В рассказе использовано стихотворение Павла Шульги "Ноктюрн"
http://www.grafomanam.net/poems/view_poem/111585/
Когда долезет старая улитка
До самой нижней точки Фудзи-ямы,
Когда ça va в предутренней истоме
Пролает, что дела давно не bien,
Я соберу нехитрые пожитки
Надену взгляд надменный и упрямый,
И прочь пойду, бездумен и бездомен,
От смелости своей немного пьян.
Я не терплю двуличия и фальши,
А лгать себе – ищите маргинала,
Ведь я в душе честней, чем доктор Ватсон,
Честней, чем даже доктор Айболит.
Зовет меня дорога дальше, дальше,
Навстречу неизвестному финалу.
Я больше не могу здесь оставаться,
В душе моей огонь космопалит.
Все больше кровоточит в сердце рана,
Все тише стук сердечной барабаньши.
И прячется за сломанной кулисой
Король немузыкальных старых Лир.
Смотри, как здесь темно и иностранно,
А будет все темней и иностраньше.
Прости-прощай, безумная Алиса,
Я покидаю твой безумный мир.
Не поминайте лихом, человеки.
Мне путь отсюда – прямо. Только прямо.
С губной гармошкой, в драных старых джинсах,
По сломанному компасу – и пусть.
Я был бы рад остаться тут навеки,
Найти себе поглубже Фудзи-яму…
Но я здесь почему-то не прижился,
А значит, и нигде не приживусь.
Окна выходили на запад. По вечерам бухту заливал оранжевый свет, а в бархатистой мякоти багрового неба висел тяжелый, огненный апельсин. Он неудержимо скатывался в море, приближался к шелковой глади, готовясь нырнуть и пробуя воду собственным отражением, которое уже плескалось в коньячной, темнеющей глубине.
На балконе стоял маленький стол, накрытый к чаю. Гелена Сергеевна настаивала на том, чтобы вечером пили чай именно здесь, и сама накрывала, не пользуясь услугами горничных. Все необходимое она покупала по дороге домой, когда они с Ингой или с Савелием шли в полдень с пляжа. Заходили в маленький магазинчик, выбирали печенье, чай с бергамотом, настоящий, не в пакетиках, чтобы заварить его в привезенном с собой прозрачном чайничке так, как любит Лев Львович. Никто не противился инициативе, дружно усаживались вчетвером и пили, глядя на черные силуэты парусников на фоне красного неба и оранжевого моря: Савелий с молодой женой и его отец, муж Гелены Сергеевны, Лев Львович.
Они поженились около года назад. Все поженились. Савелий с Ингой и Лев Львович с Геленой Сергеевной. Марьяж получился самый неординарный, ибо не только профессор с Савелием были между собою родственниками, но и Инга была дочерью Гелены Сергеевны, а та, соответственно, ее мамашей, а теперь еще и свекровью…
Савелий, осознав, что одновременно является мужем, сыном, зятем и пасынком, предпочитал эту тему в разговорах не затрагивать, Лев же Львович, будучи по натуре смелым и задиристым, напротив, любил порассуждать за обедом об этом клубке связей и взаимоотношений, вызывая припадки смеха у невестки и снисходительные улыбки жены.
- Зять! - неожиданно кричал он своим громоподобным голосом. - А не свозить ли нам твою мачеху и сестренку на юг? Я как молодожен до сих пор не отгулял положенное мне свадебное путешествие.
- Примерная невестка согласная, - откликалась Инга. - Завсегда выполнит то, чего свекор со свекровкой пожелают, хоть на Северный Полюс погонят, хоть в сани впрягут… Заездили уже, житья от них нет! Правда, мамочка?
- Да мне наплевать, - меланхолично говорил Савелий. - Хоть на север, хоть на юг, везде одни и те же рожи. Опупел уже от такого количества родственников. Может, часть куда-нибудь свалит?
-Шо? Ви требуете размена? - орал Лев Львович. - Никогда! Я эту квартиру… Потом и кровью… Страшной ценой унижений и предательств… - его раскатистый смех разносился по просторной жилплощади так, что дребезжали стекла во всех пяти комнатах. - А вы, вы… Вот ведь зятька бог послал…
Они жили в старом четырехэтажном доме с лепниной и высокими потолками, с окнами на Пряжку и узкими, длинющими лестничными пролетами. Лев Львович читал спецкурс и заведовал лабораторией при кафедре оптики и полупроводников, Савелий был филологом и переводчиком, получал гонорары за статьи, переводил с итальянского и баловался сетевой литературой втайне от жены, которая с утра до ночи писала портреты и прочую натуру, заваливала свою комнату холстами и бегала в расположенную неподалеку мастерскую, где обитала и расправляла крылья питерская богема. Гелена Сергеевна работала редактором в крупном издательстве, обожала свою работу и вечно возилась с какими-то молодыми авторами, заваливая другую комнату общей жилплощади объемистыми рукописями и новенькими, пахнущими типографской краской, книжечками.
