или
На макушке алый мак, а вокруг - ромашки...
Мистическая повесть
Глава 3
ТАМ
Старый пузатый чайник хрипло и натужно засвистел как раз тогда, когда Маркус, наконец-то, справился с уборкой на кухне. В пояснице что-то непрестанно хрустело и поскрипывало, и боль, затаившаяся пока где-то глубоко внутри, грозилась в любой момент вырваться на волю. Нужно бы натереться скипидаром (вовремя на рынке купил), да прованивать дом перед самым праздником не хотелось.
Младший Помощник, на всякий случай, достал из аптечки обезболивающую таблетку, потом подумал и добавил к ней жаропонижающую. Надо бы проверить, не просрочены ли лекарства, но вставать из уютного кресла, в которое он погрузился, блаженно вытянув натруженные ноги, не хотелось.
Из состояния болезненной полудремы его вывел непрекращающийся пронзительный свисток, который сердито напоминал, что не мешало бы и оторвать свой тощий стариковский зад от кресла, чтобы снять чайник с плиты.
Он отыскал в недрах буфета вазочку с древним окаменевшим разноцветным драже взамен безвозвратно утерянной банки с протертой малиной и заварил душистый липовый чай, щедро плеснув кипятка в свою любимую ярко-зеленую фарфоровую чашку, на которой пышно цвели алые маки вперемешку с белоснежными ромашками с золотистой сердцевинкой.
Не-ет! Сегодня был явно не его день. По чашке поползла волнистой змейкой трещина, и он поспешно отбросил ее в сторону, подальше от себя, инстинктивно засунув в рот обожженные пальцы. Чашка, падая, сбила со стола вазочку с конфетами, и они вместе шумно раскололись на мелкие куски, ударившись о серый кафельный пол. Цветные горошины конфет раскатились по всей кухне, и Маркусу, бедолаге, пришлось ползать на коленях и собирать это проклятое драже, чтоб не досталось мышам.
Вообще-то, мыши в его доме не водились, им и поживиться-то было нечем, но вон как сегодня долго чайник свистел, пока он собрался с силами, чтобы выключить газ – вдруг накликал? Говорят же, примета такая есть: если в доме свистеть, денег не будет и мыши заведутся. Денег у него и так не было – откуда им у младшего помощника взяться? С его смехотворной зарплаты, что ли? А мыши... Да хоть бы и завелись, все веселее было бы – хоть будет с кем поговорить... Только, наверное, свисток чайника не считается, нужно самому посвистеть - жаль, Маркус за свою долгую жизнь свистеть так и не научился. А что, если...
Он вытянул губы в трубочку и слегка подул – ничего. Маркус подул сильней, губы щекотнул легкий холодок, но вместо свиста раздалось лишь несуразное «с-с-с...».
Нда-а... Даже такой элементарной вещи нужно учиться вовремя. Вон, мальчишка с розовым шарфом с картинки в прихожей наверняка свистеть умеет, без проблем.
- Ну и затеи лезут мне в голову, - подумал Младший Помощник. – Да у тебя, старик, не иначе крыша на вокзал отправилась, а жар с лихорадкой ее провожают, ложись-ка ты спать подобру-поздорову. Впрочем, поздорову – это нынче не про него. Сегодня уже поздно, а завтра, наверное, придется вызвать врача. Ну и ладно, завтра будет завтра, а вечер всегда глупее утра.
Пословицу он, кажется, переврал, хотя по смыслу, вроде бы, вышло нечто близкое.
До наступления Нового года еще целых шесть часов, вполне можно чуток вздремнуть. А потом он встанет и выпьет в честь любимого праздника рюмочку перцовочки на меду, оставшейся с прошлого года. Пусть считается, что в одиночку пьют только завзятые алкоголики, а где ж ее, компанию развеселую, взять-то? Да и пьет он только раз в году, а, на крайний случай, можно чокнуться и со своим отражением в зеркале: будь здоров, мол, Младший Помощник, желаю тебе дослужиться в следующем году до Старшего. Пожелание было абсолютно утопическим, но на то он и новогодний праздник, чтобы верить и ждать чуда.
