Шел трамвай … Тридцатка.
Когда в Киеве троллейбусы были еще совсем молодыми…, самым почетным видом транспорта был трамвай. Если вы отправлялись по делам, или в гости в другую часть Города, то ваш путь непременно был связан с трамваем: или «сначала трамваем, а потом пешком…», или «сначала трамваем, потом метро, а потом трамваем – пару остановок…», или «на метро, а от метро – трамвайчиком…». Трамвай связывал весь Город, на нём можно было доехать даже «за три девять земель» - аж в Пущу-Водицу (по грибы, или землянику – летом, а зимой для лыжной прогулки), и он, не в пример Гоголевской птице, пересекал Днепр – со звоном, напоминающим звон колокольчиков, - благополучно соединяя его правый и левый берега. Такой универсальный и вездесущий Киевский Трамвай!
«И что же здесь особенного, - может возразить редкий для нашего времени скептик, - в любом крупном городе есть трамваи. И даже в некрупном, - поезжайте хотя бы в Конотоп, посмотрите, как там трамвай пробирается сквозь сельские домики, и между яблонь и вишневых деревьев, плоды которых летом залетают частенько во внутрь салона… . И киевский трамвай – не хуже, и не лучше любого другого».
Но не будем спорить со скептиком: спорь с ним, или не спорь, - он всё равно останется скептиком. Тем более, что скептику «палец в рот не клади», - он только и ищет случая кого-нибудь «покусать», то есть – как бы поспорить, а на самом деле – обрушить на вас град безапелляционных скептических словес.
Скептик в нашем разговоре о Киевском Трамвае нам – не судья. Впрочем, как и в любом другом разговоре. Случись этому самому скептику в детстве своём насладиться катанием на Киевском Трамвае, смотришь, из него и не вышел бы такой себе скептик, а вышло что-нибудь даже совсем ему противоположное, - например, не скептик, или даже – антискептик. Но коль нашему скептику в этой его части детства не повезло, то мы можем только ему посочувствовать: мы (имею ввиду тех, кто прошел «школы» Киевского Трамвая) умеем сочувствовать. И не в последнюю очередь чувство сочувствия в нас привито благодаря именно Киевскому Трамваю!
В этом месте я уже не дам слово скептику, который тут же усомнился бы в правдивости моих слов: мол, как же это может быть, - чтобы трамвай да способствовал возникновению чувства сочувствия? «Трамвай – как воспитатель! Ха-ха-ха!» - удовлетворенно и самодовольно усмехнулся б скептик. И мы еще раз убедимся в том, что правильно поступили, что не дали слово скептику. К тому же он уже отошел на недосягаемое для наших слов расстояние. И не сможет возразить аргументу, который ему показался бы неправдоподобным.
Киевский Трамвай – уникальный трамвай в своём несравненном трудолюбии! Трамвай – поистине – Трудяга! Каким еще трамваям приходилось справляться с такими крутыми склонами, подобных которым не сыщешь в других городах? Разве не сочувствовали мы этой нелёгкой его участи: взбираться на крутой холм?! Еще как сочувствовали! И напрягали свои мышцы – в ритме его напористого усилия, и даже, держась за поручень, старательно давили на него по направлению движения! Более того, - всё напряжение его сил передавалось нашему телу, и оно переносило свой центр тяжести как можно дальше вперёд, прибавляя тем самым свою силу в общую силу подъёма. А внутренний голос упорно и твердо повторял: «Ну, давай! Ну, давай, дорогой!...». И подъем был взят.
Да, уникальный наш Трамвай Киевский!? А прибавьте к его качествам такое: он очень радовался (и, заметьте, без зависти) за своих прославленных собратьев: «Московский «последний, полночный» троллейбус»; московский же трамвай, - тот самый, который рядом с Патриаршими прудами; и Питерский трамвай с десятым номером, которому не только стихи и песни посвятили, но и мультфильм! Радовался Киевский Трамвай, трудился, а что касается мыслей такого рода, что, мол, не плохо бы было и его как-то литературно, или еще как, прославить, - таких мыслей у него не было – ни-ни… . Да и некогда таким мыслям было возникать. Трудился – и всё тут.
Однако, как известно, трамвай трамваю – рознь. Отличаются они между собой и возрастом, и выносливостью, и, понятное дело, дизайном с техническими характеристиками вместе взятыми, но главное их отличие – это их номер. Подобно тому, как и имя у человека (да и не только у него), номер трамвая – это его всё! А всё для трамвая – это его маршрут. Можно сказать и наоборот: маршрут – это номер-имя трамвая. Здесь ничего не поделаешь: попал какой-то трамвай на такой-то маршрут – и получил тут же такой-то номер; или же наоборот: получил номер – попал на определенный маршрут. Правда, бывают исключения из правил: трамвай могут «снять» с маршрута и «перенести» на другой; но при этом возникает полная сумятица: дело в том, что новый номер в таком случае трамвай получает ещё будучи на своём прежнем маршруте, а последний, разумеется, не соответствует его новому номеру-имени. Среди людей подобную коллизию назвали бы сейчас «кризисом идентичности», - говорят, что такие кризисы переживаются довольно болезненно. Наверное, так оно и есть. Можно только догадываться, как бы мог переживать такой кризис трамвай при неожиданной смене его номера-маршрута на другой… .