Бывают на свете странные союзы. Странные, неизвестно откуда взявшиеся взаимоотношения, которые объединяет вовсе не кровное родство, а такая зыбкая и эфемерная субстанция, как родство душ.
Им было удивительно тепло вместе, в этой большой квартире, куда торопился каждый, стараясь принести вечером домой что-нибудь интересненькое: тортик из "Севера", свежую новость из мира науки, удачный эскиз или просто хорошее настроение от очередной творческой удачи. Это было одно из тех мест, где тянет остаться, прижиться, навеки поселиться… Самая настоящая Фудзи-яма.
* * *
На юг все-таки поехали. Поселились в гостинице с видом на бухту и с маленьким чайным столиком на балконе трехкомнатного люкса. Пили чай, а после чая играли в пикет. Это Гелена Сергеевна всех научила, признанный спец по висту, покеру, преферансу…
- Настоящий, коренной французский пикет играется только вдвоем, и чтобы игра была занимательна, необходимо равенство сил между партнерами, - объясняла она, сама все более увлекаясь. - Есть Нормандский пикет, его играют втроем. Шансы выигрыша и проигрыша тут дробятся, трудности увеличиваются. Ну да нас с вами это не интересует. Пикет вчетвером - вот то, что надо. Те же тридцать две карты, но прикупа никакого, надеяться практически не на что. Что есть, то есть, все становится ясно сразу. Ясно каждому игроку, но для остальных - лишь догадки. Промахи и рассеянность, поэтому, не извиняются, каждый игрок должен быть очень внимателен к игре партнеров, зорко следить за выходами противников. Не разрешается ни переспрашивать, ни пересматривать карты…
Никто из четверки не жаловался на рассеянность и несообразительность, поэтому игра прижилась. Дома тоже иногда садились, только там свободное время выдавалось редко, здесь же, на юге, играли почти каждый день, глядя на оранжевые закаты и ослепительную, огненную гладь моря, обманутого безветрием и словно забывшего в этой тихой заводи о дремлющей до поры стихийной своей природе…
- Тьерс, - гудел Лев Львович, - слышишь, Инга? Все, с ними покончено. Тьерс от туза.
- У меня квинта от дамы, Лева, рано банкуешь.
Савелий улыбался благодушно, рассматривая исподволь изящные и совсем молодые руки Гелены Сергеевны, ловко сдающие видавшие виды карты.
-Карт бланш! - объявлял он вдруг с безразличным видом. Отчего-то частенько выпадало ему в пикете такое везенье. - Десять мои…
Инга играла импульсивно и весело, несмотря на частые ошибки, любила рискнуть, чем приводила в восхищенье своего партнера и смешила противников.
- Ошибаешься, дорогая, - разводила руками ее мать, - нет этой карты у тебя на руках. Темную!
Приходилось играть втемную, не считая взяток. Впрочем, проигрыши Ингу не расстраивали. А верного партнера Льва Львовича, можно сказать, радовали. Сначала играли по-другому: семейными парами, но Савелий раздражался на бесшабашную жену, а Лев Львович скучал от предсказуемости своей партнерши. Вот и поменялись. Моментально все устаканилось, встало на свои места.
-Не везет мне в картах, - пел, проигрывая, Лев Львович приятным баритоном, - повезет в любви! - и кидал быстрый, сумасшедший взгляд на невестку, прикидывая, как бы так смухлевать, чтобы в следующий раз гарантированно проиграть снова.
- Папа…
- Лева…
- Да вы что? Вы что? Опять Льва Львовича подозреваете? И как вам только не стыдно, вы, двое…
- Они? Меня??? Подозревают??? Меня??? - он грозил им пальцем и декламировал:
Я не терплю двуличия и фальши,
А лгать себе – ищите маргинала,
Ведь я в душе честней, чем доктор Ватсон,
Честней, чем даже доктор Айболит…
Стихотворение принадлежало Савелию. Хулиганское стихо, написанное однажды под настроение, неожиданно одобренное домашними, время от времени всплывающее то там то сям, цитируемое к месту и не к месту и превратившееся, наконец, в любимую присказку и своеобразный семейный гимн.