Маркус завел будильник на девять вечера, чтобы не проспать Новый год, да и старый успеть проводить. Потом, дрожа, забрался в холодную постель. Продавленная сетка на старой кровати, помнящей лучшие времена, жалобно скрипнула всеми своими изношенными пружинами. Лоскутное ватное одеяло казалось невыносимо тяжелым, оно давило так, что было ужасно трудно дышать, но зато он потихоньку начал согреваться.
Сон пришел незаметно.
Маркусу снился маленький мальчик с розовым шарфом. Мальчуган плавно скользил по дорожке, напевая какую-то веселую песенку, и не знал, что впереди его ждет глубокая черная пропасть. Маркус кричит ему, хочет предупредить, но мальчик не слышит его. Эх, свистнуть бы погромче, свист мальчишка наверняка бы услышал, даже сквозь завывания ветра, но из сложенных в трубочку губ вырывается лишь слабое, нелепое «с-с-с...».
ТУТ
Ромка выскочил из подъезда и задрал голову к окну на четвертом этаже, где, он уверен, стояла мама, посылая ему воздушный поцелуй. Он помахал в ответ и, украдкой оглянувшись, чтобы убедиться, что никто, кроме мамы, его не видит, вытянул ладошку и подул вдоль нее, изображая ответное воздушное послание. Изо рта вырвалось маленькое полупрозрачное облачко пара.
У подъезда он столкнулся с дворничихой бабой Асей, как всегда, орудовавшей лопатой и метлой.
- С Новым годом, Бабась! – на лету выпалил он.
- Yaña yıl belän! С Новым годом, коли не шутишь. Куда летишь, забери тебя шайтан! Чтоб тебе быть свиным ухом! Скользко на дворе, а я еще дорожки посыпать не успела. Не успеешь споткнуться, как уже упадешь, неровен час.
- Не беспокойтесь, Бабась, все будет окей! – Ромка соединил большой и указательный палец в кружок, оттопырив остальные.
- Совсем разучились говорить по-русски. Кутак! – по-татарски выругалась она. – Куртку не замажь, чай, у матери нет денег каждый день тебе новую покупать. – дворничиха с чувством исполненного долга погрозила ему коротеньким заскорузлым пальцем.
Едва свернув за угол дома, Ромка стащил с шеи унижающий его мальчишеское достоинство розовый шарф и сунул его в карман своей ярко-голубой курточки. Карман здорово оттопырился.
- Опять мама будет ворчать, что я в карманах гвозди с кирпичами таскаю, - ухмыльнулся он и заорал во весь голос, стараясь перекричать усиливающийся ветер:
А сестренке посажу я, конечно, розы,
Нет цветов прекрасней роз, а сестренка в слезы:
Я все маме расскажу, убегу и спрячусь.
Вот возьму и посажу ей за это кактус!
- Вот интересно, а если б у меня сестра была, она бы тоже была плаксой? Наверняка была бы. Точно. Все девчонки – ревы-коровы! – безапелляционно решил Ромка. Потом он капельку подумал, и, нехотя, слегка поменял свое мнение, – Ну, может, только Сашка Жарко исключение: все-таки она не совсем такая, как остальные девчонки.
Хорошо бы сделать так: вжик!
Срезать все кудряшки!
На макушке красный мак,
А вокруг - ромашки!
Чтобы живее представить себе эту яркую картинку, Ромка даже зажмурился.
- А летом все-таки лучше: в речке купаешься, в лесу малину собираешь, цветов полно – красиво! Хотя зимой тоже ничего, когда снегу много и не очень холодно. Зимой на коньках кататься можно. Вот бы мама купила мне настоящие канадки, - размечтался Ромка, - я бы Сашку на каток пригласил, еще б раньше, чем Петька Платонов. Ну и что, что им все вслед «тили-тили-тесто» кричат? Вообще, надо Петьке после каникул хорошенько накостылять, чтоб к Сашке не приставал. Тоже мне, жених выискался!
