1. УЗЕЛОК С СУХАРЯМИ
Памяти родителей
Людям нравится раздевать знаменитых и разглядывать каждый прыщик на их теле и каждое пятнышко на их совести. Порой вот таким странным способом человек приобщается к прогрессу. Средства массовой информации умеют удовлетворить эту странную прихоть и нездоровое любопытство.
Скромный маленький человек так непохож на великих, что жизнь его не представляет интереса для окружающих. Он не является знаменем прогресса, под которым хочется идти в будущее. Да и потом, стоит ли раздевать того, кто так похож на тебя? Можно просто посмотреть на себя в зеркало. Согласен. Оставим его жить в семейной хронике пару поколений, пока живы дети и живо воспоминание о мужестве простого человека – выжить и победить ради продолжения рода человеческого.
Именно такие простые люди сидели в зале собрания. Они были вынесены на поверхность истории волнами революции и партийных чисток. Бывшие рабочие, солдаты и клерки стали олицетворять собой новое время – покорное и ошеломленное тело диктатуры большевиков. Страх их был постоянным состоянием души, а молчание непременным условием патриотизма.
Багиров, диктатор Азербайджана, друг Берии и ставленник Сталина, ходил в проходе между рядами притихших парторгов первичных организаций. Был уже 1939-ый год. Страх и безумный восторг перед способностью подавить любое инакомыслие в сочетании с уверенностью в том, что мы живем и страдаем ради будущего всего человечества, наполняли народ незнакомым честолюбием. Стоит страдать и подличать, если впереди твоих потомков ждет светлое будущее. Заблуждение и необразованность есть основа любого экстремизма. Ценным становится догма, а не человек.
- Вы забыли, что говорил Иосиф Виссарионович: незаменимых людей нет. Враги народа понесли заслуженное наказание, и их место в партийных рядах займут люди, преданные партии и народу.
Вдруг он резко остановился около стула, где сидел лысеющий молодой человек, который в испуге перед этим сатрапом старался втиснуться поглубже в кресло, раствориться, исчезнуть.
Багиров строго посмотрел на молодого человека. Под гильотиной этого взгляда человек встал и выпрямился, как в строю. В голову пришла совершенно неуместная мысль: «А он меньше меня ростом». И тут он еще яснее осознал, кто перед ним. Бледность залила бы его лицо, если бы он не был таким смуглым.
- Как зовут? Из какой семьи? Какое образование?
Отец не растерялся. Несмотря на свою молодость, он был признанным тамадой за праздничными столами. Говорить ясно и убедительно он умел. А здесь перед палачом он сразу понял, что только четкий ответ спасет его. Человеческая жизнь ценилась меньше, чем шуруп от стула, на котором он сидел.
Зал притих. Тишина перед падением гильотины.
- Из крестьянской семьи. Работал рабочим-нефтяником на Баилове. Потом рабфак. По рекомендации партии окончил Индустриальный институт. Работаю архитектором в Баксовете. Парторг. Член партии с 25-го года. Сталинский призыв.
Багиров удовлетворенно кивнул и, повернувшись к президиуму, сказал:
- Товарищ Шакиров, обеспечьте его назначение на место представителя ЦК в Азнефти. А вы говорите, кадров нет. Вот наши рабочие кадры, вот наша рабочая интеллигенция.
Вечером все сидели вокруг стола, пили чай и слушали рассказ об этом. Дедушка и бабушки, тетушка и дядя, беременная моим братом мама и друзья нашей семьи – все понимали, что папе предстоит сделать гигантскую карьеру. При этом все сидящие мало что понимали в происходящем, но все радовались, что в их кругу нашелся человек, который в состоянии сделать партийную карьеру. Такой умный, такой интеллигентный большевик.
Только его трехлетний сын не обращал внимания на шумное обсуждение взрослых. Он строил дом. Кубиков было много, а построить надо было большой и новый дом. Такой, какой он видел, гуляя с папой.
Желание выжить любой ценой и непонимание опасности при соприкосновении с гидрой было особенностью взрослого населения Советской Империи.
Слепота – это отклонение от нормы. И слепые люди шли за поводырем, который обещал им великое будущее и который время от времени сталкивал прозревающих в пропасть. Выжить любой ценой? Мальчик подрастет, и новое время откроет ему глаза, и он не примет этого античеловеческого лозунга – выжить любой ценой. Цена одна для всех – не убий.
