Я знаю, как могут ударить стихи,
бесцветную боль обнажив до истоков.
Запляшет рассвет, запоют петухи,
и в мятной прохладности каждой строки
почудится горечь полынного сока,
пронзительный хохот русалочьих стай,
нагретый металл рокового мушкета,
тот город, который тебе пьедестал,
который прилюдно тебя освистал,
вознес на вершину другого поэта.
«Он гений, он гений», - твердила толпа,
читая губами своих ясновидцев
и, падая ниц, целовала алтарь.
Духовностью пахла бумажная гарь
и пеплом летела в покатые лица...
Не умер король, но тугое «виват!»,
«да здравствует!» билось в оконные рамы.
Казалось - другой безнадежно крылат,
а ты — вольнодумец, щенок, конокрад, -
творил не ко времени дикие драмы.
В глухой коммуналке с окном на Неву,
на старых газетных, обойных огрызках
так страшно, так странно ты славил страну,
на сорок лет проклятый маленький Мук,
влетевший с разбега в расстрельные списки...
но между газетных и прочих строк
уверенный, злой, как гром,
ты выводил, что возможно Бог
кругом...