- Прости-прощай, безумная Алиса, - частенько говаривал Лев Львович Гелене Сергеевне, уходя на работу. - Я покидаю твой безумный мир.
Зимой, в Питере, и сейчас, у оранжевого моря, привычки семьи оставались неизменными и свидетельствовали о любви, понимании и согласии, царящих в их замкнутом, особом мирке, имеющем форму квадрата, в котором все углы были прямыми, а стороны - идеально равными…
* * *
"Когда это началось? Зародилось в душе?.. И как, как, скажите, я мог этого не заметить?"
Савелий нес тяжелые сумки а Гелена Сергеевна легко ступала рядом. Пшеничные волосы растрепал ветерок, они блестели на солнце, особенно челка, пушистая, девичья. Он старался не смотреть на нее, но взгляд упорно возвращался, ловил каждое движение, любовался изяществом гибкой фигуры, женственностью, которая сквозила во всем и которая оказалась неподвластна времени.
Ей было сорок пять лет. Она много работала, и представить ее без работы, без вечной объемистой рукописи с торчащими листами… Нет, это было решительно невозможно. Она прекрасно справлялась с компьютером, но любила читать, лежа на диване, закинув ногу на ногу и поглощая орешки и сухофрукты из шуршащего целлофанового пакетика.
Савелий давно уже отдавал ей все, что писал, отдавал первой, и с замиранием сердца ждал отзыва. Гелене Сергеевне редко удавалось к чему-нибудь придраться, ведь он был по-настоящему талантлив, и Савелий облегченно вздыхал, успокаивался, выставлял работу в сети.
В реале издавались его переводы. Однако в последнее время он писал рассказы и повести и приобретал в виртуальном мире все большую известность. Инга не знала об этом увлечении мужа, а ее мать знала. Можно даже сказать, была соучастницей. Гелена Сергеевна хранила у себя все рукописи Савелия, и в электронном виде, и в письменном столе, в отдельном ящике, в аккуратных зеленых папочках.
-Хоть где-то мое собрание сочинений существует, - шутил по этому поводу Савелий и прятал довольную улыбку. Ему было приятно заходить в ее комнату, сидеть вместе с Геленой Сергеевной в креслах, склонившись над журнальным столом, где лежала его рукопись, смотреть, как ее тонкие пальцы сжимают карандаш и деликатно черкают что-нибудь в отпечатанном тексте. Он и сам не заметил, как взгляд стал подниматься выше, захватывать изящные запястья, чуть заостренные локотки, мелкие пуговицы на блузке, маленький подбородок и мягкие, ласковые губы…
В общем, все было очень плохо. Когда Савелий опомнился, было поздно: он уже был по уши влюблен в свою тещу, более того, в мачеху, и эта влюбленность была настолько же безнадежной, как и старания скрыть ее от жены, отца и самой Гелены Сергеевны. Особенно, от Гелены Сергеевны.
Сейчас они несли с базара фрукты, пирожные - из кондитерской, холст и специальный лак - из художественного салона и три комплекта снаряжения для дайвинга - все, кроме самой Гелены Сергеевны, хотели хлебнуть острых ощущений. Несмотря на свои шестьдесят, Лев Львович сохранял спортивную форму и даже пускался в соревнования с молодежью.
-Ну ладно, тащи это все наверх, а я посижу где-нибудь в тени, - Гелена Сергеевна направилась к симпатичной, утонувшей в зелени ажурной скамеечке. - Найду себе поглубже Фудзи-яму…
Савелий, искоса взглянув на нее, поволок котомки в гостиницу, она же, не дойдя до скамейки, остановилась, достала из сумочки темные очки и, водрузив их на нос, посмотрела долгим взглядом вслед уходящему пасынку, задумчиво вертя в руке ключ от номера, о котором никто из них так почему-то и не вспомнил.
* * *
На рассвете балкончик превращался в мастерскую. Инга выходила туда раным-рано, чтобы напряженно следить за розовеющим краем близкого неба, жадно поймать первый луч и, наконец, увидеть вспыхнувшее оранжевое море, новое, утреннее, полное маленьких лодочек и жизнерадостных солнечных бликов, пляшущих в волнах язычками костра.
