Назад (Рассказ)

Назад.

(повесть о странствиях Овидия Назона)

Не доплыл ко мне Харон,

Утопил своё весло,

А я живой на бережку,

Да мне не уснуть.

Ю. Шевчук

Но я слышал песню, в ней пелось:

"Делай, что должен, и будь, что будет".

Мне кажется, это удачный ответ на вопрос.

Б. Гребенщиков

-Да я говорю тебе, что видела эту..., ну, вобщем, древнюю парусную лодку, - не унималась Настя ,наворачивая вокруг меня круг за кругом. На третьем она споткнулась и чуть не упала носом в песок. Я услужливо подхватил её.
-Спасибо, - мимоходом поблагодарила она и уселась на большой валун, успевший не на шутку врасти в берег.
-Значит, ты мне всё-таки не веришь? - Настя вцепилась в меня обоими глазами, задавшись целью вытряхнуть из меня положительный ответ.
-Допустим, верю, - вздохнул я. - Греческие пентекоперы - явление достаточно обыденное. Лет, этак, тысячи две назад, как минимум. Но сейчас?!
Я нагло лукавил. Самым бесстыдным образам. Моя малая, судя по её описанию, действительно увидела греческую пентекоперу в ёе усовершенствованном виде образца начала нашей эры, идущую вверх по течению Днестра. В Цыпова, по секрету говоря, достаточно часто происходят подобные явления: на некоторое время стирается визуальная грань между эпохами, и некоторые могут увидеть кое-что по-круче греческой пентекоперы. На самом деле мне просто захотелось немного помучить мою младшую сестрёнку, которая, была старше меня. На двенадцать дней.
-Нет, ты мне не веришь, - насупилась Настя. - Ну и не верь. А я-то думала, мы действительно можем понять друг друга с полуслова, а ты...
Она зло пнула пяткой валун и отвернулась ко мне спиной.
-А когда ты твердил мне про свой Аваллон, Изначальный Апокалипсис и прочий брутал-грэинд-корр, я тебе не возражала и верила на все сто.
-Ты и сейчас мне веришь, - нажал я на отдельные нотки Настиного сознания. - Или хочешь сказать обратное?
-Ну...верю, - выдавила она.
Конечно, у Насти не было причин мне не верить: она понимала, что когда я что-либо говорю, я не беру это с потолка; и если я в один прекрасный день решился довериться ей и рассказать о своих эльфийских корнях, она не стала доказывать мне , что моя физиономия скорее похожа на орочью морду, чем на канонический эльфийский лик. Но сейчас ,когда я делал вид, что не воспринимаю всерьёз её видения, она могла просто пожать плечами - не веришь, мол, и не надо, (испугали чёрную кошку тёмной комнатой!): сами с глазами - и переключиться на новую беседу. Нет!: у Насти взыграло нормальное здоровое самолюбие - её любимый брат и одновременно лучший друг не верит?!...не верит элементарному взгляду через размытую грань эпох?!.. или он просто издевается?
-Знаешь, Анн'ди, по-моему, ты просто издеваешься.
Я усмехнулся и подставил лицо внезапно сорвавшемуся порыву южного ветра.
-Конечно, издеваюсь. Или ты усомнилась в том, что я могу тебе верить?
Тут Настя действительно рассердилась. Она не любила, когда с ней так шутят.
-Знаешь, кто ты после этого?.. - гневно и многозначительно глянула она на меня исподлобья.
-Знаю, - перебил я её, - я - сволочь, садист и извращенец. Всё перечислил?
Можешь даже ещё чуточку на меня позлиться: я заслужил.
-Ты больше от меня ничего о том, что я когда-либо видела, не услышишь!
-А вот здесь ты немного спешишь, дорогая моя: услышу и не однократно, - я сел на валун подле неё. - Почему? Да потому что на самом деле тебе должно быть всё равно, верю я , или кто-то другой, тебе или не верю. То, что ты видишь и осознаёшь - уже истинно, и не важно, что об этом думают остальные. Каждый сам вырабатывает свою реальность, но окружающие эту реальность зачастую понять не могут. По-моему, я здесь прав.
-Да, - отозвалась Настя, - ты прав. А я на тебя уже злиться собралась дня этак на три.
-Злись, - пожал я плечами, - если тебе это действительно нужно, - и я протянул сестре букет чёрных роз. - ты даже можешь объявить, что у меня сейчас в руке ничего нет, хотя в ней я держу цветы.
