Белых людей с черешней на доньях глаз.
Сквозь тёплую тяжесть ладоней текут слова.
Сквозь каждую щель полынь да разрыв-трава.
И каждый выдох чем-нибудь да чреват.
Чреват, и чрево бухнет, растёт живот.
Каждый внутри другого живёт, живёт,
Живёт, живёт, и только вконец устав,
Встаёт и несёт в чужой монастырь устав,
Мало – мальским послушником там не став.
Только женщина, как сама жизнь, страшна,
Криком кричит из распахнутого окна:
Нет, я не то чтоб сошла с ума,
Просто сердце идёт горлом.
Не пройдёт и полгода, придёт зима
И объявит права на безлюдный город.
Будет рыскать по закромам и домам,
Не успеем очнуться – вселенский голод,
И детьми придётся кормить детей.
Белый стоит старик, и не верит ей,
И глаза закатывает, завывая:
То, что с первого выстрела не убивает,
То, без сомнения, делает нас сильней.
Только шрамы болят воистину невыносимо.
И стоит горящая Троя, прокажённая Хиросима,
Оставленный Вавилон.
9.12.09.