- Уложите его спать, уже поздно, - отец зевнул.
Через две недели, как было условлено, отец пошел в административный отдел ЦК. В приемной Шакирова он увидел своего старого приятеля Зейнала Ахмедова, бывшего парторга рабфака. Зейнал работал помощником начальника административного отдела. Он внимательно ознакомился с направлением, потом как-то странно и даже испуганно подмигнул отцу, но вслух громко произнес, чтобы слышали окружающие:
- Давай выйдем, покурим, я хочу показать тебе фотографии своих детей.
Отец пошел вслед за ним в полном недоумении. Наивность всегда была пороком для выживания. На дворе был поздний апрель, и ранняя светло-зеленая листва деревьев сулила мир и благоденствие. Отец вдохнул воздух полной грудью, хотя, как большинство бывших крестьян, был лишен сентиментальности.
Он предложил Зейналу «Казбек», который был куплен ему тестем в честь такого торжественного дня. Зейнал отказался и сразу же накинулся на отца:
- Я вообще-то не курю. Слушай, Гриша, ты что, с Луны свалился? Шакиров и весь его секретариат оказались троцкистами. Их забрали неделю назад. Мой тебе совет, как другу, иди сейчас домой. Я тебе позвоню через пару недель, когда товарищ Багиров назначит нового начальника. Ты меня понял? – Помолчав, Зейнал добавил, - как ты думаешь, есть ли твоя фамилия в шакировских списках? Впрочем, неважно, я проверю в архиве и вычеркну. Я точно знаю, что ты не троцкист, - добавил он на всякий случай для посторонних ушей, - это очень опасно: стали забирать всех, кто подозревается в связи с Шакировым.
Вечером папа возбужденно ходил по комнате, которая была частью коммунальной квартиры, и шептал так, чтобы слышала мама и не услышали соседи:
- Я точно знаю, что Шакиров не троцкист. Всегда, когда выступали представители Троцкого, он демонстративно вставал и уходил. Он даже потерял тогда работу. Позже Багиров привлек его снова. Он не троцкист.
- Гриша, не ходи туда, - попросила мать.
Прошло еще две недели. Папа позвонил Зейналу на работу. Там ответили, что он больше здесь не работает. Чушь какая-то! Он хотел позвонить ему домой вечером, но бабушка и мама так ополчились на него и так кричали, что он на время отказался от этой мысли.
Женщины чувствуют обстановку лучше, и будущее политической жизни планеты, по-видимому, будет в значительной мере связано с женщинами. Они были правы. Зейнал был расстрелян как троцкист.
Когда это известие достигло нашего дома, бабушка стала бить себя по коленям и причитать, как это принято на Востоке. У мамы катились слезы по щекам, но она старалась сдержать свои эмоции, боясь, что у нее снова начнутся неудачные роды, как это было в течение семи лет до моего рождения.
Однажды вечером папа заметил, что в углу за шкафом находится серый узелок. Он открыл его и увидел сухари. Рассказывая мне об этом много лет спустя, он повторял:
- У меня до сих пор мороз по коже, когда я вспоминаю, к чему готовились твоя бабушка и мама. Женщины гораздо мужественнее мужчин, - почему-то заключил он, а потом пояснил свою мысль, - я сперва старался не видеть реальности. А они нашли в себе мужество посмотреть правде в глаза и думали обо мне. Они готовили эти сухари на случай моего ареста.
В нашем доме прекратилось всякое веселье. Все жили в ожидании ночного визита сотрудников НКВД. Ночью папа спал, как спят все живые существа в дикой природе: напряженное ожидание смертельной опасности и готовность к ней. Готовность номер один.
Прошло еще две недели.
Было три часа ночи. Теплой майской ночи, напоенной ароматом цветов. Громкий стук в парадную дверь, которая прямо вела в нашу комнату и которая практически всегда была закрыта, поднял всех. Даже мальчик приподнялся, протер глаза и сел в кроватке.
Никто не плакал, не причитал, не жаловался, но и не проявлял элементарных признаков самозащиты. Все знали, что пришли забирать отца. Овцы, готовые к закланию.
Папа молча подошел к двери, откинул щеколду, затем повернул ключ в замке и открыл дверь. Он говорил потом, что то ли из-за темноты, то ли из-за обреченности, присущей жертве, он повернулся и пошел надевать брюки, даже не обернувшись назад. По пути он машинально включил свет и вдруг осознал, что ребенок кричит:
- Дядя Миша, иди сюда, я тебе покажу мой новый мячик.