Довольный своей решительностью, Ромка, разбежавшись, прокатился по длинной ледяной дорожке, которую баба Ася еще не успела испортить, посыпав песком или солью.
Что за дурацкая привычка у бабы Аси все портить! То летом мяч отберет, когда ребята во дворе в футбол гоняют, говорит, стекла побить можно, то нажалуется маме, что он с мальчишками в «ножички» играл – как же, мол, можно детям холодное оружие в руки давать? Ну, какое ж это оружие – подумаешь, всего-то навсего малюсенький перочинный ножичек? Осенью в дом не пускает, заставляет ботинки от грязи в луже мыть. Вечно сторожит у подъезда, как будто ей больше делать нечего. А зимой как понасыплет везде песка и соли, не покатаешься. От соли на полозьях белые разводы выступают, коньки блестеть перестают, а если сразу не протереть, то совсем заржаветь могут. Короче, один вред от этой бабы Аси, зачем вообще нужны дворники?
- Только коньков у меня все равно нет, - взгрустнул Ромка. - Откуда у нас столько денег возьмется? В маминой бухгалтерии точно много не заработаешь. Вон, мама даже платье себе не купила, то, черное с блестками, а ей так хотелось – что я не видел, что ли?
Ромка целых три месяца собирал деньги, которые мама ему давала на завтраки в школе, ей на подарок. Только все равно на платье не хватает, оно дорогущее. Зато он купил для мамы диск с ее любимым Визбором и набор струн для гитары – подарочек уже под елкой лежит, в красивом пакетике с розовым бантиком. Ромка не хотел никакого бантика, а уж тем более розового, но продавщица все-таки прилепила, сказала, что так положено. Ну, раз положено, значит, пусть будет.
Мама на гитаре не играла очень давно, года два, наверное. Как струна лопнула, так она гитару в руки и перестала брать, как будто это такая проблема, струны заменить. Вот теперь не отвертится, если что, Ромка сам новые струны натянет. Дядя Володя, сосед сверху, ему покажет, и Ромка справится. Он толковый, в дедушку, мама сама так говорит. И вздыхает. А еще иногда плачет по ночам, тихонько, чтоб Ромка не услышал. Она думает, что он так крепко спит, что ничего не слышит, а он просто не хочет ей в душу лезть. Если б он знал, как утешить, может, и спросил бы, чего она ревет, как маленькая, а так, чего ее зазря бередить?
А раньше мама очень веселая была, смешливая, чуть что и прыскает в ладошку - совсем, как Сашка Жарко. И мамины друзья у них раньше часто собирались, до того, как мама в эту свою противную бухгалтерию перешла, а там только старые скучные тетки работают и начальник, которого мама называет старым похотливым козлом, когда думает, что Ромка не слышит. Когда у них бывали гости, они уговаривали маму спеть, и сами тихонько подпевали:
Лыжи у печки стоят,
Гаснет закат за горой,
Месяц кончается март,
Скоро нам ехать домой
Здравствуйте, хмурые дни,
Горное солнце, прощай!
Мы навсегда сохраним
В сердце своем этот край.
Песня называлась «Домбайский вальс», и Ромка как-то подслушал, что именно на этом неведомом, далеком Домбае мама познакомилась с папой, только у них что-то там не сложилось, поэтому Ромка жил только с мамой, а где живет отец, не знал. Ну, не поворачивался у Ромки язык назвать этого неизвестного мужчину папой. Папа – это что-то близкое, родное, почти, как мама. Он же своего отца в жизни не видел, какая уж тут близость?