Нашему же трамваю, о котором далее пойдет речь, не были знакомы подобные коллизии, так как он никогда не менял свой маршрут и вместе с ним – номер. Это - Киевский трамвай под номером Тридцать! А точнее, имя его - «Тридцатка», - именно так о нём говорили киевляне. Говорили же о нём очень часто! Иначе не могло и быть: ведь его маршрут связывал (проходил, пролегал, вился, поднимался в гору и спускался с горы) район Печерского моста с железнодорожным вокзалом, - причём, связывал так, что самый центр маршрута попадал как раз в самый центр Города. Или, если вам угодно, можно сказать и так: центр Города находился на середине маршрута Тридцатки. (Для любителей топографической точности прибавлю: центр маршрута находился рядом с Бессарабским рынком, на повороте в сторону Вокзала на улицу Шота Руставели, - на том самом углу тогда был магазин «Одежда». От этой точки до начала Крещатика – 235 метров, - расстояние, которым можно пренебречь, чтобы слова «центр Города» стали вполне достоверными.)
Тридцатка – один из самых почтеннейших трамваев Киева! Рассказывают, что в пятидесятые годы он представлял собой неуклюжий параллелепипед из фанеры, скрепленной по периметру и углам металлическими полосами. Скорее всего, это был образец еще… нет, не «дореволюционный»…, а довоенный, то есть, произведенный до войны - Первой мировой, той самой, что вздыбила безумной ненавистью почти весь двадцатый век и окрасила его красным цветом. «Отметины» уже второй войны я помню в связи со «своим», «современным» трамваем: как два парня поднимают в вагон безногого ветерана войны, - его средством передвижения являлась квадратная доска на подшипниках, а сам он, – за «култышки» - обрубки ног, - был прикреплён к этой доске ремнями…
«Современный» и «мой» трамвай Тридцатка был не то, что современным с технической точки зрения, - скорее наоборот, новеньким он не выглядел никогда. По Киеву уже давно бегали действительно новенькие «чешские» модели, а Тридцатка как заступил на свой пост в начале шестидесятых, в своём довольно зрелом техническом возрасте, так и оставался на нём бессменно. Выглядел он довольно громоздко, иначе говоря – внушительно. Трамвай – тяжеловес, наподобие лошадей-тяжеловесов, обладающих не одной лошадиной силой, а, как минимум, пятью. Самой разительной его особенностью было наличие двух кабин для вагоновожатого, - в «голове» и в «хвосте». «Хвост» становился «головой» на конечной, находившейся между Суворовским училищем и Печерским мостом. Там Тридцатка не могла описать круг, как она это делала на второй конечной остановке, Вокзальной. Поэтому когда она доезжала до тупика, вагоновожатый выходил из головной кабины, переводил стрелку, и уже после этого отправлялся в хвостовую кабину, которая теперь уже преображалась в головную. Были счастливые совпадения, когда хвостовая кабина оставалась открытой и я (или кто-то другой) оказывался именно в это время в трамвае! Можно было осторожно отодвинуть раздвижную дверцу кабины, войти, сесть на место вагоновожатого… и наслаждаться редкой удачей – смотреть, как земля вместе с рельсами и шпалами выкатывается из-под трамвая…, потом, уменьшая скорость, удаляется в даль, и, наконец, застывает, словно на фотоснимке, преображаясь во фрагмент или целый городской пейзаж.
…Конечно, подобные «детские шалости» могли бы закончиться не одним лишь удовольствием от созерцания… Как и другие, о которых, пожалуй, рассказывать здесь не буду. Ну как можно рассказать о таких «проказах», как использование Тридцатки в качестве прокатного стана!? Да! Да! Именно, - «прокатывались» под колесами трамвая гвозди небольшой длинны; они, естественно, приобретали плоскую форму, а уже после такой трансформации из них изготавливались остроги-тризубы, с которыми отправлялись на «рыбную охоту»…
Намного приятней вспомнить вместительный салон вагона, и те случаи, когда мы оказывались в нем большой дружеской компанией. Салон вагона вполне мог бы служить мини-танцплощадкой; однако, до танцев дело не доходило, а вот – до песен – не единожды! Невозможно забыть одну из песен, где есть слова, звучащие как объяснение в любви Киеву: «Как тебя нам не любить, наш Киев-град, в шестнадцать лет!». Начиналась же эта песня так: «На крутых холмах стоит наш стольный Киев-град…». Очень лирические куплеты, исполнявшиеся импровизированным хором в полголоса, а вот – припев…, припев же звучал на несколько октав выше:
«А века бегут, бегут,
Старый Днепр течёт,
А по оба берега –
Наш Киев-град растёт!»