На пороге стоял мой дядя, родной брат мамы, в лётной форме, высокий, сильный, жизнерадостный и подвыпивший женолюб, о котором моя другая бабушка, его мама, которую мы все ласково звали «большой бабо», говорила с гордостью: «у него в каждом городе есть подруга».
Мама только и смогла сказать:
- Миша, ты ненормальный.
А дядя Миша, не обращая внимания ни на кого, шел к малышу и громко пел:
И зимой, и весной аромат полевой
И цветочная пыль в магазине ...
Около кроватки он обернулся и положил большую коробку на стол, поднял малыша и стал подкидывать его к потолку. Ребенок счастливо смеялся. Бабушка (маленькая бабо, мать отца) суетилась у керосинки, согревая еду для гостя, ибо в армянской семье сначала надо накормить гостя, а потом расспросить его о цели визита. Это старый библейский обычай.
Папа сидел в кальсонах на стуле, держа на коленях брюки. Дядя Миша взял в одну руку ребенка, а другой рукой поднял крышку коробки:
- Здесь пирожные. Если бы вы знали, какая она прекрасная девушка!
И вот тут все стали громко и даже истерично смеяться, так как каждые пару месяцев «прекрасной девушкой» становилось его новое увлечение. Все понимали, что он завалился к сестре и не хотел идти через дорогу в родительский дом, чтобы не слушать строгих наставлений отца, который не считался с тем, что его сын бесстрашный летчик и ему скоро будет двадцать шесть лет.
Мальчик сидел на коленях у дяди и ел пирожное. Вот так! В три часа ночи мой жизнелюбивый дядя Миша перечеркнул замысел палачей. А может быть, это Зейнал успел вычеркнуть имя моего отца из опального списка?
Добрый друг – это подарок судьбы. Нам повезло.
2. ГЕРОЙ
Обиженный подросток
- Да постой ты, Вовочка, успеешь домой. Скажи, мамочка уже помыла твою пипиську? – Муса и его «шестерка» Лялёк ржали, пригинаясь.
Вова крепче прижал к себе портфель и поторопился скрыться в подворотне. Но в воротах стояли еще двое, преградив ему путь во двор.
- Что вы от меня хотите?
Самый рослый по имени Ашот, ни слова не говоря, выхватил у него портфель и начал выбрасывать в грязную лужу книги и тетради.
- Зачем вы это делаете? – Вове было уже пятнадцать лет. Он стыдился плакать. И все же непослушные слезы катились из глаз.
На этой улице обычно никого не обижали и не воровали, так как это был район, где жили два вора в законе. Никто не должен был своим поведением привлекать милицию сюда. Расправа над провинившимися была бы жестокой. Урки не прощали хулиганство на улице.
А эти были свои, да и шалости были подростковые, не для милиции, которая не справлялась с возросшим количеством хулиганства и воровства. Вот они и позволяли себе обижать Вовочку, которого считали маменькиным сынком и отличником. Он же до недавнего времени ходил в коротких штанишках, как ребенок. А чего бы не поиздеваться, если можно. Уже не доставляло удовольствия привязывать пустую консервную банку к хвосту кота. Родителей нет дома, а чего бы не покуролесить? Обхохочешься.
- А ну-ка, пацаны, отстаньте от него.
Ашот и Муса с компанией прошли немного по улице и сели на ступенях у пустующей парадной двери. Подальше от этого сумасшедшего Петра. Врежет так, что потом будешь ходить с опухшей рожей. Все-таки боксер.
- Иди, Вова, и не будь таким трусом. Ты же мужчина.
- А я не трус. Просто противно драться. Не люблю.
- Тогда все тебя будут обижать, а ты хороший парень. Я знаю.
Когда широкоплечий Петр прошел через ворота и стало посветлей в подворотне, Вова начал собирать книги и тетради. В это время к нему подошла соседская девочка Инна и попыталась помочь.
- Не надо. Я сам. Иди, здесь грязно.
Инна с жалостью посмотрела на него. Все его обижают. Поэтому он не очень любит появляться во дворе. А какой хороший мальчик.
Обиженный мальчик
Было воскресенье, 22 июня 1941 года.