Насте цветы понравились, и она решила не сомневаться в их существовании.
Солнце играло искорками своего тепла с переливчато-небольшими волнами реки. Южный ветер сбавил обороты. Валун ,на котором мы сидели, начал потихоньку охлаждаться.
Неожиданно я обернулся и бросил взгляд наверх, на вершину обрыва, с которого в древности отправляли посланцев великому Замолксису в Когайонон. Прямо на острые колья, которые до наших дней, к сожалению ,не сохранились, иначе у этой теории было бы намного больше сторонников.
На обрыве стоял среднего - по нашим меркам - роста немолодой мужчина. Белая борода растворялась в складках некрашеной льняной мантии. Нестриженные длинные седые волосы плавно развивались на ветру. В руках мужчина держал плоский широкий бубен и отбивал на нём какой-то ему одному понятный ритм. А ещё он пел. Пел надрывно и протяжно, и ветер уносил его пение на север, вверх по течению Данастриса.
-Брат, что с тобой, ты о чём-то задумался? - отвлекла меня Настя.
-Да нет, - ответил я. - Я так...ничего.
Мы решили посидеть на берегу ещё немного.
* * *
В любом случае я должен был что-то сделать. Хотя бы ввиду того ,что они молились мне на протяжении пяти веков, если не дольше. Нет, не то, чтобы до Когайонона мало кто в последнее время доходил - к горе вообще никто не отваживался подходить близко - просто я сам во всём виноват, старый дуралей, возомнивший себя богом...Хотя пусть кто-нибудь только попробует утверждать, что я - не бог.
Богом я действительно стал, более того - прибрал к себе в новоиспечённый пантеон Бендиду и Гебейлейзиса, богов, которых чтило моё племя. Пифагор всегда говорил, что втроём боги могут гораздо больше, чем по одиночке. Люди это тоже знают: так и создаются небесные триады. И никто на самом деле не знает: то ли люди по собственным велениям души создают триединых из отдельных небесных покровителей ,то ли боги ,решившие скооперироваться, сами руководят подобными душевными порывами человека. В любом случае, люди интересуют нас ровно столько, сколько мы интересуем людей. Чем больше душ и земель принадлежит нам - тем мы сильнее. Мне это понять легче - я сам был человеком.
Да, действительно, Буребиста в этом случае неплохо мне пособил. Провозгласить мой культ от Моравы до Буга - это вам не бербек чихнул.
Но стоило ли становиться богом по вине одного лишь пошлого тщеславия фракийского пилеата, попавшего в рабство к греку. До этого был набег на юг, поражение, возможность покончить жизнь самоубийством, ещё не будучи взятым в плен, жгучий страх смерти...рабство, вонючие гребные скамьи, смерть справа, смерть от побоев слева... Ненавижу об этом вспоминать!
Греком оказался Пифагор. То самый ,великий и ужасный. Ипостась самого Аполлона Гиперборейского. Единственным минусом - или плюсом - у этой ипостаси было то, что он любил много говорить о вселенной. Даже с чернью. Когда я мало-мальски сносно выучил греческий ,то стал понимать, о чём говорил хозяин. Не знаю, как другим ,но со временем мне его мысли понравились, хотя поначалу я недоумевал и крутил за спиной Пифагора пальцем у виска. Или потом я просто привык?...
Таки или иначе, в скором времени я был знаком со многими его идеями: весьма интересными ,но ,как показала личная практика, не везде подходившими. Уже живши отшельником на Когайононе ,я понял, что многое ,сказанное им обладает весьма расплывчатым значением, и не всегда поступая, руководствуясь словами мыслями Пифагора, можно поступить верно. Может быть , поэтому я и стал богом: опровергнув самого себя? Не знаю. Не знаю даже, является ли это главным критерием становления богом. Мы и сами не знаем, откуда берёмся. Я до сих пор не понял, откуда взялся Гебейлейзис, был ли он проекцией Индры ,Великого Громовика Ариев, или Зевса Кронида, или кого-нибудь ещё, а его самого это мало интересовало. В любом случае, такой товарищ, как он был мне незаменим.
