* * *
Ты родился в асфальтовом поле средь окон и стен,
фонарей и оград, и твердил, что прекрасней не надо
стороны газированных будок, стоящих затем,
чтоб спасти от жары и от жажды покорное стадо…
Вороватому взгляду не слишком привык доверять –
если прятались взоры светлей нержавеющей стали
ты себе повторял: нам не время еще умирать
на асфальтовом поле чужих, марсианских баталий!
Если мир – череда очень длинных хвостов за любой
хоть немного съедобной добычей для духа и тела,
то как ящер лабаз обрастет, обреченный судьбой
на пожизненный хвост, полыхая дыханием прелым…
Как и все мы любил побродить над холодной рекой,
(где казнили борцов, там бомжи распивают отраву),
к бездыханному лету прижавшись горячей щекой,
осторожно ступал в обожженную желтую траву.
И у этой травы ты учился молиться и жить,
припадать то к земле, то к любимой руке, то к распятью –
даже если шепталось: нам нечем с тобой дорожить
на асфальтовом поле, фортуна моя и проклятье…
– Значит, будет тревожно тебе, будешь болен и слаб, –
отвечала судьба, – я тебе приготовила столько,
что асфальтовый мир превращается в оптовый склад
и растет среди стен озорная трава беспокойства…
Ты не раз умирал на цветущем сиренью плацу,
на Сенатской, на Кронверке… и воскресал то и дело,
поднимался и жил там, где даже плевать не хотелось –
на асфальтовом поле, где равно и смерть не к лицу!
/О.Павловский/.
* * *
Лирику Владимира Матиевского отличает удивительная, совершенно
естественная чистота, не имеющая ничего общего ни с либеральной
фривольностью, ни с казенным пуританством, где сквозь наивно-розовый
косметический слой словес то и дело проступает подозрительная сыпь;
то ли симптом болезни, то ли след принудительного воздержания…
____________________
Валентин Бобрецов.
Владимир Матиевский.
НОСТАЛЬГИЯ
* * *
Пора! Стальные прутья, ветки…
Бетонный обнажив барьер,
бьет по шестиразрядной сетке
пятизарядный револьвер.
Я только допишу – не каркай,
заткнуться не сочти за труд.
Взгляни в окно, пленись флюгаркой,
ты – в окруженье крыш и труб.
На власть из камня и железа,
на шпили, купола, кресты –
да, целить в город из обреза
бессмысленно и высоты.
Мы кротостью царя Давида
искупим вечер. Так верней.
Се наш досуг: вот аквэ вита
и тихий иск – о нем, о ней…
То сцен сюжетных, то пейзажа
нам не хватало, как манжет
и сюртука, но… Выпей, Саша!
Я подыскал один сюжет…
Там начинается Фонтанка.
Бывало… много лет назад –
восторг ребячий чувств фанданго…
Оттуда виден Летний сад,
где позже, на виду у статуй,
впервые на веку моем
между канав гулял я с Татой
с видом на жительство вдвоем.
Где рассуждал я о России,
где был я бит у райских врат,
где как Иуда на осине
повеситься я был бы рад.
Добро бы путаник-теолог
сбивался так, идя не в такт…
Теперь тверди себе: – « Ты олух»,
на каждый шаг, на встречный шаг…
Ни долго злить, ни долго злиться
ты не умеешь. Но на край
скажи, в иные глядя лица:
Калигула был славный gay.
Встряхни заблудших, что змеятся
перед трибуной, славя спесь…
Мы будем надо всем смеяться –
и для кого прощенье есть
у нас…
Мы проживем, ощеряясь,
по своему календарю.
Но… Выстрел – в небо, в быт мой, в челюсть,
и я другое говорю.
Так часом грянет орудийный
с Невы – и губы до крови…
Прости меня, мой стиль студийный
в поэзии, прости, в любви.
Прощай!
до холодов, до кипы писчей,
посуду в угол отодвинь;
что даст бог день и даст бог пищу –
скажи…
Но где он, этот день?
Ведь лед уже не лед, а пленка,
ведь высмеяли воробьи
мою любовь, мою дубленку,
больные выдумки мои…
* * *