Старший сынишка недавно проснулся и теперь сидел на высоком стуле на кухне в ожидании, когда бабушка даст ему чай и оладьи с вареньем. Он был еще как бы в полусне и чувствовал, что какой-то звук раздражает его. Наконец он понял, в чем дело. Его младший двухлетний братишка, как всегда, хныкал. На это раз причина была серьезная. Малыш никак не мог взобраться на тахту и хныкал, привлекая внимание.
Мальчик спрыгнул со стула, приподнял брата, и тот благополучно встал на колени у края тахты и прислонился к столу в ожидании оладий.
Только мальчик съел одну штуку и запил чаем, как музыка прекратилась, и чей-то торжественно-трагический голос стал вещать:
- Сегодня в 4 утра ...
Взрослые встали и слушали, стоя неподвижно и затаив дыхание. Когда голос во второй раз начал:
- Сегодня в 4 утра ...
Отец стал быстро и взволновано объяснять маме, что предвидел такой разворот событий и ждал этого давно. Затем, не доев завтрака, встал и ушел. Мама тяжело вздыхала и повторяла:
- Что же будем делать?
Бабушка причитала «вай, вай, вай» и вдруг прикрикнула на малыша, который вымазался вареньем, и тот заплакал. Бабушка, вытирая слезы, попросила маму сходить к тете. Та взяла мальчика за руку, спустилась во двор, вышла за ворота, перешла на другую сторону улицы и направилась к родственникам. Когда соседи или знакомые смотрели на ее посеревшее лицо с удивлением, она обреченно повторяла:
- Война. Выступал Молотов.
Она тащила мальчика за собой, а он упирался и пытался объяснить, что не доел любимые оладьи с вареньем. Но она, как в бреду, повторяла:
- Замолчи ...
И все время тяжело вздыхала. Люди, узнавшие от нее эту новость, начинали судорожно дергаться, потом мчались куда-то, будто за ними гнались с топором.
Город был вдали от войны, бомбежек и гибели мирных жителей, но женщины знали, что отцы, мужья, сыновья и братья будут там, где разгулялась война, где бушует огонь и свистят осколки и пули. В Белоруссии, в Украине, в России. Ожидание смерти пришло в каждый дом этой страны, занимающей одну шестую часть суши.
Мальчик ничего не мог понять. Только что папа вернулся из какой-то Финляндии, где была война. Он должен был воевать там, но не успел, так как война окончилась. И вот опять война. И мама опять плачет. Если люди плачут и не любят войны, зачем ее затевать. Только все перепутать и испортить.
Ему было пять лет. Отец купил уже билеты, чтобы взять детей в цирк. Он знал об этом. Он ждал этого дня и представлял себе цирк и мороженое, которое отец всегда покупал.
- Когда папа придет? – спросил он на всякий случай. - Мы можем опоздать в цирк.
- Замолчи. Ты что, не понимаешь, что война началась. Цирка не будет.
Мама тяжело вздохнула и стала подниматься по лестнице к тете.
- Война ... – только и успела сказать она.
Женщины заплакали. Мужчины переглянулись. Кто-то включил радио.
Мальчик вышел за дверь, сел на верхней ступени лестницы и стал разглядывать свои босые ноги. Он никак не мог понять, почему, когда война, цирка не будет. Вроде бы ничего не изменилось и никто не стреляет, как бывает на войне. Взрослых никогда не поймешь.
Стойкость
Все давно на фронте. Где же им быть? Геноцид мужчин. Уже сколько погибло, и женщины теперь ходят только в черном.
Владимир Мираков сидел на камне и ел свой хлеб с тушенкой, вспоминая мать и сестру, а еще Инну, которая поцеловала его перед отъездом на фронт. Он уже хотел достать из кармана ее фотографию, когда услышал:
- Володь, сбегай, принеси мою флягу. Там спирт для нашей батареи. Скоро начнется парилка, все идет к тому. Давай. Одна нога там - другая здесь.
Даже этот интеллигентный офицер со мной говорит свысока. Так и останусь на всю жизнь мальчиком на побегушках. И все же Мираков побежал, а что если сейчас начнется артобстрел? Наша батарея и окопов должных не имеет, только и есть этот бруствер да эти валуны кругом, неизвестно откуда взявшиеся. А все же танкам трудно будет взбираться на нашу высотку из-за валунов. Только по этому проходу и вон с той стороны. Наверное, поэтому говорят нам: задержите фашистов на пару часов, пока подойдет наш танковый батальон. А дали всего семь орудий.
