Один из парней, стоящих в проходе, оглядев Тимкин костюм, сказал насмешливо:
- Бери круче, она ради Тимочки даже туалетную бумагу за валюту покупает!
- Не, ну ты чо, туалетная бумага нынче – такой дефицит (он произнес дефсыт, по-райкински). -
- Она ее, наверное, в химчистку сдает…- пацаны прыснули.
Тимур, ни на кого не глядя, молча прошел к туалетному боксу. Сказать, что в школьном туалете для мальчиков были кабинки – перо не поднимается: просто каждое отдельное «место», предназначенное для отправления естественных надобностей, было по бокам огорожено невысокими листами покрашенного грязно-розовой краской металла.
Тимур уставился в стену – обычную стену в обычном школьном туалете, исписанную, как и полагается, образцами народного творчества: «Как пос…л – не будь заразой: дерни ручку унитаза» перекрывала надпись другим фломастером, покрупнее: «Разуй глаза, олух: где ты видишь унитазы?» Тимур не обращал внимания на оживленную дискуссию, в которой любопытствующему предлагалось пройти в туалет директора и совет оставить надпись там, он видел лишь «Т+Z = Love»…
Надпись была свежей.
Она была сделана по-английски, что неудивительно: школа была особой, с углубленным изучением английского языка, и, фактически, элитной. Тут автор позволит себе небольшое лирическое отступление.
О, читатель, учившийся понемногу, чему-нибудь и как-нибудь, знающий школу только из анекдотов про Вовочку! Что знаешь ты об искусстве воспитания детей?
Хотя, впрочем, учить и лечить у нас все умеют. Стоит только чихнуть ближнему твоему – тут же со всех сторон советами замучают, как черную редьку с медом делать, и настой шиповника в термосе (а по-корейски – отвар китайской капусты с репой – пробовали?), а уж воспитывать чужих детей – и подавно известно всем до тонкостей.
С воспитанием в стенах школы дело обстоит еще проще: школа считает, что воспитывать детей должны родители, родители уповают на школу, а между тем дети растут как бы сами по себе, не то, чтобы уж совсем, как трава, но что-то вроде этого. Особенно это касается так называемых «элитных» школ, где родители платят деньги за обучение и воспитание, считая, что на сем они могут умыть руки – при этом как бы предполагается, что, если родители оплатили обучение, то не только оценки, но и самого учителя, и душу его, если таковая имеется, уже купили с потрохами. Учителя же, отчасти, уязвленные сим положением, считают, что повышенную зарплату они получают исключительно за повышенные оценки предоставленных им питомцев, а воспитывать детей должны, как и полагается, родители. Однако в прошлом веке – «лучшем из веков», пока не успел он еще «лечь под двадцать первый» © - элитными школами назывались те, где человек мог получить знания, с которыми можно было поступить в московские вузы. Элитная школа 80-х годов прошлого века отнюдь не напоминала нынешние сверкающие новеньким оборудованием частные полудворцы, само слово «частный» было, скорее, ругательным, самым важным на свете было слово «коллектив», и мнение коллектива много значило…
Зинаида Григорьевна вошла в класс и быстро оглядела ряды школьников – привычные вихры мальчишек и красиво причесанные – девочек, сделала несколько обычных замечаний по поводу длины юбок и отправила двух девиц (иначе не скажешь – красотки - хоть куда!) в туалет смывать краску, и начала урок. На это раз это был урок-обобщение по творчеству В.В.Маяковского.
«На мой взгляд, В. Маяковский является одним из величайших поэтов XX века, поэтом трагической человеческой и поэтической судьбы. Может быть, именно он наиболее ярко символизирует силу иллюзий и глубину разочарований эпохи 1910-1920-х гг.
Что мы знаем о Маяковском? Кто он? Что вы о нем можете сказать?»
Ребята отвечали довольно бойко: школа специализировалась на подготовке переводчиков, у многих – хорошая память, материал учебника особого труда не составлял, и они складно пересказывали прочитанное. Что они сами при этом думали, никому не ведомо, да их никто и никогда о личном отношении к прочитанному не спрашивал.
Зинаида Григорьевна, между тем, продолжала урок:
«55 лет прошло с того трагического утра 14 апреля 1930 года, когда перестало биться сердце поэта, называвшего себя «агитатором, горланом, главарем» революции - сердце В. Маяковского. Но до сих пор наше представление о его смерти остается обывательским: застрелился, не разобравшись в собственных любовных историях. Мне бы хотелось вместе с вами взглянуть на жизнь и творчество Маяковского под другим углом зрения и подумать над вопросом – что же заставило этого сильного человека, понимавшего масштаб своего таланта и значение уже сделанного, поставить «точку пули в своем конце»?
Итак, тема сегодняшнего урока: триумф и трагедия В. В. Маяковского. Наша задача: а) осмыслить трагедию Маяковского; б) определить основные темы его творчества; в) попробовать определить особенности его поэзии.
Кстати, Волков, у тебя есть что добавить к сказанному товарищами?»