Да, мы действительно неплохо спелись вместе: помогали начинаниям друг друга, радовались взаимным успехам.
Я, например, с упоением взирал на неистовства Гебейлейзиса в небесах, когда он с силой сталкивал, словно подушки перед сном взбивал, дикие тяжёлые тучи. И сердце моё наполнялось непонятной радостью и удовлетворением ,когда из домов выходили воины, строились в шеренги и, оглашая воздух гимнами, синхронно пускали в небеса стрелы, дабы помочь Гебейлейзису вызвать среди туч молнии. А он в свою очередь соглашался не громыхать, когда души посланцев летели ко мне на Когайонон, оставляя сои тела, пронзённые копьями , застывать после агонии и подножий скал.
Да, когда ты слишком долго живёшь богом, много переосмысливаешь, меняясь сам. Потеряв своё человеческое тело, вполне возможно, что я потерял часть себя. И поделом. От наивного, но в тоже время весьма расчетливого Замолксиса-человека .приворожившего своих соплеменников пирами в ионическом стиле в стенах мною же сооружённого андрона, и рассказами о бессмертии и переселении душ ,не осталось и следа. Это было по возвращении моём из Эллады: учитель Пифагор дал мне вольную. Тогда они мне не поверили. И я засел в подвал собственного дома на четыре года, применив трюк, который в своё время провернул сам Пифагор. Подвал со скуки расширялся стараниями моих рук. Моя матушка носила мне еду а также передавала новости о том, что творилось в племени и окрестных землях. Всё это я не медлил записывать, будучи, опять же не без содействия Пифагора, единственным грамотным в селении. Греческие буквы в те времена были в новинку к северу от Истра.
На четвёртый год я вышел на свет...и мне поверили все: от самого бедного общинника до верховного вождя, который сделал меня главным жрецом края...
Тайну эту знала лишь мать. Как то раз в пылу обычной незначительной ссоры, когда мы снова что-то неподелили, и она, не то чтобы всерьёз, пообещала всё рассказать людям. Я испугался не на шутку. Я убил её. Потом, правда, став богом ,я предлагал её душе поселиться в Когайононе ,но она не пожелала идти со мной на мировую. Перед тем, как навсегда со мной расстаться ,она прокляла меня и напророчила кучу всяких гадостей.
О ,мать, сколько я отдал бы, чтобы ещё раз взглянуть в твои ненавидящие глаза и вспомнить все мои угрызения, испытываемые и поныне. Именно тогда, после убийства матери я удалился на Когайонон в отшельничество. Шли годы, срок, обычно отпускавшийся человеку на жизнь на земле, по моим подсчётам постепенно истекал, но я продолжал жить. Довольно часто к подножию горы приходили люди, возводили временные алтари и приносили жертвы. И вот тогда я понял. Что не умру. Во всяком случае, не умру ,как человек.
...Я жил людьми ,я питался их жертвами и исполнял просьбы в молитвах. Но несуразное материнское проклятье начало сбываться. Боги Империи никогда не забывали о своих ближайших соседях. Их тоже можно понять: сильнее стать хотят все боги. Это началось на восьмой год моего благословения на трон Царства Даков Децебала ,сына Скорилло. Он был достаточно перспективным стратегом для того, чтобы обойти врага на любом ходу...но тогда я ещё не знал, что Юпитер настолько силён.
...Они наступали с юга и юго-запада. Я мог ещё обороняться ,благо за все эти годы по-немногу выращивал целые колонии полубогов, сейчас уже давно забытых. Но шли дни, и я понял, что остаюсь без армии. Ещё через несколько дней неистовый Гебейлейзис пал, сражённый мечом Арея-Марса. Он больше не мог сопротивляться. На равнине .не доходя до горизонта, лежало бессильное тело Бендиды. Всё произошло настолько молниеносно, что мало кто сумел понять, что же на самом деле происходит.
Пылала Сармизегетуса, и Децебал, отступая в горы, попал в окружение. Он лишил себя жизни ,как настоящий воин. Если бы я сам перерезал себе горло тогда, ещё будучи человеком ,в походе на юг...но что теперь говорить о том, чего не произошло.
