ПИСЬМА К БОГУ
Ныне и присно, и во веки веков...
1.
- … Заедем к бабушке?
- Ты знаешь, я от чего-то так устал, замотался сегодня…
- …
- Ладно, заедем. Только на минутку…
- Ну, и куда ты ломишься? Не видишь, я еду? Вот, правильно – дорогу нужно маленьким уступать. Это тебе Cherokеe муж дал доносить? Ну так и чувствуй габариты своей большой машинки. Небось в примерочной ни на дюйм не ошибешься? – он поставил свой PT Cruiser, как всегда, у мусорного бака. Больше было негде – разномастные авто запрудили и без того непросторный двор. Только дырявая проволочная сетка спортивной площадки отгораживала небольшое пространство в углу двора. За проволокой ютились баскетбольный щит, детская, больше похожая на армейскую полосу препятствий «горка» и три чахлые, высаженные вместо сваленного могучего тополя липки. По всему было видно, что до весны они вряд ли протянут.
2.
Родителей он привез из провинциального городка пятнадцать лет тому назад. Теперь там «заграница». Да и тогда уже было непросто их зарегистрировать, прописать, собрав несчетное количество справок, переоформить пенсию, в общем совершить все связанные с переездом на другое место молитвы и камлания. Но ворожба с документами не возымела на столоначальников положенного действия. Они требовали кровавой жертвы. Определить ее размеры не брались даже бывалые люди. Настали новые времена, с ними переменились и ценности.
Тяжба покончилась тем, что через главного в этом деле генерала и статского советника вышло распоряжение: стариков прописать, оформить им регистрацию, назначить полагающуюся их статусу пенсию, прочее материальное содержание и продовольственный аттестат. Генерал «брал» беззастенчиво и важно, будто так было и положено ему на государственной должности. Наш герой не мог похвалиться излишней деликатностью. Поэтому дал важному лицу соответствующую его положению мзду и дело разрешилось к всеобщему удовольствию.
Он купил для старичков небольшую, но уютную и удобную квартиру в Петроградской части города, почти в двух шагах от того места, где обитал сам с женой и родившимся несколько позже описанных выше событий сыном. И «зажили звери своими домами».
3.
Николай Бахметьев был человек независимый. Свободный в полном смысле, который употребляется для обозначения этого слова. Всю жизнь он наблюдал, как другие, окружающие его люди, достигнув определенного возраста поступают в службу для того, чтобы двадцать с лишком лет ломаться за гроши неизвестно на кого и зачем, а потом, вместо того, чтобы на заработанную пенсию путешествовать по всему свету, провести остаток жизни в очередях собесов, сберкасс и поликлиник. С юности он решил стать фрилансером, а так как большей свободы, чем профессия художника, не давало ни одно другое занятие, то Николай и поступил в соответствующее учебное заведение. И окончил его с блеском, защитившись скандальным проектом городской визуальной среды.
4.
На том всё затормозилось. Властям не нужна была ни визуальная среда, ни Бахметьевские картины – рыжие ангелы в партикулярном платье. Ангелы были пьющие и курящие табак, с нерешенным квартирным вопросом и материально необеспеченные. Власти ждали от живописцев других изображений. Требовались крепкие, с нечистыми от честного сверхурочного труда натруженными руками и честными светлыми глазами надежные рабочие люди. Или измученные долгими таежными переходами бородатые геологи в резиновых сапогах и растянутых свитерах. Или, крепко стоящие на ногах, ладные, жопастые, в подоткнутых за пояс юбках селянки, глядящие в светлое будущее из-под приставленной лодочкой к бровям загорелой ладошки.
Бахметьев скорой рукой написал дюжину портретов передовиков производства и поступил этой серией в Союз Художников. Это давало ему право на дополнительную творческую жилплощадь и возможность не трудиться под началом какого-нибудь урода. Передовики получились больше похожими на членов средневекового профсоюза кожевенников или пивоваров. Бархатные жилеты и крахмальные сорочки вступали в антагонистическое противоречие с обычным образом строителя коммунизма, но на дворе стояла эпоха всеобщей стагнации, и серия прошла. Тем более, что сами изображенные на портретах герои такой репрезентативностью остались вполне довольны.
5.
Здравствуй, Бог.
Как твои дела? Мои дела – хорошо.
Милый Бог. Бабушка Аня сказала, что ты все видишь и знаешь. Если так, то прости меня, пожалуйста, за то, что я назвал ее плохим словом, сам знаешь каким. Мне мама не велела ругаться, а я все равно ругаюсь. И «черт», и «сучка», и другие слова. А еще бабушка говорила, что ты знаешь даже мысли. Тогда это совсем получается дело швах. Хотя я в это не верю. Когда говоришь – это слышно. А как узнаешь, что человек думает? Но все равно прости, на всякий случай, что я хотел своровать у Валерки ручку. А еще, если можешь, сделай так, чтобы я жил среди индейцев в их резервации.