Она яростно бросала на холст мазки, улыбаясь диковатой улыбкой веселой ведьмы, колдующей над полотном и чувствующей власть над силами природы, послушно стекающими на картину с ее смелой кисти. Казалось, что она окунает ее то в солнечную дорожку на море, то в прохладную бирюзу тенистых гротов, спасших от охватившего бухту пожара всю палитру холодных оттенков. Смуглые щеки художницы разрумянивались, непослушная прядь темнела, выбивалась и падала на глаза. Инга отдувала ее, отмахивалась, не прекращая своего ритуального танца перед холстом и ничего вокруг не замечая, даже того, что тонкая занавеска в окне Гелены Сергеевны и Льва Львовича колышется и кто-то стоит за ней, наблюдая и любуясь…
* * *
- Завтра пойдем нырять. Случайно, никто не испугался? - Лев Львович с удовольствием хрустнул печеньем. - Не знаешь?
- Да ты что, они дождаться не могут. Наши дети не из пугливых.
-Геля… Я давно хотел спросить… - он слегка замялся и смущенно взглянул на жену. - Инга… она… То есть… Тьфу ты, черт. Ну, в общем, почему именно Савелий? Она ведь такая у тебя…
- Какая? - Гелена Сергеевна прищурилась. - И что, собственно, тебя удивляет?
- Такая яркая… красивая… И мой увалень. Понимаешь? - он улыбнулся.
- Нет, Лева, не понимаю, - жена присела рядом и разлила чай в гостиничные чашки. - Савелий - удивительно умный мальчик. Тонкая, поэтичная натура. Он писатель, Лева, настоящий мастер.
- Ну-у-у, ты опять… У тебя все мастера.Тонкие натуры. И все носятся за тобой в надежде, что ты сделаешь из их опусов конфетки…
- Я не шучу. Твой сын, действительно, талантлив.
- Может быть, может быть… Но Инга… Вот кто талантлив, Геля… Неужели ты не видишь?
- Почему не вижу? Вижу. Я рада, что твоему мальчику досталась хорошая жена.
- Ах, Геля, Геля… - он покачал головой, задумчиво глядя поверх чашки в начинавшиеся сумерки. - Геля, Геля, Геля…
Гелена Сергеевна молча пила чай, наблюдая, как на лице ее мужа появляется растерянная улыбка, такая же, какую она заметила тогда у Савелия, в тот раз, когда они редактировали последний рассказ. Улыбка влюбленного пятиклассника.
"Да полно, - подумала она, раздражаясь сама на себя. - Ишь, чего захотела, Лиля Брик недоделанная. Мальчики к ней стаями слетаются. И чем старше наша секс-бомба, тем моложе поклонники, прошу заметить."
- А у нее был кто-нибудь… Ну, до моего идиота… А, Геля?
- Лева! - она моментально пришла в себя. - Какое тебе, к черту, дело?
- А шо, трудно ответить, да? - он сделал возмущенное лицо. - Нет, вы мне скажите, трудно? Я, может, за сынка-дуболома беспокоюсь. Бросит его твоя красавица, на кой он ей сдался, такой занудливый… - и Лев Львович запихнул в рот сразу два печенья, покраснел и закашлялся.
"Скрыл смущение, - автоматически подумала Гелена Сергеевна. - А почему он, собственно, так смутился?" Одновременно она отметила, что вот уже несколько минут в ее сознании вертится строчка: "Ведь я в душе честней, чем доктор Ватсон, честней, чем даже доктор Айболит…"
- Я не могу здесь больше оставаться, - Лев Львович поднялся, почти выскочил из-за стола и двинулся прочь с балкона. В дверях остановился, ударил себя в грудь и, прокашлявшись, театрально заявил, - в моей душе огонь космо-палит!
* * *
- Ну что, идем? - Савелий стоял в дверях и ждал жену. - Ты чего так долго?
- Сейчас, - Инга застегивала новое платье. Красное, маленькое и простое, которое необыкновенно шло к ее темным волосам и глазам цвета горького черного кофе. Такого, какой они пили в многочисленных летних кафешках тогда, год назад, едва познакомившись и гуляя по питерским набережным. Почему это вдруг вспомнилось?
- А может, не пойдем? - в голосе мужа прозвучало непонятное оживление. - Совсем неохота.
- Ну Савва… - она редко так его называла, - Саввушка…
- Да скучно там будет, - он пожал плечами. - Что за радость плясать с пьяными идиотами?
- Да я совсем не собираюсь плясать, - вспыхнула Инга. - С чего ты взял? Посидим, поужинаем, кофе выпьем.
- Можно выпить дома чаю, - ей показалось, что он злится.
- Чаю неинтересно, - растерянно пробормотала она. - Музыку послушаем. Джаз.