Все сели вместе вкруг, чтобы попить спиртяги. Володька-то побежал в блиндаж, скоро будет. В жизни нужно не только умение, но и везение. Невезение же на войне – лучше и не говорить.
Вова оглянулся, перед тем как войти в блиндаж. Четыре штурмовика приближались с запада. Ну да, штурмовики. Целый день носятся над нами. Иногда и сбрасывают бомбы. Так, где же фляжка командира? И вот тут тряхнуло, да так, что Вова отлетел назад к двери. Грохот стоял такой, что Вова, лежа, закрыл уши. Но недолго. Снова тихо. Опять сбросили на нас. Что-то мы им не нравимся. Он вскочил на ноги, схватил флягу и бросился назад к ребятам.
Лучше и не говорить. Прямое попадание. Вова не мог оторвать глаз от пятен крови, рук, ног и тел убитых товарищей. Потом вырвал и вытер выступившие слезы. Что же теперь будет? Я один.
Он много раз видел, как телефонист Сенька соединяет штаб. И надо же, звонит телефон, видимо, видели взрывы у нас на холме.
- Ефрейтор Владимир Мираков слушает.
- Говорит майор Лавров, что у вас там?
- Прямое попадание, все погибли. Я один. Что делать?
И тут майор стал бормотать какую-то несуразицу:
- Пойду под трибунал. Приказа не выполнил. Это же стратегическая высотка. ... твою мать. Почему это должно было случиться именно со второй батареей? - Потом замолчал, а Вова ждал приказа, чувствуя, как снова тошнота подступает к горлу. Не дождался ответа и выбежал, чтобы вырвать. Не в блиндаже же. В голове был полный туман. Когда вошел, то услышал голос телефониста на том конце:
- Эй, Мираков, держитесь, брат. К вам пока никак не подобраться.
Видимо, майор не сказал телефонисту, что все, кроме меня, погибли. Вова вышел наружу и тут заметил, что только два орудия сместились с позиции, да и то резервные. А те, что стояли готовыми к встрече танков, стоят нормально. Были бы ребята живы – не пропустили бы фашистов. А что я один? Один в поле не воин. На политзанятии политрук сказал, что немцы рвутся к Грозному и Баку. Им нужна нефть. А я один их должен задержать.
Вова старался не смотреть на страшную картину вокруг себя. Отсюда до Баку еще ой-ой-ой как далеко. А ведь дойдут, если всегда будет прямое попадание. Он сидел у бруствера, когда услышал отдаленный гул. Он выглянул наружу и увидел, что на равнине уже разворачиваются танки. Ага. Теперь начнут стрелять по батарее. А что стрелять, все погибли. Но ты же жив.
Тут он вспомнил, как стоит на перроне, обняв мать и сестру, девятнадцатилетний студент-филолог, а рядом Инна. Как не хотелось уезжать на фронт. Так если эти танки пройдут, то дальше - на Баку. Они же убьют там всех. Эти звери. Вова стал торопливо осматривать состояние орудий. Все заряжены. Он побежал к яме, где хранились ящики со снарядами. Проверил.
Он всегда был прилежным слушателем и в школе, и в университете, а тем более на артиллерийских курсах. Я все знаю. Над головой просвистели два снаряда один за другим. Запугиваете. У вас всего два прохода. Напротив и там. А туда вам потребуется не менее двадцати минут. Надо вам объехать огромные валуны.
Он подготовил сперва первые три орудия, которые были прямо напротив прохода между валунами. Потом начал подсчитывать танки. Восемь. Все же не десять, как говорил командир. По пыли в отдалении он понял, что подтягиваются и другие танки. У них один путь выйти на главную магистраль – это пройти через этот холм.
Он поправил каску и стал обдумывать, как лучше расположить орудия, чтобы иметь резерв и еще быть готовым, если они объедут валуны. Ага, еще снаряд взорвался, не долетев. Только тут он обратил внимание, что абсолютно не испытывает страха. А говорили, что перед танками все испытывают страх. Какой же страх, если я один? Я должен остановить их. Я же тогда на подготовке отличился по меткости стрельбы. А ведь мишени были довольно далеко. И чего там майор бормотал про трибунал?
