Она отчаянно скрипела, и все время отклонялась от идеальной оси, но, тем не менее, неизменно служила, находя предназначенное ей место - в проеме кирпичного забора, окружавшего периметр дома.
Этот большой дом, с прилегающим к нему садом, полным диковинных растений и заповедных уголков, спрятанных в густой тени, - был построен еще его дедом и, казалось, простоит вечность. Но вышло совсем не так.
Уже попав во взрослую жизнь, он не однажды возвращался сюда, словно не мог перегрызть пуповину, связывающую его с детством.
Детство замечательно пахло. Нельзя сказать чтобы все запахи были абсолютно- комильфо - ведь это была Азия и ветерок нередко приносил аромат дохлой кошки, или стихийной помойки, образовавшейся, где-нибудь рядом с заброшенной стройкой.
Но очень часто это был запах цветущего миндаля или соленый ветерок из степей окружавших город. Были еще ароматы осеннего сада, наполненного созревшими плодами и особенный запах зимы, настоянный на холоде и дыме, вылетающем из трубы.
Сквозь эту калитку протекало время, унося за собой события и годы. Он выходил в проем бойким пионером, а через период возвращался значительно возмужавшим перцем –обремененным ответственностями и заботами, неизбежно возникающими, вместе с желанием продолжить свой род.
Все это длилось довольно долго, пока не завертелось с неизбежным ускорением, превратившись в некую абстракцию – символ, застрявший в памяти вроде засушенного цветка, отмечающего страницу с романтическим стихотворением. Оно, и живо то благодаря лишь этой некогда пахнущей летом закладке.
Символ лета и печали -
Сей засушенный предмет,
Будет мне всегда пророчить
Память тех счастливых лет...
-Написал он однажды в школьную тетрадь своей очередной подружки. Тетрадь служила одновременно гербарием и собранием легковесных мадригалов.
Эти, бесхитростные, на первый взгляд, строчки, стали, тем не менее, матрицей всех последующих событий.
Жизнь, наполнявшая детство, была незатейлива и проста, но в ней таился, определенный смысл.
Парадоксальным образом он пришел к пониманию этого на выставке одного немецкого дизайнера, в перестроечной уже Москве, когда наблюдал странную конструкцию, в виде перевязанных между собой хворостин, установленных на планшет с песком. Палки эти - сучковатые и корявые – размещались убогим шалашиком, наподобие обглоданного ветрами скелета эскимосского чума.
К вершине конструкции был привязан нож, едва достающий острым концом горизонтальной поверхности планшета.
По сигналу конструкция начинала двигаться, дрожа и поскрипывая. Она приводилась в действие тонкими нитями, протянутыми к невидимым механизмам, спрятанным за ширмами.
Со стороны все казалось безумием, лишенным всякого смысла. Какие-то шнурки, раскачивающие нож… Лезвие едва касаясь поверхности, медленно ползет по песку, то замирая, то снова продолжая путь – словно измученный недугами странник, пересекающий знойную пустыню.
Но, если все же проявить терпение, и подождать, то становилось понятно, что перед вами не что иное, как оригинальное чертежное устройство!
Результатом этих иррациональных действий - стал нарисованный на песке круг. И это было похоже на чудо.
Собственная жизнь показалась ему таким же набором нелепых случайностей, запертых в фигуру круга.
-Ты помнишь наши посиделки на скамейке под тутовым деревом? – спросил он однажды у той девочки, любовь к которой ему приписывали так долго, что он и сам поверил в нее.
Возможно это сладкое, словно леденец, липкое чувство действительно было любовью? Как знать?
Общение происходило во сне, и потому он сомневался – а стоило ли верить всему, что она говорила?
Она притворилась, что ничего не помнит. Может быть, так оно и было – на самом деле.
Тем не менее, обвиняла… - Жизнь не задалась, из-за него,- как она считала
Значит, что-то помнила и несла в себе определенное отношение к тем событиям.
Он пытался объяснить ей, что даже за воспоминание о том времени, стоило жить.
.
-Когда ты прыгала за мячом, играя в волейбол, то вытягивалась в пространстве, словно вибрирующая в волнах света, экзотическая рыба.
…И тогда случалась химическая реакция - будто кто-то брызгал сверху сладким сиропом, склеивающим жизнь вокруг – рассказывал он в том сне. – Пространство становилось плотным и липким на ощупь.
- Ты действовала на меня как наркотик... Возможно, дело было, даже не в тебе… Может быть, это во мне самом был спрятан волшебный инструмент, который подобно калейдоскопу, медленно вращаясь, украшает жизнь миллионами радужных искр. В любом случае твое отражение в нем было прекрасным, потому что ты сама была маленьким и совершенным божеством!
-Я не очень помню - говорила она, притворяясь равнодушной и, кажется, даже раздражаясь немного.
Видимо, он все-таки изрядно подпортил ей жизнь.
Он выплыл из того сна с легким ощущением вины. Чувствовать себя виноватым, впрочем, было ему не впервой.
Возможно, это, действительно, была любовь. Наивная и по детски трогательная.
А, может быть искаженная сном реальность, преподносила сюрпризы, обманывая и дразня, как это частенько случалось с ним раньше.
Когда, после того сна, он пытался теребить разбуженную память, то образ трогательной девочки – обладательницы косичек и бантов - неизменно заслоняла зрелая девица с крутыми бедрами и не по годам развитой грудью, появившаяся позже.
С ней они слиплись телами - в один из летних дней студенческих каникул, когда он вернулся к знакомой калитке уже обладателем усов и уверенного баритона. Все случилось в лопухах за дровяными сараями - среди хлама и запустения, которыми неизбежно сопровождается надвигающаяся старость. Приходил в негодность дом. Старел и медленно впадал в маразм дед, построивший его в свои лучшие годы. Всегда такая энергичная бабушка, уже хуже справлялась с наступающей отовсюду разрухой. Все двигалось к неизбежному концу. Просто тогда он еще не замечал этого.
