…Король Асперонии Самсон Второй не почувствовал боли.
Он умер сразу.
И тут-то началось самое интересное!
Его душа (сознание, разум, духовная субстанция, персональное «Я»), отделилась от тела, воспарила и... Самсон (или то жизнеспособное, что от него осталось), возносясь и быстро удаляясь от земли, увидел свое тело, тело короля Самсона, распростертое на камнях, с изуродованным, залитым кровью лицом и тускнеющими глазами.
Но уже через мгновение ему уже было не до этого.
Так неожиданно и стремительно умерев, Самсон, не успев толком освоиться в новом для себя качестве, тут же был взят в оборот некими физически сильными крылатыми субъектами, о наличии которых смутно повествует Святое писание и которые действовали без лишних проволочек – споро, сноровисто и грамотно.
Прежде всего Самсон отметил для себя наличие длинного темного тоннеля, о котором некогда читал в книге доктора Раймонда Моуди.
Того Моуди, который, отобрав у безотказного трудоголика Харона весла и лодку, сам себя назначил главным специалистом по транспортировке мертвяков на тот свет.
Да, приходилось признать, Моуди не врал, тоннель был, и Самсон, как бы ввинчиваясь в иное измерение, промчался по нему с такой бешеной скоростью, словно какой-то жестокосердный погоняла вставил в задницу его бессмертной душе не то горящий фитиль, смоченный в скипидаре, не то петарду, заправленную карбидом и чилийским перцем.
Принято считать, что перед мысленным взором умирающего в один миг проносится вся его жизнь. Воспоминания наваливаются на человека, и он в ускоренном темпе – за доли секунды – успевает просмотреть некое подобие многосерийной мыльной оперы, сварганенной по мотивам его ненаписанных мемуаров.
В случае с душой (сознанием, разумом, духовной субстанцией, «Я») Самсона всё было иначе.
Тот, кто перед Царем Небесным отвечает за доставку мертвых душ на Тот Свет, перестарался, и душа Самсона, минуя приятную стадию воспоминаний, почти моментально угодила в места настолько отдаленные, что добраться до них, используя изобретенные человеком средства передвижения, не представляется возможным.
И сколько ни старался Самсон сосредоточиться и чудовищным усилием воли сдержать свое движение из мира живых в мир потусторонний, чтобы у него всё было, как у людей, и чтобы он, на мгновение превратившись в беспристрастного зрителя, получил заслуженную и выстраданную возможность бросить прощальный взгляд на прожитую жизнь, ни черта у него не получилось.
Только одна картина прошлого, застрявшая в голове с детства, бередила его трепещущее сознание: это бы хорошо начищенный кованый сапог барона Виттенберга.
Этим омерзительным воспоминанием ограничилась его ретроспекция, его неудачная попытка вторгнуться в прошлое, в ту область окаменевшего времени, которая не поддается никаким трансформациям и которая мучает многих из нас безнадежной и скорбной своей неизменностью.
У врат Рая, напоминавших убогим видом деревянные воротца загона для крупного рогатого скота где-нибудь в прериях Дикого Запада, Самсона радушно встретил цветущий бородач.
— Апостол Петр, – представился он. – Милости просим. Руки, извините, не подаю, пахнет рыбой, все утро фаршировал пикшу: Хозяин обожает рыбу-фиш по-арамейски. Помнит, что мой папаша был браконьером и неводом выловил всю рыбу в Геннисаретском озере. Посмотрите на мои руки, кожа покраснела и потрескалась, чистить рыбу тупым ножом и в ледяной воде, это, знаете ли, чертовски противное занятие. Простите за богохульство, но, насмотревшись на то, что творится с человеческим языком на земле, мы здесь решили не отставать от регресса, никак не планировавшегося Господом. Человек ведь давно вышел из повиновения и творит такое, что сам черт не разберет. Впрочем, я отвлекся. А мы вас заждались. Вы Альберт Штукман? Миссионер? Очень рад! Если не ошибаюсь, вас только что съели каннибалы из африканского племени хайрубо? Какая прекрасная смерть! И, согласитесь, какая похвальная оперативность! Наша служба экспресс-доставки стала работать несравненно лучше, вы не находите? Только что вашими хорошо прожаренными окороками закусывали людоеды, и вот вы уже здесь! Поздравляю! От всей души поздравляю, господин Штукман...
— Я не Штукман...