Если кто-то представил себе эту картину таким образом, - мол, ввалились веселые ребята в вагон, и стали распевать песни, - то он заблуждается. Песня обычно сопровождала наше движение в сторону Вокзала! В поход! И Тридцатка становилась началом похода! … Вот видно уже поворот с Саксаганского налево, и через миг откроется вид на Вокзал: вот он лежит внизу пологого спуска, приветливо сверкает своим неоновым глазом, а на месте крыши словно бы водружена какая-то длиннополо вытянутая шляпа… Уже кажется, что доносится запах железнодорожных вагонов.
И коль мы уже добрались до Вокзала, то, конечно же, следует сказать, что Тридцатка была для многих приезжающих в Киев «воротами Города»! Дверные створки Тридцатки находились прямо напротив центрального входа в Вокзал, и большинство тех, кто желал «попасть в центр», направлялись прямиком к ним. Вы заходили в Тридцатку, и тем самым – переступали порог Города.
…Трудилась Тридцатка - годы и годы, знойными днями и завирюшно-морозными ночами; в праздники, и будни – без выходных и отпуска. Она знала уже многих своих пассажиров в лицо, а эти пассажиры, в свою очередь, уже так привыкли к своей Тридцатке, что узнавали ее не только по размытому в тумане силуэту, но и по особому звуку колес, по звону звонка, раздававшегося всегда неожиданно, но будучи узнанным, всегда радовавшим. И уже как будто ничего не предвещало изменения монотонного и упорного ритма труда. Но вдруг! (Это «вдруг» есть спутником не только волшебных сказок, но, к счастью, очень часто случается на жизненных путях, и, как правило, поворачивает их в благоприятную сторону).
Вдруг появился на Тридцатке новый вагоновожатый. Другие новые вагоновожатые раньше тоже появлялись, но этот был – совсем новый, - такой новый, что не шел ни в какое сравнение с прежними новыми. Возрастом своим он тоже не отличался от предыдущих новых вагоновожатых, - он был среднего старшего возраста, - это, как вы знаете, такой возраст, когда «колебания» плюс-минус десять лет зависят от настроения, - как обладателя возраста, так и того, кто пытается определить его возраст. Так что, дело было не в возрасте, и не в профессиональных навыках нового вагоновожатого. «Новизна» заключалась в том, что он начал делать то, что раньше никто не делал: а именно, превратил обыденные поездки в праздничное событие! Он к своей роли вагоновожатого прибавил роль местного экскурсовода! Да, это было абсолютно ново – вагоновожатый-экскурсовод, - естественно, последняя должность исполнялась им на добровольных «началах».
И тогда-то Тридцатка расцвела! А как же иначе?! Ведь ее вагоновожатый не просто исправно ехал по маршруту, но и через свой микрофон обращался к пассажирам! И вовсе не для того, что напомнить им о необходимости «обилечивания», нет, он такими пустяками не занимался; он – повествовал! «Дорогие Киевляне, и гости столицы! Сейчас мы поворачиваем с бульвара Леси Украинки на улицу Московскую. Эта улица, кстати, была в 19 веке главной улицей Киева! А район Крещатика в то время еще представлял собой заболоченную низину. По левую сторону нашего движения недалеко находится улица Николая Лескова, именно там он писал известные Киевские рассказы… «Печерские Антики»! – такая чудесная вещь, - очень рекомендую…» И так далее – по маршруту: он рассказывал о дореволюционной истории Училища связи, о Введенской церкви, об ипподроме и Никольском монастыре … Во время же остановок он желал пассажиром доброго здоровья и удачи, и объявлял «Двери закрываются!». После чего сообщал «Киевское время …такое-то» и продолжал свою экскурсию.
Однажды он даже прочитал четверостишие, которое сохранилось в моем блокноте:
Пассажиры, добрые и милые!
Прокачу вас с ветерком по Киеву!
Вам поездка, верю, не наскучит –
Потому что Киев – самый лучший!
…Тридцатки давно уже нет. Ее «сняли». Вместе с маршрутом. Но маршрут Тридцатки в памяти Города остается. Не только на карте памяти Города значится «Здесь ходила Тридцатка», но и старожилы-деревья, и дома-сторожилы помнят: «Доброго пути вам, и удачи! Киевское время…»