До свидания, дорогой Бог. Целую.
Коля Бахметьев.
6.
С наступлением новых времян, Николаю Сергеевичу предложили пост Советника Губернатора по делам Культуры. Сославшись на крайнюю занятость и пошатнувшееся с годами здоровье, Бахметьев вежливо, но твердо от должности отказался. Чем очень удивил Губернатора и несказанно обрадовал кучу других соискателей на завидную синекуру.
На самом деле, по своему обыкновению он не хотел связывать себе руки ни одной официальной службой. Издавна привык надеяться на одного только себя. Так надежнее, – думал он, – не подставят и не будут плести интриги за спиной. Окружающие его не очень-то долюбливали. Независимый, недолжный никому человек раздражал и заставлял опасаться, что за ним стоит какая-то неведомая сила, дающая возможность вести себя столь свободно. В подлые времена никому и в голову не приходило, что он просто так устроен.
7.
На старости лет снятые и перенесенные на новые места от привычной жизни, родители не могли войти в нормальный ритм существования. За многие годы прикипевшие к насиженному месту, они болезненно переносили всё, что было связано со случившимся переездом. Им не нравилось решительно всё: теснота старой петербургской лестницы, сырые стены подъезда, скрипучесть древнего паркета, расположение комнат и подсобных помещений, непросторность чулана и обширность ванной, цвет и рисунок обоев, недостаточность освещения из окон, излишняя высота потолков и многое, многое другое. Старики ворчали. Им не хватало общения с соседями, разговоров со знакомой молочницей и незлобивой ругани с зеленщиком. Они с отвращением ходили гулять к Петропавловской Крепости и сердились, глядя с набережной на здание Эрмитажа. Их раздражал вид на Стрелку Васильевского Острова и то обстоятельство, что Ростральные Колонны зажигают только по праздникам. Развод мостов приводил отца в тихое бешенство. «Делать им нечего, – говорил он, – Только деньги и энергию зря переводят. Корабли прекрасно могли бы ходить в обход города». В общем всё им было не так, как они привыкли. Николай Сергеевич понимал причину стариковского брюзжания и выслушивал их претензии терпеливо и снисходительно.
8.
Дорогой Бог.
Обращаюсь к тебе с просьбой. Сегодня я узнал, что все люди на земле должны умереть. То есть, что люди умирают, я знал и раньше. Но не думал, что обязательно все. Я не думал, что, например, мои мама и папа тоже умрут.
Пожалуйста, сделай так, чтобы они не умерли. Возьми за это, что только захочешь. Можешь взять все мои вещи. И даже модель шагающего экскаватора, которую подарил мне на день рожденья дядя Володя. Только, чтобы они не умирали.
Или пусть я умру, а мама с папой, чтобы оставались жить. Ну, пожалуйста! Что тебе стоит? Ты ведь очень добрый?
До свидания.
Коля Бахметьев.
9.
Последнее время ему не спалось. Стоило только смежить глаза, как представлялись живущие на краю света родители. Николая не оставляла мысль о том, что они уже совсем старенькие и больные. Что они могут помереть без него или, что еще хуже, он может быть в путешествии и не знать об их кончине. Вернется домой, и чужие люди скажут ему, что старики приказали долго жить, а он не принял последнего их вздоха и даже не смог приехать на похороны. С некоторых пор ему стало казаться, что это самое ужасное, что может с ним случиться. Мысль эта не давала ему покоя и стала навязчивой. Он постоянно звонил маме, справлялся о ее здоровье и проводил в телефонных переговорах уйму времени. По почте приходили гигантские, напечатанные на скверной бумаге телефонные счета. Мания родительской смерти не давала уснуть. Он стал засыпать с включенным телевизором. Жена через знакомого психиатра достала какое-то редкое, не вызывающее привыкания седативное средство. На первых порах таблетки помогали, сон стал глубже и спокойнее. Но скоро и чудо-пилюли перестали помогать. Он совсем извелся, перестал бриться и пытался алкоголем заглушить печальные мысли. Помогало, но не очень…
С переездом родителей в Петербург, он немного расслабился Возможность видеть их давала ощущение того, что он может в любой момент помочь. Бахметьев купил им большой телевизор, дорогой, в нелепых цветах ковер, пытался, уходя от них, совать в руку маме какие-нибудь деньги. Она отталкивала его руку, стеснялась, потом все-таки брала и прятала от отца в известных только ей потаенных местах. И сразу же о них забывала.
10.
Боже мой!