- Мдэ?
- Саксофон…
- Ой…
- Знаешь, вот этот вот твой сарказм…
- А этот твой энтузиазм…
- А мое новое платье?
Он криво улыбнулся. И тут Инга наконец обиделась. Она сбросила босоножки и забралась с ногами в кресло, отвернулась.
- Хорошо, иди пей свой чай.
- Да ладно, - Савелий уже пожалел, что затеял глупую перебранку. - Собрались, так пойдем.
- А я уже не хочу. По крайней мере, с тобой.
- Найти тебе кавалера?
- Не беспокойся.
- Ну и как хочешь. А я пошел чай пить, - он вышел из комнаты на балкон.
- Савелий, в чем дело? Вы что, до сих пор не ушли? - Гелена Сергеевна всплеснула руками.
- Передумали, - он нерешительно улыбнулся. - Лучше останемся дома.
- Это Инга решила остаться? - она случайно заглянула ему в глаза, и улыбка Савелия потускнела.
-Да ничего подобного, мама, - Инга тоже появилась и стояла теперь, облокотившись на перильца, тоненькая, яркая брюнетка, совсем не похожая на свою мать. - Грозный муж передумал. От ревности. Не пускает меня послушать саксофон.
- Вот этот? - из комнаты высунулся Лев Львович. - Грозный? Бгггг…
- Вот иди сам и слушай, - огрызнулся Савелий, - эту местную какофонию…
- Да я б с удовольствием, - неожиданно брякнул отец. - Если б взяли.
- И замечательно, - не отступил сын. - Вместе и сходите. Насладитесь искусством.
Инга вдруг залилась румянцем и отвернулась.
- Э-э-э… Я, собсно… А может, сходим? - робко предложил Лев Львович, удивляясь своей готовности к вечерним прогулкам . - Раз этот идиот ленится выйти из гостиницы…
Гелена Сергеевна не произнесла ни слова. А Лев Львович не глядел в ее сторону, быстро собрался и вновь показался на балконе в нарядном, модном пиджаке из тонкой кожи.
- Мы ненадолго, - радостно воскликнула Инга. - Правда!
Они вышли. На балконе воцарилось напряженное молчание.
Инга и Лев Львович шли по песчаной дорожке, ведущей к бару "Мио", спрятавшемуся в большом, старинном паруснике, что качался около пирса. Черное небо, мармеладная вода, блестевшая в лунном свете - все было очень романтично, а из бара, и впрямь, неслись звуки саксофона. Болтали и смеялись, ни малейшего чувства неловкости не возникло между этими двумя экстравертами, беседа потекла быстрым ручейком, стоило им отойти на квартал от гостиницы. Да и с чего вдруг было смущаться, когда год пролетел в радостном гомоне и веселом семейном трепе?
"Догадывается она или нет? - лихорадочно думал Лев Львович. - Может, вообще, допустить мысль о том, что отец мужа… такой старый и седой… Тьфу!"
Собственно, этим "тьфу" все мысли и заканчивались, отсекая возможность какого бы то ни было продолжения… Он, опытный ухажер и дамский любимец, не мог применить ни одного из своих излюбленных приемов, не мог даже взять Ингу за руку, что давно бы уже сделал, будь перед ним другая девушка. Он, как робкий школьник, позволял себе только невзначай коснуться локтя, поддержать ее на ступенях…
Да и Инга ничуть не уступала умудренному опытом профессору: случайно опиралась на его руку, легко прислонялась в дверях… "Господи, - думала она, - я не смогла бы изменить Савелию и с совершенно посторонним человеком, а уж с его отцом! Маминым мужем! Боже, боже, какой же он интересный и симпатичный… Что делать, что мне теперь делать… Нет, нельзя… Не о чем и мечтать. Только бы он не догадался."
- Чай будешь? - изящные руки порхнули над столиком. Савелий смущенно поднял глаза и улыбнулся. Он всегда улыбался ей. А она улыбалась в ответ. Они просто не могли удержать рвущееся наружу восхищение. Гелена Сергеевна была полна теплой энергии, от нее веяло доброжелательностью и оптимизмом.
"Обнять бы ее сейчас, - мечтательно подумал Савелий, - а больше всего хочется потрогать волосы… Пушистые, солнечные… Нельзя." Он даже схватил себя за руку, чтобы ненароком не исполнить свое желание, и покосился, не заметила ли, не прогонит ли его сейчас, не скажет ли: "Взгляните на этого павиана…"
Нет, она ничего не заметила. Из всех четверых Гелена Сергеевна умела лучше всех скрывать свои чувства, хотя и остальным приходилось учиться этому трудному и изматывающему искусству. В такую они попали переделку. Никакого прикупа, надеяться не на что. Каждый игрок знает, какие у него карты, но не знает, что на руках у партнера и противников. Классический французский пикет. Вчетвером.