Потом я стал слабеть: что толку людям молиться поверженному богу маленького кусочка земли, не сумевшему уберечь своих ныне полностью разобщённых, полностью разбитых детей, спасавшихся, словно преступники, от иноземных захватчиков. Даже бежавшие на север мои поклонники не спешили принести мне в жертву даже ягнёнка.
Юпитер продолжал наступление и освоение новых территорий. Хотя, там, где идёт война, нет места чистому поклонению.
Я был слаб и беспомощен: над Когайононом стояли чёрные тучи, не спешившие рассеиваться. Ничто не вселяло надежды в мой уставший от прекословия и войны мозг. И если бы не она, не знаю...может быть тогда бы и умер.
Я наблюдал за ней с самого момента её рождения ,старался научить через своих посвящённых всему, чем должен обладать грамотный правитель и искусный жрец. Я готовил замену Децебалу в лице его собственной дочери. Частично мне это удалось: Докия, дочь Децебала ,действительно могла стать образцовой царицей-жрицей, если бы...
Она бежала в горы в сопровождении верных людей за день до взятия столицы римлянами. Траян, узнав, что ,расправившись с Децебалом ,его люди не нашли всех членов правящей семьи, повелел продолжить поиски. Сохранение жизни найденным даже не оговаривалось. Моими глазами были военнопленные и некоторые из перебежчиков, сохранявшие мне крохи истинной верности.
Отряд конных напал на след Докии два месяца спустя. Это было в Пионских горах, достаточно далеко сумела уйти своенравная наследница престола от Сармизегетусы.
Всё это время Докия пасла овец ,чтобы как-то прокормиться. Я часто с почти отеческой грустью взирал на неё, закутавшуюся в длинный зипун ,стоявшую посреди равнины с пастушеским посохом. Но и она не говорила со мной.
Я чах..
Докия, Докия, радость моих последних лет, неужели ты меня покинула ,неужели ты не промолвишь хоть одно тёплое слово, обращённое ко мне, обрадуешь старого бога перед кончиной?
Но нет ,Докия молчала. Она мирно пасла овец и ни о чём не вспоминала, старавшись заглушить горечь утраты...
...И вот однажды я услышал её. Мольба была настолько сильна, что сумела выдернуть меня из глубокого оцепенения. Через мгновения она уже была моими глазами. Несчастную девушку, стоявшую среди немногочисленного стада ,окружали со всех сторон римские солдаты. Они побросали на землю шлемы, строили всяческие гримасы, предвкушая развлечение. Овцы, жалобно блея, жались потеснее к Доки. От порывистого ветра с головы девушки слетела кушма растрепались русые волосы. Взгляд - о как хорошо я это помню! - презрительный взгляд голубых глаз бросал презрительные взоры на бритые ухмылки солдат. Мой взгляд? Её взгляд?
Мысли же её были направлены ко мне. "О, Замолксис, наш великий бог! Клянусь, не ведаю я ,отчего ты оставил нас на произвол Риму ,но ныне я , может быть, в последний раз взываю к тебе. Прошу, не бросай меня этим свиньям ,но прибери к себе, дай место в своей стране мёртвых!"
Сия незатейливая молитва обожгла моё сознание .словно пламя - обычного человека. Я мог бы приказать земле - всё ещё МОЕЙ земле - поглотить этих нечестивцев .но что толку, если придут другие. Рано или поздно. К тому же ,я не знал ,что со мной будет завтра. Но так или иначе дни Доки на этой земле были сочтены.
Но нужно было что-то делать.
Ах, бедное ,бедное дитя ,в худое время родилась ты на свет!
Дальше я не думал - я делал.
Когда похотливые солдаты ,растолкав овец, вплотную приблизились к Доки ,и когда один из них уже протянул к ней жадные крючковатые пальцы ,вместо загнанной в ловушку, словно лесной зверёк ,испуганной девушки, руки его натолкнулись на холодную шершавую поверхность камня. Солдат в ужасе отпрянул и закричал. Остальные тоже отошли.
Слёзы благодарности выступили на камне ,будто тысячи лет стоявшем на этом самом месте.
"Пусть будет так", - подумал я, и над равниной начали сгущаться тучи.
Вскоре пошёл дождь.