Он спокойно смотрел на танки, которые начали взбираться на холм. Далеко еще. Не стану переводить снаряды. Самое лучшее, когда первый из них окажется у прохода. Главное, попасть в него, чтобы он загородил дорогу, иначе выйдет на свободное пространство и прибавит скорости и маневра. Тогда мне за всеми не уследить. Он нацелил все три орудия на точку перед проходом. В этот момент пролетел еще штурмовик, но бомбы не попали на батарейный пятачок. Ага, не все коту Масленица. Сволочи.
Как только первый танк появился перед проходом, прозвучал орудийный выстрел. Вова выглянул через бруствер. Гитлер капут. Танк встал, и легкий дымок поднимался от башни. Ну да, точно. Угодил прямо по башке. Молодец, ефрейтор Мираков.
Второй танк зашел сбоку и, отпихивая первый танк, попытался втянуться в проход. Вова успел перезарядить орудие. Снова выстрел. И снова точное попадание. Прямо как во время зачета, когда подполковник сказал: «Ай да Мираков, прямые попадания. Снайпер, да и только».
Второй танк стал разворачивать орудие, чтобы начать обстрел батареи, но не успел, Вова выпустил друг за другом два снаряда из двух орудий, разворотив башню у второго танка. Проход был почти полностью закрыт. Если бы они сейчас запустили на меня с десяток солдат, то я бы погиб. А так только танки.
Телефон в блиндаже надрывался, но Вова не слышал: третий танк стал протискиваться в проход. И вот тут Вова промахнулся. Чего это я волнуюсь? А ну да, он выедет на открытое пространство, и мне придется гоняться за движущейся мишенью, а в это время и остальные протиснутся в проход. Вова заскрежетал зубами и бросился к третьему орудию. Он наводил его осторожно и старательно, потеряв представление о времени и обстановке. Когда третий танк лихо устремился через проход между валунами, Вова выстрелил, но так торопился, что его отбросило назад, и он чувствовал, что уже плохо слышит. Ай да Мираков. А ты думал, легко пройдешь проход? Он угодил в гусеницу, отчего танк остановился как вкопанный, да еще его слегка развернуло. Наглухо закрыл проход.
Из танка выскочили двое фрицев и, прижимаясь к валунам, заторопились назад. Вова бросился к пулемету, который торчал на бруствере. Это Ванька должен был палить, если танки будет сопровождать пехота. Выпустив несколько очередей, Вова подумал: «Пусть думают, что нас много и мы готовы принять бой и с пехотой». Вдруг шум как-то изменился.
Вова подполз к крайнему орудию, а потом приладился к отверстию в бруствере. Так и знал, попёрли в ту сторону, за валуны. Оттуда им много легче будет развернуться. Еще пять танков осталось. Тут он услышал отдаленный стрекот. Самолеты. Он бросился к низкому окопу. Лежа в окопе, он понял, что звук долетает с нашей стороны. Два советских истребителя на бреющем полете пронеслись вскоре над батареей.
***
Генерал Разумовский получил донесение от авиации. Три танка подбиты, а пятеро огибают валуны, чтобы зайти с другой, более широкой стороны. На батарее никого нет. Непонятно, кто отбил первую атаку фашистских танков.
- Майор, ты чего молчишь? Первая атака отбита. Остался всего час до подхода танкового батальона и тяжелой артиллерии. Только ничего не понятно. Летчики говорят, что на батарее никого нет. Это что, леший вертится там для нас? - генерал рассмеялся своей шутке.
- Товарищ генерал. Они не отвечают на звонки. Связь прервана, - испуганно врал майор, притворяясь неосведомленным.
- Мать твою. Кто же там воюет?
- Виноват, товарищ генерал.
- Ладно, после разберемся.
***
Вова выскочил из окопа с опозданием. Летчики не могли уже видеть его. Но времени на размышление не было. Он смотрел вдаль. Там вдали было десять танков, которые приближались к сопке. Они шли широким фронтов, но угадывалось, что им известно, что проход закрыт и надо брать влево, где валуны поменьше, и имеется широкий проход. Вова успел перезарядить все орудия и теперь сидел под бруствером, переводя дыхание. Потом, вспомнив, что двух орудий не хватит на той стороне, пополз к другим двум резервным орудиям, чтобы поставить правильный прицел и развернуть их. Если дело дойдет до прямой наводки, то либо они, либо я. Кто быстрей. Надо не допустить этого. Потом подползал к остальным орудиям и начал приспосабливать их на случай, если танки начнут маневрировать на дальнем подходе. Дело дрянь. Если я не успею их остановить там, у валунов, они выйдут на пустошь, а это всего две сотни метров, наверное.