— Как не Штукман?! – Святой Петр сделал шаг назад. – Вы не путаете? – апостол достал из кармана мятую бумажку и протянул ее королю. – Вот же, взгляните, у меня все записано. Двадцать шестое июля две тысячи шестого года от Рождества Христова, четырнадцать часов тридцать три минуты одиннадцать секунд, Штукман Альберт, миссионер, Африка, людоеды, костер, съеден без соли...
— Я король...
— Какой еще король? Король чего? Ах, простите великодушно! Вспомнил! Вы шахматный король! Ну, разумеется, вы Арчи Коэн, чемпион мира. Как я мог забыть? Весьма приятно познакомиться. Но позвольте, батенька, вы ведь должны были прибыть только через сутки! Автомобильная катастрофа и всё такое... Конечно, это очень мило с вашей стороны, но вы, поторопились, сын мой, честное слово, поторопились! А она, торопливость-то, знаете ли, хороша, когда блох ловишь. Придется вам либо подождать в райском саду, либо отправиться назад, на обледеневшую автотрассу Люцерн-Санкт-Мориц, а завтра встретимся снова. У нас здесь так заведено: порядок – прежде всего!
— Простите, господин апостол, я не шахматный король, я король Асперонии Самсон...
Святой Петр сделал еще один шаг назад.
— Проклятие! Вот так фокус! Как я мог ошибиться?! Ну, конечно же, вы Самсон номер два... Если бы вы знали, как я счастлив! Простите, простите и еще раз простите! Совсем замотался! Поверите ли, работы столько!.. Чертовски много работы! – вскричал он, поднимая руки, на которые налипла рыбья чешуя. Потом увлек короля за собой, бормоча:
— Как же вы все, люди, стали похожи друг на друга! Ну, прямо близнецы... Чудеса, да и только! Но ничего не поделаешь, – апостол тяжко вздохнул, – двадцать первое столетие, последний век в истории человечества, время усреднять, нивелировать, выравнивать всех, делать одинаковыми, типовыми, чтобы всех подогнать под один образец и хоть как-то затолкать, разместить в Раю и Аду... Всё забито под завязку... Как Гос-подь и Люцифер решат этот вопрос, ума не приложу, ведь мест-то свободных почти не осталось...
Самсон был введен в предбанник, называемый католиками Чистилищем.
Чистилище удивительным образом походило на обычные общественные приемные, какие бывают в государственных учреждениях. Вдоль стен, крашенных желтенькой краской, стояли простые деревянные скамейки. На стенах в рамочках висели групповые снимки каких-то дремучих бородачей с впалыми щеками и маловыразительными глазами.
Справа от себя Самсон увидел изящную конструкцию с металлической чашей наверху, из которой строго вверх поднималась тоненькая струйка дыма, казалось, что некто неаккуратный не загасил сигарету. Естественно, Самсон принял конструкцию за плевательницу и тут же попросил разрешения плюнуть.
Вместо ответа апостол Петр легонько подтолкнул короля в спину.
— Пока не дам команду, глаз на Всевышнего не поднимать! – строго прошептал он Самсону на ухо. – Счастливчик ты, Самсон! Для тебя сделано исключение: ты будешь принят без обязательного в таких случая сорокадневного стояния на коленях и беспрестанной молитвы, восславляющей Милосердие Господне.
— Весьма польщен, но я не знаю наизусть ни одной молитвы...
— Это тебе только так кажется. Здесь ты должен забыть все свои земные штучки... Тут, голубчик, действуют совсем другие законы. Скажут, и, как миленький, будешь читать молитвы хоть сто лет без остановки... Плохо ты, братец, нас знаешь!
Самсон смотрел себе под ноги и слышал странные звуки. Будто под сводами помещения летала стая крупных лесных птиц, которые производили своими крыльями тяжелое шуршание, глухое похлопывание и даже поскрипывание.
Разноцветные ромбической формы мраморные плиты пола напомнили Самсону королевский дворец в Армбурге. Он вздохнул...
Петр тем временем повернулся к Самсону и прошептал:
— Подними глаза!
Самсон не испытывал земных страхов. Только интерес. Кого он увидит через мгновение? Как будет выглядеть тот, чей лик никогда явно не являлся ни одному живому человеку? Будет ли это добрый старец с детскими глазами и бородой Санта Клауса или некая бесформенная студенистая масса, похожая на фантомы из ночных кошмаров или чудищ из голливудских фантастических блокбастеров?