* * *
Вы когда-нибудь видели, как смеются камни? Нет, я не спрашиваю вас, видели ли вы, как плачут камни - сейчас этим никого уже не удивишь - но я спрашиваю о смеющихся камнях. Их очень трудно рассмешить, не каждому под силу. Но если я узнаю о человеке, кому удалось это сделать, я сочиню оду в его честь и напишу её своим любимым гекзаметром. До сих пор я не встречался с такими людьми, но видел, как смеются камни. Наверное, их рассмешили боги. Или великаны. Или фавны на худой конец. Хотя, я не знаю, водятся ли в Скифии фавны - у нас их и то не встретишь каждый день. Рим...цивилизация. Когда мои предки поселились в Сульмоне, все рощи в округе кишели фавнами. Отец ещё рассказывал , о единственной своей встречи с фавном. Отцу тогда было не больше десяти лет. И вот видит он такое чудо, лежавшее себе пьяным в загоне для коз, рядом кувшин недобитый валяется, а фавн этот песни похабные горланит про Нарцисса: влюбился, мол, в своё отражение, возбудился, семя пролил, из него цветок да и вырос; а дриады постыдились за такого рукоблуда бесстыдного перед богами, вот и утопили беднягу.
Позже, уже учась в Афинах, я вспомнил эту историю, но когда начал писать первые наброски к "Метаморфозам", то решил всё-таки использовать каноническую версию этой легенды. Люди-то очень редко верят в правду. Они могут свято поверить в то, что у кесаря Августа каждый день с утра до вечера хорошее настроение, но ни за что на свете не поверят в то ,что камни умеют смеяться.
Вера...
Мы умеем верить лишь в то, во что нам выгодно верить. Империя Августа предоставила нам все условия для восприятия иллюзий. Иллюзии ЭТОГО МИРА сменили иллюзии ТОГО МИРА, мира, который был до Империи, мира, пытавшегося стать лучше для всех; но Империя хочет сделать мир лучше только для себя. Последняя иллюзия ТОГО МИРА канула в Лету после смерти Марка Антония и Клеопатры Египетской. Эта иллюзия заключалась в том, что ни одна надежда не может погибнуть в зачатке.
Мы привыкли верить, но устали надеяться.
Устали надеяться на то, что можем стать другими, не теми, кем нас сделало окружение, воспринимает общество, благоволит кесарь.
Меня зовут Публий Овидий Назон.
Меня звали "Публий Овидий Назон".
Теперь меня так не называют, я сам не захотел носить это имя. Публий Овидий Назон - потомственный всадник, любимец публики и кесаря, человек, к мнению которого прислушивались старейшие сенаторы и трибуны; поэт, которого считали своим протеже Гораций и Вергилий; воин без битвы, друг без друзей; восхвалитель милостей и достоинств Августа; творец, создававший лишь иллюзии.
Потом он понял, что в иле раболепия можно спрятать драгоценные слитки правды и трезвости, и показать их людям , обладающим зоркими орлиными глазами, способным узреть их и извлечь из грязи прибрежной. Таких, увы, не оказалось: поволока соблазнов залепила их глаза и после прочтения "Ars amatoria" они не предаются созерцанию внутри себя "филос" и "агапэ", но тотчас прыгают в постель к своим старым шлюхам.
