Самый трудный подъём в моей жизни, заторможено подумал Стас. Второй час взбираюсь под уклон почти девяносто градусов без всякой страховки.
Медленно подтянулся на правой руке, уставшие мышцы затрещали, лицо побагровело от натуги. С силой впихнул в застывшие лёгкие порцию воздуха. Размахнулся левой, теряя последние крохи сил, воткнул второй ледоруб на полметра выше.
Изо рта вырвалось спертое дыхание, он смежил веки, мысленно досчитал до десяти, пытаясь восстановить дыхание. Ногу свело судорогой, Стас скрипнул зубами. Попытался сдвинуться с места, ничего не получилось, под кожей вместо мышц перекатываются куски льда. Уши, больше похожие на пару пельменей только из морозилки, уловили сиплое дыхание. Стас повернул голову вправо, шея скрипнула, как дверь несмазанными петлями. Взбирающаяся рядом Алёна смотрит вопрошающе, мол, чего остановился. Вслух спрашивать не стала, дыхание бережёт. Синие губы дрожат, от мороза не спасает ни тёплая одежда, ни перчатки.
Стас мотнул головой, упрямо втянул непослушное тело еще на полметра выше. Если в начале пути на выдохе изо рта вылетало туманное облачко, то теперь о том, что они еще дышат, говорит лишь свист вырвавшегося из глотки углекислого газа. Сознание заволакивает белый туман, перед глазами пелена.
До вершины осталось метров пять, Стас добрался на алгоритмах, не чувствуя тела и не вполне соображая, что делает. Мягкий снежок продавился под его спиной, он не услышал, а скорее почувствовал, как рядом в снег опустилась Алёна.
– Эй, – услышал Стас. В уши словно ваты натолкали.
Он с трудом разлепил глаза. Из серого тумана проступила красная фигурка.
– Хреново, – сам едва услышал сипение, вырвавшееся изо рта, но Алёна поняла.
– И мне. Вставай, немного осталось.
Стас растерянно заморгал. Тряхнул головой, та отозвалась давящей болью, застучало в висках. Алёна сочувственно глянула, взгляд её зашарил по местности.
В голове наконец прояснилось, Стас понял, что сидит в снегу. Щеки касается бодрящий жар, слева тянет дымом. Повернул чугунную голову: потрескивает костёр, дрова разложены прямо на снегу. Он вяло удивился, откуда тут деревья, потом вспомнил, что она-то их в рюкзаке и тащила.
Стало вдруг очень стыдно, что он, мужчина, в снегу прохлаждается, Алёна о нём заботиться, а не наоборот.
– Ну и где? – кивнула на проржавевший грузовик, что чёрной блямбой застыл на снегу.
– В кузове, естессно. Стой! – махнул он рукой.
– Чего? – развернулась Алёна.
– «Гейгер» потрескивает.
– Здесь-то откуда? Там же вроде не ядерная…
– Атомкой бы не достали. Там – помощнее: «Код четыре».
– Ни фига, – выдохнула она.
Обогнули пятно радиации, Стас вытащил из рюкзака металлическую коробочку с дисплеем.
– Так откуда? – повторила она.
– Без понятия, – отмахнулся Стас. – Мало ли, что еще там везли. Во всяком случае сам грузовик не фонит, а остальное неважно. Счас поставлю, и сразу валим. Уверен, нас уже засекли, но пока соберутся, пока долетят…
Он прикрепил устройство к дверце, палец вдавил кнопку.
– Так, всё, теперь ва… – осёкся Стас.
На экранчике загорелись красные цифры:
5:00 … 4:59 … 4:58 … 4:57 …
– Что это? – прошелестело за спиной.
В голове Алёны пронеслось глупое: «может, всё-таки часы?».
– Почему-то я не удивлён, – прошептал он.
Мир зашатался, в голове зазвенело, как чугунный котел от удара. Алёна красной тряпкой осела в снег.
– Погоди. Задание было добраться, оставить как можно ближе, потом уйти подальше, и только после рванёт…
– И ты поверила? – посмотрел он с грустной иронией.
– Я…
В морозном воздухе повисла тишина. Её разорвал рассудительный, неестественно спокойный голос Стаса, он вдруг понял то, что смутно ощущал давно.
– Вон там – город противника, и «Кодом» его хорош-шо заденет. Вертолеты прибудут максимум через десять минут: либо успеем уйти мы, либо успеет рвануть.
– Ты знал? – на ресницах повисли слёзы, непростительные солдату, но простительные женщине.
– Нет. Но был готов, – челюсть невольно выдвинулась, Стас приосанился. – Всегда.
3:28 … 3:27 …
– Почему так? Почему командование так легко распорядились… Я ценю свою жизнь, почему я… – всхлипнула она.
– Ага. Жизнь человека сверхценна, надо быть гуманными, нельзя допустить, чтоб хоть одна невинная слезинка… – в голосе зазвучал сарказм. Его словно прорвало, горячечные слова заплескались в глотке. – Знаешь, кто так рассуждал? Люди, что жили до Катастрофы. А знаешь, почему произошла Катастрофа?
Он помолчал секунду. Алёна попыталась что-то ответить, налетел ветер, вбил слова в глотку.
– Потому что они рассуждали так. Не понимали, почему «лучше умереть стоя, чем жить на коленях», – странно, однако эти слова не прозвучали ни пафосно, ни фальшиво. Он посмотрел с сочувствием, продолжил. – Надеюсь, ты – понимаешь. Они-то умерли задолго до Катастрофы. Морально умерли. Чем больше говорят о гуманизме и ценности жизни, тем быстрее гниёт мораль…
– Да что ты мне про них!.. – вспылила она, вскочила на ноги. – Погибнем сейчас мы! Мы, понимаешь? Давай спустимся, в скале метрах в пятнадцати я расщелину видела…
– Ничего ты не поняла, – печально качнул головой Стас. – Какие расщелины? Здесь будет нехилая воронка, камня не останется. Хочешь – прячься.
Он подошел к краю площадки на вершине скалы.
– Лучше умереть стоя, чем жить на коленях, – сильный ветер ударил в лицо колючим льдистым снегом, но Стас будто не заметил, не моргнул, голос прозвучал так же спокойно и значительно. – Есть трудность – борись, а не можешь – закончи борьбу красиво.
Стас шагнул, бездна рванулась навстречу.
1:41 … 1:40 …
У Алёны глаза расширились, дыхание перехватило.
Из груди вырвался жалобный всхлип, по лицу пробежали мокрые дорожки, тело сжалось в комок.
– Я понимаю, – едва услышала свой шепот. – Надеюсь, понимаю…