Сейчас Самсону казалось, что он всегда верил в существование загробной жизни. При отсутствии полноценной и крепкой веры в Бога, той веры, которую ему предлагала церковь, надежда на загробную жизнь, хотя и попахивала язычеством, тем не менее, живила в нелегкие минуты жизни, особенно в часы утреннего похмелья, когда реальные предметы обретали пугающе размытые формы, а все мысли вяло копошились в опасной пограничной области, между полусном, бодрствованием и смертью от инфаркта.
— Подними глаза, остолоп! – услышал Самсон злобное шипение апостола.
Самсон распрямился и увидел перед собой, на расстоянии десяти-пятнадцати шагов, большой стол. Стол был покрыт полотняной серой скатертью. Скатерть была аккуратно выглажена. Чувствовалась заботливая женская рука. Нас столе – графин с зеленоватой водой, колокольчик, старинный черный телефон и несколько граненых стаканов.
За столом, переговариваясь и листая бумаги, сидели какие-то странные субъекты, которые были бы неотличимы от людей, если бы над их острыми плечами не помещались несуразные грязно-пепельные крылья.
Двое из них, постарше, были в очках. Когда крылатые субъекты делали какое-либо движение, громадные крылья, раза в два больше орлиных, издавали тугое шуршание и иногда – легкое поскрипывание. Эти звуки и слышал король, приняв их за шорох крыльев лесных птиц.
Одеты архангелы были в белые свободные одежды, отдаленно напоминающие не совсем чистые хитоны, этакие домотканые эмбрионы церковных одеяний времен нарождающегося Христианства.
— Почему их трое? – задал Самсон вопрос апостолу.
— Тебе что, мало? – удивился Святой Петр.
— И всё же? Почему их не двое, не четверо, а именно трое?
— Не понимаю, чем тебе не нравится число «три»?
— Кто из них Господь? Неужели тот?.. – Самсон глазами показал на одного из пожилых ангелов.
— Чему вас только там, на земле, учат, бестолочь! – вознегодовал апостол, вдруг сбросивший с себя маску радушия. – Это же Пресвятая Троица, балда! Бог Отец, Бог Сын и Бог Святой Дух, дубина! Тот, что в центре, с белой бородищей, это Бог Отец. Справа от него, строгий такой, это Бог Святой Дух, а тот, что помоложе, с отсутствующим взглядом, Бог Сын. Перед тобой, вся Троица в полном, так сказать, сборе. Вернее, не они сами, а архангелы, которые их изображают. Создатель всегда остается неви-димым и непознаваемым. Неужели непонятно, ведь это так просто...
— Так, – констатировал Самсон, – и здесь театр. Жаль... А мне так хотелось побеседовать с Господом Богом по душам! Всю жизнь, можно сказать, мечтал...
— Делать Господу больше нечего! И все же, считай, твоя мечта сбылась... Говори, и архангелы все передадут Вседержителю. А теперь готовься! Они сейчас устроят тебе такую головомойку, мало не покажется...
— Это что, и есть Страшный Суд?
— Вроде того. Персональный, небольшой такой Страшный Суд, – усмехнулся апостол Петр и добавил: – Ты хоть и король, но я на твоем месте на колени бы встал, а то неприлично, перед тобой как никак Святая Троица. Пусть и в исполнении второго состава.
В этот момент архангел, сидящий в центре и, видимо, главный, с отвращением взглянув поверх очков на коленопреклоненного Самсона, пожевал синими губами и принялся гнусавым, профессионально-судебным, голосом медленно читать:
— Слушание по делу раба Божьего Самсона, убиенного его единокровным братом Роберто, объявляю открытым... – и пошел перечислять прегрешения Самсона.
Самсон хотел сказать, что не только не признает своим братом невыясненного Роберто, но не признает и правомочий такого Страшного Суд. Что это за суд такой, когда вместо Господа Бога ему, королю, пусть и покойному, подсовывают какого-то дублера, который своим внешним видом только дискредитирует ответственное мероприятие.
Но что-то удержало Самсона: возможно, вовремя пришедшая на ум старая добрая пословица, в которой речь идет о чужом монастыре. И он, морщась от боли в костях и сокрушаясь, что артроз не остался на земле, а увязался за его астральным телом на небеса, опустился на колени.
Стоять на коленях было не столько унизительно, сколько болезненно и противно, потому что это стояние было связано с неприятными воспоминаниями. В последний раз на коленях Самсон стоял в своем номере в парижском отеле, когда с перепоя в туалете блевал в унитаз.