Он то приседал, чтобы отдохнуть, то вскакивал как ошпаренный, когда вспоминал, что подзабыл то или другое сделать. Вскоре первый танк появился в отдалении. Наверное, метров пятьсот. А ведь на стрельбище я попал в мишень именно на таком расстоянии. Он выпустил снаряд из бокового орудия, но тот вскоре разорвался внизу на равнине. Промах. Дело швах, как говорила преподавательница немецкого. Несколько снарядов, выпущенных из танков, взорвались недалеко от песочного вала. Его обдало пылью, и на какое-то время он перестал видеть и еще начал кашлять. Когда он протер глаза пилоткой, то увидел, что первые два танка уже совсем недалеко от края валунов. Правые два орудия были настроены как раз на эту мишень. Получай. Танк остановился.
А дальше Вова не помнит, что происходило. В какой-то момент он увидел прямо перед собой, в двадцати метрах, огромное брюхо танка, который шумно взбирался на песочный вал. Он выстрелил, перебежал к другому орудию и снова выстрелил. Танк дернулся и остановился. Вова на всякий случай свалился всем телом в низкий недорытый окоп и почувствовал боль в лопатке. Чертова фляга оказалась прямо под лопаткой. Как больно. Вова схватил флягу. Жажда страшно мучила, да и пыли набилось в горло. Он стал пить, и вдруг застыл с открытым ртом. Никак не мог вдохнуть воздух. Чистый спирт.
***
Вторая волна вражеских танков уже начала подъем на холм, когда наша тяжелая артиллерия приступила к обстрелу высоты, а тут еще танковый батальон Т-34 на максимальной скорости приближался к холму. Фрицы развернулись и стали отступать, потеряв еще два танка.
Передний Т-34 сходу взобрался на верх холма и остановился. Из него выскочил генерал и направился в сопровождении майора и еще двух пехотинцев к батарее. Никого.
- Такое и во сне не привидится. Восемь подбитых танков, и ни одной живой души.
Тут он увидел, почему никого нет. Прямое попадание. Руки, ноги, тела, пятна крови и глубокая воронка. Вскоре он приметил, что в неглубоком окопе лежит солдат, вроде бы целый, а глаза закрыты и рот открыт. Такой юный и хрупкий. Нет моего прощения фашистам. У мальчонки, видать, материнское молоко еще на губах не обсохло. Генерал нагнулся, поднял открытую флягу и принюхался. Спирт. И тут его осенило.
- Да он пьян, этот молокосос, - генерал радостно рассмеялся и стал тормошить мальчишку, - а ну вставай, солдат.
- Я думал вода, а там спирт, черт, - пролепетал пацан и снова уснул.
Генерал и вся его свита так весело и беззаботно хохотали, как будто присутствовали на празднике по случаю дня победы над фашистской Германией.
Эпилог
Мальчик стоял у ворот, ведущих во двор дома, где он жил. Уроки уже сделал. Может, кто и подойдет, сыграем в лапту. Из ворот соседнего дома вышел дядя Вова в своем френче с погонами полковника, прикурил и уже собрался идти по направлению к трамвайной остановке, когда увидел трех пленных немцев, сидящих на шпалах и передающих друг другу окурок, который обжигал им пальцы и губы. Он передумал и направился к ним.
Мальчик вспомнил, что рассказывали взрослые о дяде Вове, когда увидел золотую звезду героя над орденской колодкой. Солдат охраны, сидящий на приступочке у дома, встал и отдал честь. Тот подошел к немцам и стал беседовать с ними на немецком. Слушал и кивал головой, пока они рассказывали, а потом достал пачку американских сигарет, высыпал с десяток себе на ладонь и отдал пленным, остальную пачку отдал солдату охраны. Тот смутился.
В это время на уличном балконе второго этажа появилась беременная женщина:
- Вова, ты забыл папку дома.
- А черт. Инна, сбрось вниз, я поймаю.
Мальчик смотрел на него и не мог понять, как такой щупленький и слабый мог стать Героем Советского Союза, хотя училка говорила, что героями становятся люди, сильные духом. Что бы это значило?