* * *
Савелий пришел в "Мио" на следующий день. Он сам не мог бы сказать, что привело его в этот прохладный, стильный бар. Жалюзи цвета морской воды, в которой меркнет солнечный свет, уютные банкетки под зебру, разбросавшие зигзаги по всему залу - все было красиво и дорого, но в обстановке не было никакой мистики, ничего необычного, хотя Инга уверяла, что про "Мио" среди отдыхающих и гостиничного персонала ходят таинственные слухи. Он заказал виски и, выпив, почувствовал, как отступают проблемы, уходят тоска и безнадежность последних недель.
"Что делать, - думал Савелий, в сотый раз повторяя слова, произносимые в последнее время каждым из четверки, - все может быть разрушено одним неосторожным словом. Нельзя признаться в любви, нельзя узнать, есть ли ответное чувство. Геля никогда не скажет…" - он и не заметил, как стал называть ее Гелей, только Гелей. Ну, или Гелечкой, Геллочкой.
"Мысленно мы все обращаемся друг к другу на "ты," - успокаивал он себя, - и еще одно: подсознательно мы всё друг о друге знаем."
Подумал - и ужаснулся. "Значит, подсознание отца знает… И Гелино знает… А Инга!.. Бедная Инга…" Он заказал еще виски. Обнаружил, что забыл в гостинице сигареты и подошел к стойке. Бармен понимающе кивнул, но положил перед ним не любимые "Marlboro", а совершенно незнакомую пачку и, подмигнув, шепнул: "Фирменные…"
Савелию было безразлично, он забрал сигареты и сразу же закурил, прямо у барной стойки. Колокольчик у дверей медно, по-корабельному, брякнул, приветствуя нового посетителя. В бар вошла Инга. Она была одна, и не такая нарядная, как вчера. Направилась к свободному столику. Савелий вздрогнул, потому что думал о ней как раз в тот момент, когда открылась дверь. Он подхватил свой бокал и пробрался между столиками, сел молча, кивнул жене, глядя на нее насмешливо-вопросительно.
- Ты чего? У тебя тут… что?
- У меня тут?.. Да ничего, вообще-то… Зашла кофе выпить.
- Инга, ты что? Ты же никогда без меня не ходила…
- Да… не знаю. Зашла вот. А ты?
Савелий вдруг понял, что за последний год ни разу не заглянул ни в один бар, ни в одно кафе без жены.
- Да и я вот… - глупо сказал он. - Зашел.
Они сидели и смотрели друг на друга. В баре играла негромкая музыка, медленно лилась откуда-то сверху, расслабляя, рассеивая внимание. Савелию показалось, что мысли его путаются, а голова слегка кружится, он подозрительно покосился на пачку сигарет, но тут же забыл о ней.
- Потанцуем? - предложил он, чтобы сгладить неловкость.
Они поднялись и вышли туда, где не было столиков, в подсвеченное миниатюрными светильниками пустое пространство, и медленно закачались в такт музыке. О том, что произошло дальше, никто, кроме него, потом почему-то не помнил. Или не хотел вспоминать. Савелий терялся в догадках, но так и не смог узнать, были ли все последующие события явью или приснились ему в невероятном, дурном сне.
Глухой звон колокольчика возвестил о новых гостях, и в бар неожиданно вошли еще двое посетителей, прошли и сели за самый дальний столик, потерявшийся в полумраке. Музыка все играла, они с Ингой танцевали, хотя он и не смотрел больше на Ингу, все больше поглядывал в темный угол, спрятавший тех, кто пришел.
Как она оказалась рядом? Он совершенно не заметил. Ощутил только, что Инга вдруг отстранилась, стала держаться подальше, зато чье-то теплое тело прильнуло к нему, обвилось, встало между ним и женой, закружилось в фантастическом, непонятном танце втроем. "Геля, - шепнул он, теряя разум, - Гелечка…" - и зарылся лицом в гущу солнечных золотистых волос…
И не было больше ни бара, ни музыки, ни жены, только эти теплые светлые волосы, летящие быстрой волной, и смеющиеся янтарные глаза, которые глядели на него снизу-вверх, близорукие и беспомощные милые глаза… Он отступил на шаг, потом подхватил ее на руки, как пушинку, и понес к выходу - куда, зачем?..