…Ее обнаженное тело на фоне этой локальной энтропии, смотрелось, как некий постмодернистский изыск – красивая бабочка, пришпиленная ржавой булавкой к куску грубого картона с приклеенным к нему содержимым пепельницы, залитым желто-зелеными струями акрила. Нечто подобное он увидел однажды на выставке модного художника-авангардиста. Вполне возможно, что этим художником был он сам - очередной забытый сон, ставший другой реальностью?
Эта вспыхнувшая страсть, разом смела всю романтику, оставив после себя лишь легкий привкус миндальной горечи и аромат сигарет, которые она стала курить, выдувая дым через свернутые трубочкой сочные губы. В легких облаках этого сладкого дыма, растворилось воспоминание о прыгнувшей за мячом девочке - она, словно маленькая рыбка, исчезла во внезапно набежавшей волне.
Девочка слишком быстро превратилась в женщину.
Впрочем, в тот период все было несколько стремительно и поспешно. Эта эскизность бытия - неизбежная дань глупости или объективная реальность, присущая всякой молодости?
И когда появляется желание написать жизнь с чистого листа, выясняется, что краски перемешались, а то и вовсе пропали в суете будней. В итоге остаются лишь воспоминания, сдобренные изрядной долей романтики, призванной слегка починить ускользающее пространство.
Наверное, это и есть альтернатива такому скоропортящемуся продукту, как счастье?
-Нужно научиться, наконец, жить настоящим и всегда помнить о прошлом – постоянно твердил он себе. Потом к нему придут другие фразы, несущие в себе разные понимания и смыслы: С нами БОГ… В многих мудростях - многия печали….- бормотал он себе под нос в минуты раздумий.
И самая главная из всех - … И все вернется на круги своя!
Когда он в последний раз вышел через старую калитку, что-то пискнувшую ему на прощание – он еще не понял что уходит отсюда навсегда.
Тогда он решил заглянуть - на прощание - в старый парк, свидетель их детских увеселений. Эти могучие платаны помнили его резвым мальчишкой, прыгавшим по раскидистым веткам деревьев, словно юный Тарзан. В опасные игры они играли тогда. Забирались на самый верх, чтобы снизу невозможно было прицельно попасть мячом. Быстро спускались вниз по веревкам, как герои одноименного фильма. Вновь забирались на деревья и крыши домов, перепрыгивая через заборы. Даже не понимали, что рискуют жизнью.
Вот центральная аллея парка, где когда-то стояли постаменты с героями и вождями минувшей эпохи.
Остались одни облезлые тумбочки пьедесталов, заросшие сорной травой. Парк, как и дом деда, как и вся страна, пришел в запустение. Кругом разруха и потеря ориентиров. Напрасно потраченные силы и обманутые ожидания!
Отклонившееся от оси, стремительно ржавеющее колесо обозрения, колченогий гипсовый пионер, безмолвно дующий в горн. Еще каких-нибудь двадцать лет назад он и не помышлял о столь бесславном своем конце. Отформованный и покрашенный серебряной краской в одном из многочисленных скульптурных комбинатов Великой страны, - этот юный глашатай революции - был установлен среди цветущей клумбы, как некий символ, закрепляющий нерушимые каноны, вместе с остальными идолами социалистического иконостаса.
Все были втянуты в круг ритуальных действий, призванных вызывать неизменный восторг, заменяющий реальность. Так оно и было: по команде радовались и горевали. Совершали подвиги и рожали детей.
Но что-то не сработало. Перестали цепляться друг за друга шестеренки общественных механизмов. Испортилась реальность, и словно песок из неплотно сжатых ладошек исчезло куда-то счастье.
Не может, видимо, счастье быть гарантированным всем и каждому. Тогда это неизбежно превращается в болезнь, как и любое блаженство нелегитимного рода и свойства.
Хотя то, что происходит сейчас еще хуже!
Этот всеобщий похмельный синдром, когда одних корёжит, в приступах абстинентной зависимости от указующей длани, а другие, пользуясь, случаем, беззастенчиво воруют то, что стало плохо лежать, без присмотра внезапно сбежавших начальников.
Впрочем, чего еще ждать от людей, которых, не научив плавать, погнали в воду/ не зная броду/?
Самые умные, как раз, в воду-то и не полезли. Слегка задержались, пока другие перли неведомо куда…
Остались на берегу и объявили себя хозяевами всей земли и прилегающих к ней недр.
Прочие - застряли - по пояс в вонючей жиже, не зная - куда податься.
Ему и таким, как он, пожалуй, хуже всех – оказался где-то посередине, потеряв ориентиры и смыслы. Как всегда: свой среди чужих, и чужой среди своих…
Не осталось уже ничего, кроме брезгливого недоумения, которое возможно испытывают некоторые, глядя на мать алкоголичку или предавшего всех и вся отца.
Но он верит, что все это пройдет, нужно просто набраться терпения и - … ВСЕ ВЕРНЕТСЯ НА КРУГИ СВОЯ!
Вернется все, кроме детства, поселившегося отныне во снах, вместе со скрипучей калиткой, первой любовью, недозрелыми яблоками из соседского сада, которые почему-то гораздо вкуснее своих и еще многими вещами, исчезнувшими без следа, но которые - слава богу - застряли в памяти, как силуэты гербария, пахнущего ушедшим летом.
Все это можно доставать время от времени из закоулков прошлого и прокручивать, словно старинную пластинку, полную воспоминаний, веря в лучшие времена.