Уже через десять минут Самсон понял, что колени его духовного тела долго не выдержит. Слушая вполуха обвинения и.о. Председателя Страшного Суда, Самсон вдруг подумал о своем бренном теле, оставшемся на земле. Хотя душой Самсон вроде был данный момент здесь, перед Святой Троицей, но часть его, он чувствовал это, одновременно как бы принадлежала изуродованному телу, распростертому на камнях тю-ремного двора. Эта раздвоенность ужаснула Самсона.
На миг ему почудилось, что тот несчастный Самсон и есть его бессмертное «я», которое на поверку оказалось никаким не бессмертным. На глаза Самсона навернулись бы слезы, если бы его душа могла плакать. Ему было так жалко самого себя, оставшегося где-то далеко-далеко внизу, на грязных камнях, что он на время забыл о боли в коленях...
Он понял то, чего не понимал на земле – двойственность вообще в природе всего сущего. Двойствен человек, двойственны его чувственная и плотская жизнь, двойствен мир, потому что он иллюзорен и реален одновременно, двойственны отношения человека к миру в целом и к миру других людей, двойственно все, двойствен даже Господь, которого – с его ведома или без – заменяет этот архангел с такой противной рожей и таким несимпатичным голосом.
Одним словом, диалектика...
— Да ты не слушаешь нас, окаянный грешник! – услышал Самсон громкий и укоризненный голос главного архангела. – Мало того, что ты усомнился во всемогуществе Создателя, ты осмелился отрицать Его участие во всем, что вы, люди, называете природой и обществом!
— Он деист, мать его! – вскипел заместитель председателя суда.
— И дуалист! – поддержал его Председатель. – Нечего с ним цацкаться! Отправить его к чертям собачьим в ад...
— Как же, в ад! Ад для него был бы чем-то вроде отдыха на Гавайях, ад для него – слишком хорошо! Излишне милосердно! Таких королей свет не видывал! Помните, что он сделал, когда узнал о смерти родителей?
— Как не помнить! Нажрался как свинья! В одного!..
— Сказано, – центральный архангел поднял вверх указательный палец, – сказано, да воздастся каждому по вере его! Перед нами, коллеги, наиярчайший пример вопиющего безверия! Повторяю, ад для данного грешника – это слишком мягко. Да и не поймут нас там, – председатель Страшного Суда ткнул тем же пальцем вниз, – если мы тут примем такое решение...
— Правильно, – поддержал его заместитель с правой стороны, – истребить его бесследно... Чтоб ни дна ему, ни покрышки...
— А как же пресловутое милосердие господне, широко разрекламированное церковью?! – воскликнул король. Он был ошарашен жестокостью Страшного Суда.
— Он еще иронизирует! Вот когда ты заговорил и милосердии! Уж не думаешь ли ты, поганец, что Господь будет являть Свое Милосердие каждому встречному и поперечному?! – председатель затряс головой. – Господь, чтоб ты знал, всегда действует строго избирательно. Понял? Кстати, думал ли ты сам о милосердии, когда заносил алебарду над лысиной старины Виттенберга?! И как у тебя только повернулся язык назвать Его милосердие пресловутым? – архангел задохнулся от возмущения. – Вооб-ще, натворил ты дел, голубчик. Суммируя все вышеперечисленное, можно сказать, что все это тянет на очень серьезное наказание. Дочь воспитал шлюхой, прости господи... Жену безвинно сослал... Вместо того чтобы являть своим подданным пример благопристойного поведения, вел безнравственный образ жизни. Читал и наслаждался гнусной писаниной богохульника Генри Миллера!!! Папой назначил безбожника, копающегося в кале смердящем! Бардаки устраивал! Используя свое высокое служебное положение, принуждал к сожительству юных дев! – Самсон мог бы поклясться, что все три архангела при этом облизнулись. – Покайся, а мы тут посмотрим, что с тобой дальше делать. А пока продолжим беседу... Коллеги, – он посмотрел сначала направо, потом налево, – задавайте негодяю вопросы.
— Скажите, подсудимый, вы любите людей? – спросил правофланговый архангел.
Самсон слышал, как Председатель недовольно пробурчал:
— Ну, вы даете, коллега! Что за детский вопрос! Он же без труда отобьется...
— Протестую, – сказал Самсон. – Не могу же я любить всех скопом: и жуликов, и порядочных людей. Но я уже понял вашу демагогическую методу ведения допроса. Если я скажу, что люблю всех, я солгу. Если скажу, что люблю не всех – вы обвините меня в мизантропии. В любом случае получится, что в лоб, что по лбу...
