Темно. И страшно. И одиноко. Словно мир вокруг тебя замер и покрылся ледяным настом, и ты один в своем холодном, стынущем коконе. Совсем один. Все про тебя забыли, и никому нет дела до твоего горького одиночества. Но нужно идти. Потому что там, впереди, серый сумрак растворялся. И сквозь призрачную пелену неизвестности пробивались робкой паутиной лучи света.
В этом зыбком тумане вырисовывались контуры диковинных стволов. Они расступались по обе стороны от тропы, двигались, перемещались в пространстве, скрипя и покряхтывая. Некоторые из них толстые и прямые, другие изогнутые и изящные… Фу! А эти покрыты густыми, безобразными, спутавшимися волосами. Он укололся и в испуге отшатнулся к краю. И… О! Ужас! Под ногой что-то хрустнуло. Он оступился и наклонился вниз, чтобы лучше рассмотреть находку. На полу прямо перед ним лежали обглоданные кости. Леденящий страх сковал все его органы, прокатившись липкой волной вдоль позвоночника. Ему стало дурно, голова закружилась, и он обмочился. Переведя дыхание, на негнущихся ногах он двинулся дальше, шаг за шагом преодолевая таинственную и пугающую чащу леса, осторожно пробираясь вдоль живой, шевелящейся изгороди чудовищ. И вот когда, казалось бы, опасность была позади, когда свет становился все ярче и ближе, когда спасение приобрело очертания реальности…
Над самым его ухом раздался выстрел. Он припал к полу и пополз, медленно, на ощупь. Один из стволов попытался размозжить его простертую ладонь, но он вовремя увернулся. Матовый свет был уже совсем близко. Всего несколько шагов и он спасен. И тут уродливое существо с пятью короткими, толстыми конечностями, спустилось по гибкому стволу и судорожно облапило его. Раздался протяжный, заполошный визг. И он, оглушенный этим пронзительным воем, перешагнул границу тьмы и света…
Важно покачивая памперсом, Антошка выполз из-под стола, обернулся на этих разгоряченных алкоголем людей, в разнобой кричащих гортанное: «Горько!», зажмурился и заревел. Его тут же подхватили теплые, мягкие руки матери. От нее пахло молоком, «Красной Москвой» и еще чем-то неуловимо кислым, но таким родным. Он затих, впился жадными губами в налившийся сосок и довольно заурчал.
