Может быть, только год.
Я слышал, как в глину врастают корни,
Как ноют суставы вод,
Как мясом и кровью обедает лев –
Костный горячий хруст.
На запах и звук я пришёл во хлев.
И он был пуст.
Я помню, там холод стоял, и страх –
С соломинкой между губ.
Вошла Мария – разорван пах,
Я был нарочито груб:
Где твой ребёнок, его не слышно,
Или родился нем?
Звезда загорелась над этой крышей,
И я пришёл в Вифлеем.
Мария сутулилась и бледнела,
Её пробивала дрожь.
Она отвечала: он мёртв, но тела
Ты никогда не найдёшь.
Я родила. Раскалённой спицей
Дикая острая боль
Резала так, что не пошевелиться,
Вспарывала вдоль.
Вдруг из меня хлынул свет слепящий
И кровь темноты черней.
Только ребёнка к ужасу вящему
Не оказалось во мне.
…
Я промолчал, мне вдруг стало страшно.
Я, ослеплён и глух,
Ей говорил: ничего не скажем.
Пустим по миру слух.
Я же тебе раздобуду младенца,
Будешь его прижимать к груди.
Человек или бог лежит в полотенце –
Поди, разгляди.
А для того, чтобы всё вышло ладно,
Я позову троих:
С золотом, смирной и ладаном.
Ужас Марии стих.
Подле неё я сидел Иосифом,
И принимал гостей.
Зимы, вёсны и долгие осени
Страх пробирал до костей.
Только теперь мне ни страшно, ни весело.
Он, говорят, воскрес.
А я, как дурак, балуюсь пьесами
Для католических месс.
2.12.09.