Они никогда не вернутся к самим себе. Они захотели, чтобы Публий Овидий Назон не вернулся к себе. Он и не вернулся: в то время, как я стою сейчас на корме пентекоперы, идущей вверх по Тирасу, Публий Овидий Назон, сидит на своей вилле на Цветочном Холме и сочиняет "Скорбные элегии", сетуя на безысходное пребывание в суровой Скифии, надеясь, что Август дарует ему прощение. Прости его за несуществующую вину ,кесарь, прости его за то ,что он не открыл тебе вовремя глаза и не облил грязью с ног до головы; прости его ,кесарь, за то, что он не разносил по всему Риму вполне оправданные слухи о лесбийских похождениях твоих дочери и внучки - ты и сам вскоре всё узнал и не преминул сослать обеих. Прости его - мне твоё прощение уже не нужно.
Я сам благополучно простил себя. И остальных заодно. Поэт умер - не погиб, но умер - да здравствует поэт! Аполлон Гиперборейский, великий бог и мой небесный патрон, ведёт меня к цели, суть которой я ещё недостаточно осознал. Ещё не догорели жертвенные костры в храме моего родного Сульмона, ещё не допели мои помощники последнего гимна Кифареду, ещё не завяли два жёлтых тюльпана у дымящегося треножника, а мой корабль уже упёрся носом в причал износившейся колонии Томис.
По мнению корабельщиков, мы прибыли весьма не вовремя. А по-моему, очень даже вовремя. Томис атаковали ,как выяснилось позже, языги - и певец любви после долгого перерыва снова взялся за оружие. Я знал, что меня не убьют в этой склоке - я привык верить знакам, ибо уже давно научился видеть грань между желаемым и действительным. Мне было весело: меня веселили воинственные крики языгов ,веселило то, как строился на стене гарнизон. Я смеялся, прорываясь с умбонистым щитом в правой руке и стальным гладиусом - в левой через толпы варваров, к воротам крепости, из которых уже повыскакивало некое подобие авангарда. Я смеялся, краем глаза замечая корчившихся в кипящей смоле нападавших, смеялся, пуская кровь врагу и получая в ответ незначительные царапины. Смеялся над всеми и над собой; и мне казалось, будто все вокруг тоже смеялись. И лучники на стенах, и пехота у ворот, и дикари-языги, и трупы с отсечёнными головами и раскромсанными грудными клетками, и лошади их, и вся крепость, всё побережье Эвкзинского Понта смеялось, вторя мне, безымянному самоизгнаннику, бившемуся за место, которое ещё не стало, но в недалёком будущем должно было на некоторое время стать его домом.
...А потом я просто хохотал до упаду, когда после позорного бегства дикарей, я обнаружил, что корабль ,на котором я приплыл, ретировался в море, не удосужившись хотя бы сбросить на берег мои скудные пожитки.

