был уже взрослым, нo никто этого не знал. Бабушка, во всяком случае, об этом и слышать не хотела. "Но в магазин-то я хожу сам...", – говорил ей Алик.
Соседка часто жила не одна: к ней приходили мужчины, парни и мужики. Один лысый мужик бывал у нее чаще других; тогда они вместе кричали, стучали в стенку и неприятно смеялись. Раньше лысый сидел в тюрьме, и соседка несколько раз знакомила его с бабушкой. Не то чтобы она старалась бабушку напугать, но все же промежуток времени, отмерянный тремя рублями, становился как бы короче.
Так шли годы. Алик стал подростком. Он даже думал, что стал совсем взрослым, но бабушка так не считала.
Однажды Алик, возвращаясь из магазина с пачкой несоленого масла за семьдесят две копейки, хлебом за четырнадцать и десятком яиц за девяносто, увидел рядом с дорогой мерно раскачивающуюся соседку. Она с трудом поздоровалась, пригладила почему-то мокрыми, дрожащими пальцами волосы, но попросила три рубля четким голосом.
Это как пропуск во взрослую жизнь, понял Алик. Раньше он был слишком мал, и соседка не могла с ним разговаривать, а сейчас они стали как бы на равных. Алик даже обрадовался. Жаль только, что соседка, обернувшись и спрятав уже смятую бумажку, упомянула бабушку – мол, вернет ей эту трешку после ближайшей зарплаты.
Но ведь она сказала это просто для соблюдения необходимых формальностей, а вовсе не чтобы как-нибудь унизить Аликa. Может быть, она и сама тогда верила, что отдаст деньги – не совсем же пропащий человек. Ну, и три рубля тогда были довольно большие деньги – не как сейчас.