- В предсмертной записке, оставленной поэтом, он написал: «О моей смерти прошу не сплетничать, покойный этого не любил». – Пацаны коротко хохотнули, девочки с одобрением захихикали.
- Так, ты опять не готов! Ведь, кажется, каждый день с твоей матерью разговариваю, о каждом шаге твоем докладываю…- Зинаида Григорьевна, увлекшись своей речью, не заметила, как переглянулись при этом ребята, какая тишина повисла в классе. Она, разумеется, знала, как классный руководитель, что товарищи смеются над Тимуром в открытую из-за того, что считают его маменькиным сынком. Однако принять его чувства во внимание ей просто не приходило в голову: гораздо важнее, как ей казалось, заставить умного старшеклассника, увлекшегося девочкой из параллельного класса, снова прилежно учиться. Она не видела, как лицо Тимура стало еще бледнее обычного, как вытянулся весь, замкнулся, и неведомо было – слышит он ее, или нет.
А он и в самом деле почти не слышал, что ему говорили, и сидел, как бы огородившись стеклянной стеной, сквозь которую почти не проходили посторонние звуки. Докладывает! Как же он раньше не догадался! Вот откуда мама все знает, и про уроки, и про школьные проблемы, и про Заринку…
- «Тебе не о девочках надо думать, а о том, как школу заканчивать! Скоро экзамены, а в голове одни свидания! В общем, родителей Зарины я тоже поставлю в известность, пусть повлияют на дочь…»
Тимур вскочил, слегка зашатавшись. Сквозь плотный туман посторонних шумов к нему пробилось слово: «Зарина», и он пошел к выходу из класса, даже не потрудившись собрать учебники. Зинаиде Григорьевне хотелось остановить его, она кинулась наперерез, но Тимур спокойно прошел в нескольких сантиметрах от нее с таким выражением лица, что ей сделалось страшно. Противоречивые чувства бушевали сейчас в ее голове – ей и хотелось догнать Тимура, и класс нельзя было бросить.
Она осталась.
«Ничего, потом матери позвоню», - успокаивала себя учительница.
Весь вечер трубку телефона никто не брал.
…- «Заенька! Ну, наконец-то!» - Тимур протянул руки, чтобы взять, прижать к себе, подхватить на руки свою чудесную ношу – самую лучшую девушку на земле. Зарина, ученица из параллельного класса, была, на взгляд любого человека, самой обыкновенной девчонкой, ничем не лучше и не хуже других. Она только вступала в пору первого своего цветения, и была хороша разве что своей юностью и свежестью. Но когда Тимур видел ее, сердце сжималось радостно и тревожно, и теплая волна налетала, и сбивала с ног, совсем как летом на море, и птицы щебетали звонче, и краски сияли ярче – да что я вам об этом говорю – сами, небось, знаете, как это бывает, когда первые несмелые ростки любви еще только начинают проклевываться.
Он решил предупредить Зарину, чтобы та была готова к предстоящему объяснению с родителями, но она сама опередила его:
- Тим, извини, - я не хочу так больше. Если твоя мама против меня, если у тебя из-за меня неприятности, то я не хочу этого. И не звони мне больше. Она развернулась и пошла, прямая и спокойная, ни разу даже не обернувшись в Тимкину сторону.
Он хотел еще что-то ей сказать, потом крикнуть, но только несколько раз раскрыл рот, как рыба, вынутая из воды. Потом резко развернулся и пошел домой.
И путь его лежал через небольшой пустырь, на котором всего год спустя возведут еще один школьный корпус, а сейчас была только пыль да трава кое-где, почти пустыня. И шел он через эту пустыню – или пустыня шла через него? – через сердце его, истоптанное за сегодня множеством ног, через душу его, съёжившуюся где-то в глубине и исподлобья смотревшую на все происходящее, и чувствовал себя верблюдом с тяжелой ношей на спине. С каждым шагом все тяжелей давался путь сквозь пустыню, и все тяжелее груз, а ноги увязают в песке, а погонщики (откуда столько погонщиков?) все гонят его куда-то – им кажется, что к оазису – но он, раздувая ноздри, чуял, что никакой это не оазис, просто мираж. И впереди, как позади и по сторонам – лишь одна пустыня, без конца и без края…
Дома мать с порога начала читать ему нотации. Она припомнила ему и то, что вчера он на целых 15 минут задержался после заседания комитета комсомола, и тройку по истории – его любимому предмету, по которому раньше блистал, и то, что он не желает оправдывать ее надежд – а ведь мать ждала от него славы журналиста-международника, считала его новым Сейфуль-Мулюковым, а тут – Зарина, «которая ему совсем не пара»…И вообще – завтра она идет в школу и сама во всем разбирается.
Сын больше не мог ее слушать – ему хотелось остаться наедине со своей болью, которая затуманивала мозг, прожигала сердце, не оставляя ни малейшей лазейки для проникновения надежды. Он зашагал в направлении своей комнаты, не обращая внимания на то, что мать идет за ним следом и продолжает осыпать его упреками.