Что вернуло его к действительности? Музыка кончилась. Савелий внезапно услышал, как хлопнула дверь где-то в глубине бара, потом из-за легкой бамбуковой занавески вышла Инга, улыбнулась ему, тронула за локоть: "Уходим?"
- Где ты была? - побелевшими губами спросил он. - И где…
- Кто? Я? Я была в туалете, ты что забыл? Я же тебе сказала, что сейчас вернусь… А почему ты уходишь без меня?
- Да нет, я жду… А где…
- Кто?
- Мне показалось… показалось, что тут был кто-то еще… Нет?
- Ну, не знаю. Я не заметила.
Они вышли, и свежий морской воздух побежал в легкие, отрезвил, остудил разгоряченное лицо Савелия.
- Инга, ты точно никого не видела в баре?
- А кого я должна была видеть? Случайно не зеленых человечков? Савелий, у тебя началась белая горячка от ежевечернего чая?
От этих слов он вспыхнул и закашлялся, потом ускорил шаги и летел до гостиницы, как сумасшедший, так, что Инга отстала и даже не делала попыток догнать мужа.
* * *
Прошла еще неделя. Никто не знал, что делать. Лев Львович стал сердит и раздражителен. Приступы гнева сменялись чрезмерной предупредительностью, профессор, вне сомнений, чувствовал себя виноватым и не знал, как эту вину искупить. Инга была задумчива, порой плакала втихомолку. Савелий… Савелий думал о том, что нужно срочно куда-то уехать, чтобы прервать череду невыносимых дней, переломить ситуацию, пусть в худшую сторону, только чтобы ушло кошмарное чувство вины и безнадежности. Гелена Сергеевна оставалась такой, как всегда. Иногда Савелий спрашивал себя, а знает ли она, вообще, что происходит, и тут же уточнял: а происходит ли? Может быть, это только его больное воображение рисует запретные плоды, а больная психика испытывает муки совести по их поводу?
Все больше кровоточит в сердце рана,
Все тише стук сердечной барабаньши.
И прячется за сломанной кулисой
Король немузыкальных старых Лир, -
- он шептал про себя строчки старого стихотворения и думал, что оно оказалось пророческим, что он уйдет, ей-богу, уйдет, потому что не может больше видеть этого безразличного лица… Не может врать жене… Не сможет совершать предательство по отношению к отцу. Выхода из ситуации не было, она могла только усугубиться с течением времени…
Смотри, как здесь темно и иностранно,
А будет все темней и иностраньше.
Прости-прощай, безумная Алиса,
Я покидаю твой безумный мир…
Что такое было с ним в баре? Савелий понимал, что ему привиделся этот танец, что каким-то чудом он выключился из действительности, или это она покинула его, потеряв надежду на рациональное решение проблемы… Он осторожно пытался выяснить, были ли Лев Львович с Геленой Сергеевной в тот вечер в "Мио", но они даже не поняли, о чем он их спрашивает. "Уйти, уехать…" - думал он лихорадочно, не планируя, впрочем, ничего конкретного и не представляя себе, что значит это "уйти" на практике. Когда на нас обрушивается страсть, мы зачастую становимся иррациональными. Самое странное, однако, заключается в том, что реальная действительность, словно сойдя с ума, начинает порой подыгрывать, выстраивая обстоятельства таким образом, чтобы затянуть нас поглубже, образовать вокруг кипящую черную воронку и утащить, уволочь, вытолкнуть из себя туда, откуда уже не бывает возврата…
Так случилось и на этот раз. Однажды Савелий вернулся в гостиницу возбужденный. В номере был один Лев Львович, Инга с матерью ушли на рынок за фруктами. Савелий какое-то время провозился в своей комнате, потом вдруг быстро вошел к отцу и, глядя ему в глаза, сказал, что уезжает, вот сейчас, немедленно, что его берут в команду грузового судна вместо заболевшего матроса, на которого, по странной случайности, он оказался удивительно похож… Он не дал Льву Львовичу вставить ни слова, не задержался ни на секунду, просто выпалил это все и убежал бегом, ринулся в сторону порта, а Лев Львович, схватившись за сердце, медленно оседал в кресло… "Скорая помощь", к счастью, исключила инфаркт, засвидетельствовав лишь сердечный приступ.