Как я устал! Жить не хочется. А надо. Как я могу бросить их всех? Погибнут ведь без меня. Хорошо алкашам. Всё им пофиг ветер. Не нужно никого пестовать. С утра выпил – весь день свободен. Не должно лилиям прясть? А, Господи?
Неужели для того, чтобы по-настоящему полюбить, нужно понять, что все мы когда-нибудь помрем?
Ну, пока.
Николай Бахметьев.
11.
- Привет. Ну, как ты?
-…
- Ты совсем не ешь. Исхудала, хуже кащея. Помнишь, в детстве ты меня «Кащеем» дразнила?
-…
- Ира! Поставь чайник на огонь!..
- Ну, и чего ты молчишь?..
- Бросили меня умирать одну.
- Мам, ну ты опять?
- Что «опять»? Привез меня. Бросил холодную да голодную!
- Я тебе сто раз говорил – переезжай ко мне. Не будет повода говорить, что тебя бросили. Будем вместе все жить. Правда, Ирка?
- Здрасьте, Нина Гавриловна… Куда поставить?
- Сейчас я книги уберу…
- Нина Гавриловна, ну что же вы опять ничего не съели? Я же вам оставила на столе блинчики с творогом. Теперь есть нельзя – пропали.
- Не нужны мне ваши блины. Вера заходила, мы чай с пирогами пили. Она принесла.
- Ну, вот, чай… Вы же сами блинов просили.
- Ничего я от вас не просила.
- Мам, не начинай.
- «Не начинай!» У меня вся правая сторона отнимается.
- Ты вчера говорила, что левая…
- Значит, вчера левая – сегодня правая.
- Ладно, не кипятись. Устраивайся поудобнее и ешь вот, круассаны с лимоном. Мы в «Штолле» специально заехали. Горячие еще.
- Я поем. Уйдете, и я поем.
- Дудки! Ешь при мне, а то «скорую помощь» вызову.
- Не хочу «скорую»!
- Кушай тогда!
- Зачем «скорую»?
- Ну ты же говоришь, вся сторона отнялась.
- Ничего я не говорю. Это я отлежала.
- Ну, ешь, давай…
- Я тебе говорила, что нужно заехать.
- Не заезжать нужно, а забирать ее к себе…
- Я-то готова. Даже привыкла к этой мысли. Нина Гавриловна сама не хочет.
- Что значит, «не хочет»? Раз – и на цугундер!
- То-то и оно, что «на цугундер». Для меня.
- Приехали. Поднимайся, а я в булочную зайду – молоко кончилось.
- Кефиру купи…
12.
Милый Боженька!
Мне так хочется чуда! Ну, хоть небольшого. Маленького, малюсенького. Почти что совсем незаметного. Сделай, прошу тебя, так, чтобы на землю прилетели инопланетяне. Или роботы. Или еще кто-нибудь. Пускай это будут даже совсем крошечные существа. Только, чур, чтобы я их видел. Пожалуйста.
Я буду всё делать, как положено. Обещаю исправить тройку по письму и подтянуться по арифметике. Я буду мыть на ночь ноги. С мылом. И не читать под одеялом. И есть гороховый суп.
До встречи!
Коля Бахметьев, ученик 1-го «А» класса.
13.
Он сунул ключи зажигания в карман своей красной кожаной куртки, поцеловал Ирину и отправился в дежурную булочную. Нужно не забыть про кефир и купить Митьке «Kinder-Surprise». Наверняка не спит. Расплющил нос и губёшки об оконное стекло. Ждет подношения. Сам виноват. Избаловал пацана до предела. Виданное ли дело – каждый день новая игрушка! То ли дело, в наше время! Палку с земли поднял – готов тебе конь или дробовик, или меч.
Николай взялся за дверную ручку булочной. Дверь отворилась с мелодичным звоном. «Колокольчик, – подумал Бахметьев, – Наконец-то. Давно советовал заведующей подвесить звонок. Народ – жулик. Откроют дверь потихоньку и тащат что-нибудь. Хотя бы и мелочь, а все равно убыток. Дело-то ночное».
В булочной горела только дежурная лампочка. «Кризис. Экономят», – заметил Бахметьев. За кассой стоял незнакомый, самого решительного вида рыжеволосый тип. Свирепость ему сообщали брови – одна вздернутая, а вторая опущенная так, что зрачок было еле виден.
Николай вынул из заднего кармана брюк подарок жены, прозрачный пластиковый бумажник, выудил тысячную купюру, бросил ее на прилавок и сказал, не глядя на продавца:
- Мне, пожалуйста, блок сигарет «Marlboro», пачку овсяных галет, литр молока, бутылку кефира и «Kinder-Surprise».
- Ну, предположим, сударь, табаком я вас угощу – вздохнул продавец, – А где же я вам возьму остальное?