* * *
Он сидел неподалёку от руля и играл на кифаре. Музыка разогнала весенние ночные облака, уступившие место многочисленным звёздам и светлоликой Диане, щурившейся на спокойный Тирас, еле вздрагивавший под вёслами гребцов.
Он неспеша перебирал, задумчиво глядя в воду. Никто из бывших на корабле и не подозревал о ещё одном случайном пассажире. Случайном? Такие люди никогда не приходили случайно. Люди? Лишь единицы в этом мире знали, кем был мой ночной гость на самом деле. Мой гость? Да, мой ,ибо я один видел его ,но не спешил заговорить первым. Обычно, заслушавшись какой-нибудь старинной мелодией, я непременно замечал, как в голову лезут новые строчки, навеянные музыкой, и тут же принимался их записывать. Но на этот раз ничего не шло на ум: я просто слушал, наблюдая за музыкантом, выглядевшим несколько моложе меня ,хотя. По всей вероятности, возраст у нас с ним был один и тот же.
-Да, мне было столько же, сколько и тебе сейчас, когда "Арго" проходил в этих местах. Правда, мы шли тогда вниз по Тирасу, к устью Истра. Примерно в это же время года... Знаешь, тени в эребе теперь не обременены множеством ограничений, люди стали на всё смотреть по-другому, стали верить в явления , с которыми при моей жизни, например ,не сталкивались. Теперь души умерших получили право возвращаться в места своего пребывания и преломлять время.
-Ты хотел видеть меня, Орфей? - я всё-таки осмелился спросить его.
Кифаред прервал игру.
-Я хотел побеседовать с человеком, который смог бы понять меня. Хотя, тебе сейчас намного труднее, нежели мне при жизни. А впрочем, кто знает...
Нам было легче возвращаться к самим себе: мы понимали, когда и где надо было вернуться. Каждый из нас получил своё золотое руно, которое хранил до конца своих дней. А ещё мы знали, куда возвращаться. Вернулись, правда, не все... Язон не смог вернуться, даже жертва Медеи, убившей собственного брата на месте нынешнего Томиса, не помогла. А ведь жертва приносилась именно Язону, жертва приносилась на возвращение. Но наш предводитель был заранее обречён - только поняли мы это слишком поздно: будучи вместе с Медеей ,он не мог вернуться.
-А мы?
-Вы не знаете ,как именно возвращаться к самим себе, но вам удаётся делать это интуитивно. Правда, сейчас тоже далеко не все возвращаются - может быть, просто не хотят.
-Если бы хотели, смогли бы? - спросил я.
Орфей утвердительно кивнул.
-Ты можешь, потому что хочешь. Ты уже доказал это. Твоя поэзия тоже была средством возвращения.
-Не понимаю...
-Ты всё прекрасно понимаешь, - улыбнулся Орфей, - когда я встретил Эвридику, мне уже не было надобности услаждать слух богов своим музицированием: я встретил свою половину и вернулся. Когда Эвридика покинула этот мир и отправилась в эреб, я снова остался один, и для полного возвращения должен был просто ждать смерти. Если бы я убил себя, я бы никогда не вернулся. Владыка Гадес предоставил мне самый короткий шанс вернуться: не оглядываться на прошлое. Но я оглянулся, и уговор потерял свою силу. Я бы зачах, если бы не предложение Язона отправиться в Колхиду за Руном.
-Сейчас вы с Эвридикой снова вместе?
-Вместе, - ответил Орфей.
-А с кем вместе - я? В моей судьбе не было Эвридики, и мне не к кому возвращаться. Я любил многих женщин, но сейчас со мной нет даже Коринны, моей последней ,самой любимой жены. Она коротает дни с Овидием Назоном, сочиняющим слюнявые стишки кесарю, которые и для одного,и для другого - чистый вымысел.
-Ты действительно считаешь, что обрёл хотя бы в одной из женщин половину себя? - Орфей еле слышно тронул струны кифары. - К сожалению - или к счастью - это не всегда так. Каждый ищет себя там, где ему уготовлено это судьбой. А мы с тобой, люди, напрямую общающиеся с богами, сами во многих своих действиях уподобляемся им и поэтому лишаемся своей судьбы. Наша судьба - её отсутствие. Женщины, поэзия, почёт...ступени, не более, чем ступени для одних и потолок для других. Боги многое отдавали, чтоб послушать мои игру и пение, а я.. А мне не нужно было ничего отдавать, чтобы что-то получить: у меня и так всё было. Ведь всё ,что было нужно для познания Космоса в себе и себя - в Космосе, это вот, - и кифаред достал откуда-то широкий круглый кожаный бубен и протянул его мне обеими руками.
-Весь наш поиск, все наши желания и достижения - они здесь ,в этом куске воловьей кожи, натянутом на деревянный каркас. Бери. Теперь он - твой.