Конечно, иногда он завидовал друзьям, у которых были и папа, и мама, и бабушка с дедушкой. А у него только мама, даже бабушка живет далеко-предалеко и встречаются они раз в году, не чаще. Их семью Марь Антонна почему-то называет неполной и при этом произносит слово «неполная» как-то презрительно и брезгливо. Дура она, их классная, ни черта не понимает: у них с мамой самая что ни на есть полная семья, ведь им никто не нужен, они и вдвоем полностью счастливы. Если б только еще у мамы зарплата была, ну, хоть капельку, побольше.
Ромка пробежал через арку, ведущую на улицу, и, запыхавшись, влетел в битком набитый даже перед закрытием универмаг. Немного поглазев по пути на витрину со спортивным инвентарем, он направился в игрушечный отдел. Из динамиков, охрипших за день, все еще доносился звон колокольчиков: Jingle bells, jingle bells… Огромный заводной Санта Клаус в красном коротком кафтанчике, подпоясанном широким черным ремнем, выбрасывал под звуки английской рождественской песенки смешные коленца. Вообще-то, просто так он не плясал, только, если опустить в автомат денежку. Но все время находились взрослые, желающие потешить своих карапузов и не жалеющие монеток. Поэтому мелодия звучала беспрерывно, не давая Санта Клаусу передохнуть ни минутки. Ромка прямо-таки слышал пронзительный голос организаторши Валентины Николавны, жалующейся на то, что в России все захватили иностранцы, и что дети больше не хотят водить хороводы под «В лесу родилась елочка» и рассказывать стишки старому доброму Деду Морозу, которого окончательно вытеснили импортные Санты Клаусы.
Ромка подумал и решил, что она, наверное, все-таки чуточку права. Тем более, что мама тоже об этом говорила, только не так занудно, как организаторша.
Отстояв громадную очередь, он наконец-то добрался до прилавка и попросил у продавщицы точно такую же елочную верхушку, какую сегодня нечаянно разбила мама, и еще два пакетика с конфетти: один с цветными блестящими кружочками, а второй – с серебристыми ромашками с золотой серединкой.
- А денег у тебя хватит? – настороженно спросила хмурая усталая продавщица, которая к концу этого сумасшедшего дня уже еле-еле держалась на ногах. – Господи, неужели нельзя все купить заранее? Так нет же, все норовят в самый последний момент. Плати скорей в кассу, а то мы уже закрываемся.
Выскочив из магазина, Ромка тут же распечатал пакетики с конфетти – а вдруг продавщица ошиблась и подсунула ему какие-нибудь пошлые красные сердечки, вместо ромашек. Все в порядке, не ошиблась. Ромка набрал полную пригоршню цветных кружков и серебристых ромашек и поспешил через арку к фонарю, чтобы полюбоваться их блеском.
Обычно у них в переулке было довольно темно: тусклые фонари горели далеко не каждый день. Но сегодня, наверное, специально по поводу Нового года, на улице было светло и празднично – быть может, от искрящегося в свете фонарей снега. Невесомые снежинки порхали в воздухе, и в их, вначале беспорядочном, похожем на броуновское, движении постепенно вырисовывался все более узнаваемый танец. Ромка даже слышал их музыку - вальс. Как там мама танцует его? Раз-два-три... Лыжи у печки стоят... Раз-два-три... Гаснет закат за горой... Он неуклюже закружился и, как всегда, на абсолютно ровном месте сам себе подставил подножку.
Падая, он попытался схватиться за фонарный столб, но раскатанная ледяная дорожка оказалась прямо под ногами.
Ромка упал навзничь, стукнувшись затылком об лед. В первый момент он еще видел яркое раскаленное солнце фонаря, но потом оно, качнувшись, медленно стало гаснуть, пока не превратилось в огромную черную дыру, разом поглотившую весь свет.
На ослепительно белом, пока еще не истоптанном снегу переливались блестящие цветные кругляши конфетти и серебрились вдруг выросшие посреди зимы, а потому совершенно неуместные ромашки, выпавшие из разжавшейся Ромкиной руки. Но их уже неумолимо накрывал своими шелковистыми лепестками расцветший у мальчика на макушке ослепительно-красный мак.