Николай Сергеевич сердито обернулся к приказчику. Округлым жестом тот обвел располагавшийся за его спиной прилавок. Чего только не было на полках. Не было только нужных ему продуктов. И освещение в «булочной» было какое-то… инфернальное.
Настала очередь Бахметьеву сдвигать брови:
- Что за шутки? – спросил он сохранявшего совершенное спокойствие продавца.
- Какие шутки, Николай Сергеич? – нагло, вопросом на вопрос отвечал тот, – Никаких шуток. Булочная перепрофилирована в «Лавку Исполнения Желаний».
- Давно ли?
- С двух часов пополудни сего дня, – продавец взглянул на громадный, прикрепленный к его запястью будильник, – Без двух с половиной минут девять часов тому назад.
- С какой это стати?
- По просьбам трудящихся, так сказать, – всё так же невозмутимо просветил Бахметьева продавец, – По вашей, в частности.
- ???
- Ну, вы же просили чудес? Минуточку.., – приказчик раскрыл здоровенную, переплетенную в «арабскую» бумагу конторскую книгу на заложенной шелковой лентой странице, – Вот, извольте убедиться: «Милый Боженька! Мне так хочется чуда! Ну, хоть небольшого. Маленького, малюсенького…». Ваше обращение?..
14.
«Бред какой-то», – подумал Николай Сергеевич и вдруг ощутил необыкновенную легкость в теле. Он просто парил. Слева и внизу, то есть буквально под ним, над лежащим на асфальте, одетым в его, Бахметьева, красную куртку незнакомым ему седовласым человеком хлопотала заведующая булочной Нинель Аркадьевна. Выглядело это очень потешно. Крашенная, толстенькая, небольшого роста стареющая блондинка смешно приседала, всплескивала руками, хлопала себя по бокам и беззвучно открывала розовую напомаженную пасть. Звуков вообще никаких не было. В воздухе только стоял чуть слышный звон и какое-то невнятное шуршание. Потом к булочной, сверкая проблесковыми маячками, в полной тишине подъехала битая с одного бока карета «скорой помощи» Из машины выскочили санитары с носилками и довольно споро погрузили человека в кузов.
Далее всё совершенно переменилось. Бахметьев обнаружил себя лежащим на спине. Над ним болтались какие-то прозрачные трубки, резиновые кишечки и мигающие лампочки. Звук постепенно возвращался. Сначала тихие всхлипывания и шепот превратились в нестерпимый вой сирены «скорой помощи», затем он увидел чьё-то малосимпатичное, гипертонически налитое кровью лицо и услыхал: «Ну, слава Богу! Пульс нормализуется. Вкати-ка, Петя, ему еще полкубика. Не повредит»…
15.
Из вымытого осенним дождем окна своей мансарды Бахметьев наблюдал за медленным течением Большой Невы. Несмотря на объявленное накануне штормовое предупреждение, ветер неохотно полоскал серое бельё великой реки. Крапчатые чайки скандалили над волнами по им одним известному поводу. Время от времени под окном раздавались сердитые крики. Это ворона сетовала на приближение зимних холодов. Однако, вопреки обыкновению, погоды стояли еще теплые, только ночью красный столбик спиртового термометра грозил спуститься к нулю.
Николай Сергеевич переместил ручку управления кресла-каталки вправо, электромоторчик тихонько зажужжал, и послушные хитроумному механизму колеса развернули сиденье к кофейному столику. На круглой камышовой салфетке стояли поднос с поджаренным хлебом, посыпанным тростниковым сахаром красным грейпфрутом, чашкой крепкого ристретто и тарелка с омлетом. Бахметьев ковырнул ложкой грейпфрут, взял кофе и опять повернулся к окну.
После перенесенного удара он плоховато владел левой рукой, чуть перекошенное лицо приобрело несколько брезгливое выражение, большую часть времени он передвигался на привезенном из Германии электрическом кресле. Не то, чтобы он совсем не мог двигаться самостоятельно. Он неплохо ходил, опираясь на пальмовую, с набалдашником из бильярдного шара трость. Просто его забавляла игра в эдакого киборга. Да и кресло действительно было удобным.
Маленькими глотками он отхлебывал кофе. Густая коричневая влага обволакивала язык и нёбо, согревала гортань и сообщала быстроту кровотоку. Сидя в креслах, Бахметьев в который раз благодарил Господа за возможность еще, хоть немного насладиться жизнью в этом лучшем из подлунных миров.
За его спиной на мощном дубовом мольберте было установлено недописанное полотно. На исполненной в стиле голландских цеховых портретов картине одетые в средневековые платья стояли все близкие его сердцу люди. Деды и бабки, мама, отец и вся его семья – дочь, красавица жена и сыновья…
16.
Отче наш!
Иже еси на небесех, да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго…
СПб, Ноябрь 2009