* * *
Тропа была крутой и извилистой. Приходилось постоянно смотреть под ноги ,чтоб не споткнуться о случайный камень. Жрец в очередной раз похвалил себя за то, что запретил здесь в своё время выпас храмового скота, хотя трава по всему склону была сочной и густой - не ровен час, и сорвётся какая-нибудь корова вниз рогами ,так даже на солнцеворотные жертвы не напасёшься.
Тропа вела вниз, к берегу полноводного Данастриса. С тех пор ,как скифы отошли на восток ,река была на диво спокойной, стремилась себе непринуждённо к Великому Солёному Озеру, не омрачая умы крамольными водоворотами.
У подножия склона рос камыш, орошаемый расплывшимся в мокрой земле ручейком, догонявшим самого себя по пути к водам Данастриса. Жрец умело подобрал полы плаща и перепрыгнул медлительный с первого взгляда ручей. Его спутник неуклюже последовал этому примеру. Дальше тропа настолько сузилась, что идти нужно было по одному. Жрец пошёл впереди, чужестранец - следом. Широкое ущелье напоминало сложившиеся лодочкой ладони, усеянные морщинами каменистых гряд и древесной растительности.
Храм остался позади.
Сегодня в нём приносили благодарственную жертву Гебейлейзису за обильный урожай. На обряде присутствовал вождь Буридавы молодой Бурихет со своей дружиной, накануне пожаловавший в дар храму десять корзин с плодами и пять крупных быков. Жрец незаметно усмехнулся в бороду: он понимал, что легче всего платить дань именно таким путём - и к богам внимание, и можно заручиться поддержкой сильного и, по слухам, весьма строптивого жреца, державшего в кулаке земли на много дневных переходов вокруг и являвшегося, по слухам, учеником самого Деценея из Сармизегетусы.
Слухи слухам рознь, однако, уроки старого Деценея жрец не забывал
"Все мы вышли из одной земли, - говорил он, - и все связаны одной печатью. Раньше эту печать держал Город Солнца, что далеко на западе, потом печать перешла к Стране Пирамид, где я познавал учение, где его познали и Пифагор, и Фалес из Милета, и великий Законодатель Ханаана, и жрецы далёкой Кельтии. Теперь никто не знает, где эта печать, но некоторые мудрецы считают, что она в каком-то из своих воплощений хранится в каждом из нас; её нужно только найти".
Жрец и его спутник поравнялись с алтарём - низким треугольным камнем, на котором приносились жертвы силам природы. Неожиданно жрец спросил:
-Как давно ты знаешь наш язык?
Чужеземец ответил не сразу.
-Вот уже шесть лет. Но мне почему-то всегда казалось, что я знал его раньше.
-Значит, ты просто хорошо понимаешь людей, - проговорил жрец и ,наклонившись, коснулся пальцами края алтаря. - Я это чувствую.
Он поднялся и указал перед собой.
-Пойдём дальше.
Чужеземец пошёл первым. Впереди слышался приветственный рокот водопада. Минуя поворот, оба очутились перед ним. Водопад стекал в неглубокий лучистый пруд.
-Он тоже ждал меня, - сказал чужеземец.
-Видимо, так оно и есть, - ответил жрец.
Чужеземец обогнул несколько валунов, прошелестев хитоном по мокрому песку, ступил на скользкую гальку, вынул из-под складок хитона бубен, положил его и встал во весь рост под низвергавшийся поток воды. Струи били по голове, плечам, спине. Больно и нещадно, но приятно растекались по всему телу и устремлялись дальше.
-Здравствуй, - сказал человек.
-Здравствуй,- сказала вода.
-Здравствуй, - вторили галька и песок.
-Я пришёл, - сказал человек.
-Мы знаем, - ответила вода.
-Мы знаем, - вторили галька и песок.
-Зачем я здесь? - спросил человек.
-Ты пришёл, - ответила вода.
-Ты вернулся, - сказали галька и песок.
-Вы знали это? - спросил человек.
-Ты это знал, - ответила вода.
-Ты это знал, - вторили галька и песок.
-Ты вернулся к себе, - сказали они.
Человек вышел из-под низвергавшейся воды, поднял с земли бубен, вошёл по колено в пруд, взял бубен в левую руку, обхватил его локтем и ударил по нему правой рукой.
-Вы слышите?
-Слышим, - ответили деревья и камни.
-Слышим, - отозвалось небо.
Снова удар по бубну.
-Я здесь!
-Ты здесь, - сказала вода.
-Ты здесь, - прошелестел ветер.
Снова удар.
-Я пришёл!
-Ты пришёл, - вздохнула земля.
Удар. Снова удар.
-Я пришёл к себе!
...Огромное, усеянное всевозможными цветами поле. Ослепительно синее небо. И босой маленький мальчик, бегущий на солнце, распахнув ему обе руки, задевая ладошками шелестящие лепестки цветов. Смех. Радостный детский смех. И в ответ - радостный смех мироздания.
Удар.
Человек опустил бубен и направился жрецу. Счастливый и обессиленный.
-Знаешь, сказал ему жрец, - теперь я понял, кто может рассмешить камни.