— Он еще умничает! – взвизгнул Председатель. – Нечего здесь разводить философию! Не увиливай от ответа! Отвечай по существу!
— Да он не то что людей не любит, он самого Господа не почитает! – подзуживал архангел – дублер Бога Святого Духа. – Хорошо, изменим постановку вопроса. Каких людей ты любишь?
Самсон улыбнулся.
— Я люблю людей праздных.
Архангелы всплеснули руками.
— Почему?!
— У них совесть чиста...
— Ты издеваешься над нами! Шутить вздумал, греховодник?!
Архангелы, по всему было видно, сильно рассердились.
— Ты совершил много грехов. Покайся! – наклонил голову председатель.
— Каюсь. Конечно, каюсь. А можно мне теперь задать в свою очередь вам, ваша честь, несколько вопросов?
— Здесь вопросы задаем мы! Последний раз спрашиваю, любишь ли ты людей?
Отпираться было бессмысленно. Самсон постарался быть искренним.
— Скорее, люблю, чем не люблю... – сказал он тихим голосом.
Архангелы переглянулись.
— Ну, черт с тобой, задавай свои вопросы, – проскрипел, смягчаясь, главный, – трех хватит?
Самсон потеребил кончик носа.
— За глаза...
— Ну?..
— Я встречу души людей, которые?..
— Встретишь, встретишь... – нехотя ответил ему председатель, – всех встретишь. И Людвига, и отца, и мать, и убиенного барона... И даже Генри Миллера, и композитора этого, как его? – главный пошевелил крыльями. – Мориса Равеля... Хороший композитор, немного, правда, на мой взгляд, странный. Я предпочитаю Сальери...
— А я – Баха, Иоганна Себастьяна Баха... – гордо сказал его заместитель.
Молодой архангел, помедлив, назвал Моцарта. И вежливо обратился к Самсону:
— А твой второй вопрос?
— Вселенная бесконечна?
Архангелы озадаченно пожали плечами.
— Знать бы. Честно сказать, мы никогда над этим не задумывались, времени никогда не хватало... Впрочем, если вспомнить Мёбиуса с его лентой, – задумчиво сказал архангел, – и представить себе, что Вселенная искривляется, то это будет значить, что она конечна и за Млечным Путем уже ни хрена нет. А зачем тебе знать все это?..
— Интересно...
— Пожалуй, все-таки конечна... Как вы полагаете, коллеги?
— Черт его знает! – почему-то рассердился главный архангел. – Сам Эйнштейн, и тот не знал, а ты хочешь, чтобы мы... Давай третий вопрос! – архангел демонстративно засучил рукав и посмотрел на наручные часы. – Ну вот, время обедать, а мы тут никак с одним единственным грешником управиться не можем. Опоздаем, останемся без амброзии и нектара, как в прошлый раз!
Но Самсон медлил, он никак не решался задать третий вопрос. Наконец спросил:
— Я второсортен?..
— Дурррак! – возмутились архангелы. – Стоило ли жить столь долго, чтобы под конец спрашивать о какой-то ерунде? Это не вопрос, а чушь какая-то! Давай настоящий вопрос!
Самсон смутился. Архангелы терпеливо ждали. Наконец он решился:
— А зачем – я?.. И вообще... – он сделал руками круговое движение. – Зачем все это?
Архангелы переглянулись. И надолго замолчали, изучающее разглядывая Самсона.
— Я мог бы слукавить... – наконец произнес председатель. – Я мог бы слукавить и сказать тебе, что Господь ставит опыт. На человечестве. Чтобы потом... словом, если опыт удастся, внедрить этот опыт в других местах вселенной. Это верно лишь отчасти. Я мог бы доказать тебе, что задача людей – это искупление своих грехов и грехов своих предков. И это верно. И тоже – отчасти. Я мог бы сказать тебе, что Господь одинок. Он так одинок, как вам, дуракам, и не снилось. Ваше земное одиночество не может сравниться по величию, грандиозности и безмерности с Его вселенским одиночеством. Он очень тоскует. Скучает, так сказать. И чтобы развеять скуку, Он и придумал игру в человечков. А потом увлекся. Это же так естественно! Это, пожалуй, все. Ты, конечно, не удовлетворен. И это понятно. Пойми, на вопрос – зачем? почему? – всеобъемлюще ответить не представляется возможным. И вообще вопросами подобного рода задаются люди, у которых навалом свободного времени. Вот, например, у рудокопа таких мыслей не возникает. У него нет времени думать. Он всю дорогу вкалывает. Спроси у него, зачем он живет. И он тебе ответит: чтобы после работы прийти домой, помыться, плотно поужинать, выпить кружку ледяного пива и подвалить к жене в постель. Ему все ясно. А вот философствующие лодыри и неразумные дети беспрестанно задают всякие идиотские вопросы. А теперь вопрос опять к тебе, что бы ты хотел изменить в своей жизни, если бы тебе была дана возможность вернуться назад? Что бы ты хотел исправить?
