пребывания там цветок, а, проснувшись, сжимает этот цветок в руке -- что
тогда?"
Колридж
В детстве у меня, как и у многих детей были простые сны: я умирал, а мать с отцом стояли на могиле и громко плакали. Плакали все, кто меня любил и не любил, близкие, друзья, знакомые и даже большая лохматая дворняга, постоянно пугавшая меня своими страшными зубами, но и только.
Все страдали и не знали, как жить дальше, и когда дело заходило в тупик, я вскакивал из могилы и мне дарили подарки, было весело, и все умоляли простить их, и я прощал. А когда просыпался, у меня было хорошее настроение до следующего сна. С возрастом появились школьные сны, с их отметками и наивной любовью, затем эротические сны, потом карьерные, семейный и, наконец, мстительные, и когда я просыпался настроение уже было не столь безоблачным, но в тоже время сны меня эти не мучили. В последнее время у меня не стало снов, какие-то отрывки памяти, сон стал ломким, с частыми пробуждениями и тревога, поселившаяся в груди, заставляла беспричинно нервничать, я стал раздражительным, замкнутым и злым. С таким характером трудно с кем-то ужиться и вот я остался совсем один. Одиночество не тяготило меня. В нем была своя прелесть, если бы не различные болезни, которые мешали двигаться, думать, есть, в конце концов врача надо тоже как-то вызвать и дверь ему открыть, а если нет сил.
Развесил говно по стенкам, какие тут сны. И как-то лежу я в вонючих простынях с гипертоническим крисом, по башке стучит, грыжи резвятся, до таблеток не добраться, думаю - конец. Накрылся второй подушкой, жду ее матушку с косой, молю лишь бы не больно и потерял сознание. А потом вижу белые простыни, и я закутан в них, как младенец, и голос далекий, теплый мамин голос, и во рту у меня соска. И я сосу ее, а из нее теплое парное молоко тоненькой струйкой, мне сразу легко стало, невесомость появилась. Боли как небывало и встал я, и пошел по улице, и встречные люди улыбаются мне добрыми улыбками, останавливаются, смотрят мне в след и руками машут, а я иду и плачу от счастья. Очнулся я дома, вокруг меня две женщины суетятся, какие-то уколы делают, гладят меня по голове, ставят капельницы, снимают кардиограмму, а еще одна в квартире убирается. Сон думаю, какой прекрасный сон. Наступили сумерки. Женщины ушли, боль вернулась, темная комната смотрела на меня безобразными обоями. Я кое-как встал и, преодолевая боль, подошел к зеркалу. Вот сон и закончился. На меня смотрело усталое, небритое лицо больного человека с соской во рту.