Дом, в котором они жили, был старого образца, еще довоенный, с высоченными потолками, которые так неудобно было белить, и с узкими высокими окнами, выходящими во двор. Коридор венчала кладовка, в которой, как он знал, стоял небольшой табурет, чтобы доставать банки с верхних полок. На двери изнутри был крючок, хотя для чего – никому не было известно, должно быть, остался от прежних хозяев. Теперь он хотел там посидеть некоторое время, собраться с мыслями. Голая лампочка под самым потолком осветила нехитрое хозяйство: на полках пылились трехлитровые стеклянные банки с соленьями и маринадами, литровые банки с томат-пастой и жареными баклажанами, варенье, малиновое – на случай простуды, тут же были тазы для его варки и прочие принадлежности для кухни. Папино охотничье ружье, зачехленное, стояло почти неприметно в уголке, рядом с походным котелком и коробочкой с патронами.
Тимур сел на табурет. Пески пустыни настигли его и здесь. Верблюд больше не мог продолжать свой путь – решение матери прийти завтра в школу и во всем разобраться оказалось той последней соломинкой, которая переломила ему спину. Боль, расправившая внутри него свои мохнатые крылья, на мгновение сжалась в тугой комок, точнее, пружину, которая через мгновение вновь молниеносно расправилась. Мысль разом покончить с унижениями овладела им.
- Раз – и все, одним махом – все проблемы: никто не будет шпионить за ним, никто не будет лезть в его личную жизнь, никто не будет навязывать ему решений…
Тимур протянул руку и достал папин дробовик, «ИЖ-5», даже не вставая с табурета. Расчехлил. Переломил ствол, открыл коробку с патронами и вложил патрон в казенную часть ствола, действуя, как робот. Затем сел поудобнее, спиной упираясь в банки с огурцами и помидорами, поставил ружье прикладом в пол, а ствол направил к сердцу. Бросил последний взгляд на банки с малиновым вареньем, усмехнулся про себя: « Я сегодня прошел через пустыню – там нет никого – друзей нет – куда они подевались – ведь столько их было – и любимая девочка была – и класс – и ты, мама – куда все подевалось – только пустыня – я продрог ужасно почему-то – там холодно – пусто и холодно – а варенье твое малиновое уже не поможет, мама».
И нажал на курок.
Когда на следующий день Зинаида Григорьевна, так и не дозвонившаяся маме Тимура, вошла в школу, там уже все знали о происшествии – как, откуда? – и встретили Зинаиду сочувственными взглядами. Школа гудела растревоженным ульем, и Зинаида Григорьевна чуть не бегом побежала в свой 11 «А». Класс же встретил ее отчужденно. На парте, где еще вчера сидел Тимур, стоял его портрет с черной креповой лентой, и те же ребята, что только вчера посмеивались над тем, что он – маменькин сынок, превратили его в героя. Им непременно надо было найти виноватого в трагедии, и он, разумеется, легко нашелся – Зинаида Григорьевна, кто же еще! Они не обвиняли ее впрямую, не возражали, не возмущались. Не отвечали, когда их вызывали к доске. Они просто к ней не выходили. Вели себя так, будто, кроме них, никого в классе не было. Сидели, и тихо разговаривали между собой. Могли встать и выйти, если им было надо. Могли вообще не прийти на урок. А могли и прийти, но при этом урок существовал только в расписании. Это были просто уроки общения ребят друг с другом – они как бы наверстывали упущенное в прошлом – и узнавали друг друга впервые, открывали неизведанное, не принимая во внимание растерянно стоящую у учительского стола Зинаиду. Так продолжалось целую неделю, в конце которой Зинаида Григорьевна подала заявление об уходе из школы.
Пустыня есть пустыня.
… и запели барханы, и слышно было трение песчинок друг о друга, – предвестием самума запели они свою песню, и красная пыль поднялась в воздух, и стало трудно дышать.
Самум.
И спеклись губы, и тошнит, как часто бывает при такой буре, и больно в груди, и вдохнуть нельзя, и застилает глаза красная пелена.
Красная пыль забивает ноздри и проникает в легкие, жажда становится нестерпимой. Лицо Тимура бледнеет, становится землистым, черты лица заостряются. Черные непослушные губы шевелятся беззвучно.
И только чудо позволяет услышать их шелест: «Я хочу жить»…
______________________________________________________
Наступление Пустынь - НАСТУПЛЕНИЕ ПУСТЫНЬ, процесс постепенного распространения ПУСТЫНИ на соседние области полупустынь. Эти изменения могут произойти в результате естественных причин - например, уничтожения растительности пожаром или (опустынивание). Истинные причины наступления пустынь сложны и до сих пор не поняты вполне, однако, специалисты единодушно утверждают, что примеры этого явления, наблюдаемые в последнее время, вызваны непосредственно возросшим вмешательством человека. (Научно-технический словарь, ©)