Вдруг перед глазами Самсона возникло бледное лицо давно умершего брата, принца Людвига.
— Я бы попросил прощения...
— Можешь не продолжать! – удовлетворенно крякнул верховный архангел.
Его молодой заместитель за все время беседы не проронил ни слова, с грустной улыбкой думая о чем-то своем.
Повисло молчание. Только было слышно, как в дверях сердито пыхтит апостол Петр.
Самсона потянуло на откровенность.
Король уже приготовился открыть рот, чтобы рассказать о бессонных ночах, о переживаниях в молодые годы, когда он боролся с собственной «второсортностью», о лени и безвольных поисках своего истинного места не только среди себе подобных, но и вообще – во времени и пространстве, так сказать... О страстном желании полюбить... И тщете этого желания. Тут у него были претензии к Богу, по какой-то причине обде-лившему несчастнейшего из королей главным человеческим чувством – способностью любить.
Незаметное движение, произошедшее в рядах членов Высокого Трибунала, дало понять королю, что ничего говорить не следует. Его поняли без слов. Здесь, видно, умели и не такое.
Самсон услышал, как архангелы переговариваются:
— В конце концов, он же не повинен в этом грехе...
— Согласен... Да и грех ли это?
— Что мы не люди, что ли?.. Я и сам, если начистоту, при жизни так ни разу и не влюбился...
Подперев рукой подбородок, главный архангел с грустью сказал:
– Не по своей воле, Самсон, пошли мы в ангелы... Когда идет речь о жизни после смерти, и не на такое согласишься. Такие вот дела. Присобачили нам крылья, отрезали кое-что, что нам здесь уже не нужно, – архангел вздохнул, – и посадили вот здесь... суд вершить!
Главный архангел еще раз вздохнул, потом снял телефонную трубку и накрутил номер. Ответили ему сразу.
Чуткое ухо Самсона уловило женский голос.
Архангел докладывал невидимому абоненту:
— Покойничек за номером сто четыре миллиарда шестьсот тридцать пять миллионов семьсот двадцать две тысячи сто восемьдесят два поступил в четырнадцать ноль-ноль... Представился Самсоном, королем Асперонии... Да, Самсон. Да, второй... Самсон Второй... Как? Элементарно, пуля в лоб и каюк... Что? Ну, конечно, сразу. Калибр? Какой калибр? – архангел впился глазами в Самсона, тот развел руки в стороны. – Кто ж его знает, какой... – бормотал архангел, соображая. – Думаю, очень хороший был калибр, раз черепушку вдребезги разнесло... Раскололась к чертям собачьим... Я говорю, раскололась мгновенно! Совершенно, верно, – архангел захихикал, – как арбуз! Да, хотел у вас узнать, он тут все говорит о каком-то согласии между собой и окружающим миром, ну, не говорит впрямую, а все виляет... и еще о поисках истины... – архангел пожал плечами. – Так вот, где ее искать-то, эту окаянную истину? Он нас тут совсем запутал, все спрашивает, зачем, мол, всё это и почему... Может, ты, Господи, подскажешь? Нет? Жаль... Я говорю, жаль... Так, так, – главный рассеянно посматривал то на Самсона, то на своих помощников, – нет, нет, это будет совсем несложно... Отправим незамедлительно... Так точно, слушаюсь, будет исполнено... Комар носа не подточит. Так что же все-таки с истиной-то, Господи, а?.. Але! Але! Вот же черт! – архангел отнял трубку от уха и с недоуменным видом показал ее своим коллегам. – Повесила... То есть, я хотел сказать, повесил... Нешто еще раз позвонить?
И, немного поколебавшись, архангел опять взялся накручивать номер…
(Фрагмент романа «Лента Мёбиуса»)
.