Они не нашли его ни на одном из уходивших в те дни кораблей, а еще через неделю кошмара уехали в Питер, потому что отпуск закончился и ждать у моря возвращения блудного сына было бесполезно. Через пару недель он прислал открытку, потом - еще одну. Писал, что вернется не ранее чем через год. Впрочем, он не гарантировал, что вообще когда-нибудь вернется…
* * *
В Питере начиналась зима. Инга выходила из дома и медленно брела каждое утро в мастерскую. Она сильно похудела за последнее время, стала выглядеть взрослее и серьезнее. Находиться дома было тягостно. Она видела, что и Лев Львович, и Гелена Сергеевна - оба они постоянно ждут. Ждут звонков, открыток, вестей, самого Савелия, наконец. У нее самой не было тоски по мужу. Пожалуй, это было похоже на сожаление, что нет рядом любимого брата, товарища для игр и проказ. Она скучала, но не тосковала. Тосковала ее мать. Инга чувствовала это всеми фибрами, она знала, что значит любить и не иметь ни малейшей надежды на более или менее благополучное разрешение ситуации. Лев Львович был похож на побитую собаку. Он смотрел виноватым взглядом на обеих женщин и пропадал допоздна на работе.
Однажды ей не захотелось возвращаться поздно вечером домой, и она осталась ночевать в мастерской. Потом еще и еще раз, а потом, пряча глаза, сказала матери, что переедет на время, потому что так удобнее работать…
Однажды, ближе к Новому Году, Лев Львович не выдержал, зашел к ней, хотел пригласить отмечать праздник втроем… Навстречу ему вышел незнакомый молодой человек с длинными, сальными волосами и синевой под глазами, на вопрос о том, где Инга, ответил, что его подруги нет дома уже неделю, и никто не знает, где ее искать.
В этот день Льва Львовича опять увезла "скорая", и на сей раз без инфаркта не обошлось.
* * *
Прошло… Прошли годы. Гелена Сергеевна уже не считала. Она высохла, побледнела. По привычке ходила на работу в издательство, хотя работала давно без прежнего удовольствия. Могла бы и не работать, пенсии при ее скромных запросах, в принципе, хватало, только вот пятикомнатная квартира съедала большую часть денег. Она не любила бывать дома. Слонялась по комнатам, смотрела на фотографии, иногда доставала из ящика стола аккуратные зеленые папочки и перебирала пожелтевшие листы рукописей. Раз в месяц ездила на кладбище.
Давно можно было обменять квартиру на меньшую, ей хватило бы и однокомнатной. Можно было разменять ее на две небольших и сдавать одну квартирантам. Многие так и делали. Но она не могла. Иногда Гелене Сергеевне мерещилось, что кто-то звонит в дверь. Обычно это происходило под утро, часа в четыре. Она просыпалась и шла в прихожую, не спросив, распахивала высокую, тяжелую дверь и долго стояла, глядя на пустую лестницу, а потом уходила назад, к своим зеленым папкам и старым альбомам.
Гелена Сергеевна часто думала о том, как могло все повернуться, если б она решилась тогда поговорить со всеми своими любимыми домочадцами, как планировала. Тогда, на юге, она не раз представляла себе, как усаживает их за стол и выпаливает разом все, что мучило и дарило странное, горькое наслаждение всей злосчастной четверке. Говорит все, что думает она сама и каждый из них, не боясь боли и возможных последствий, отпускает ситуацию развиваться так, как ей вздумается, как пошлет бог или нарисует черт… Почему она не сделала этого? Почему этого не сделал никто из них? Они промахнулись не так уж сильно, - здесь Гелена Сергеевна всегда усмехалась, - по крайней мере, семья была выбрана правильно...
- Мы должны были поменяться партнерами… как в пикете, - думала она, начиная раскладывать один из своих бесконечных пасьянсов на кухне, где чувствовала себя уютней всего. - И скажите мне, положа руку на сердце… - тут она поворачивалась к висящей на стене фотографии, где все они вчетвером были засняты на южном балкончике, на фоне оранжевого моря и бегущих по небу нежно-розовых облаков, - скажите мне, вы все, разве это было невозможно?
Пасьянс тёк медленно, это была единственная игра, оставшаяся теперь в ее распоряжении, а губы тихонько шептали так и не забытые строчки:
Не поминайте лихом, человеки.
Мне путь отсюда – прямо. Только прямо.
С губной гармошкой, в драных старых джинсах,
По сломанному компасу – и пусть.
Я был бы рад остаться тут навеки,
Найти себе поглубже Фудзи-яму…
Но я здесь почему-то не прижился,
А значит, и нигде не приживусь.
________________________________________________
