А пока… пока было утро. И только она. Одна. И никаких чужих людей и непрошенных жизней, громких голосов и вздорных окликов, надменного изгиба бровей и капризного принюхивания. Сейчас она была Королевой, Богиней, Властительницей судеб и, если хотите, да-да… просто Ведьмой. Она любовно коснулась баночек, стерла невидимую пыль с жестяных крышек, глубоко вдохнула еле заметный аромат вечности и улыбнулась своему смешному, кривобокому и пузатому отражению на склянках с маслами. Кисти рук погрузились в огромную вазу, перебирая лепестки роз, выуживая те, что успели подвять за ночь, пробежали по ребристым полочкам, коснулись ящиков, переставляя уютные горшочки в зеркалах витрин. Столько еще нужно успеть - все рассортировать, разложить, отобрать. Приготовить зелье любви, дать ему настояться и не забыть открывать крышку на колбе два раза в день, чтобы оно не задохнулось без глотка свежего воздуха; разбавить настой ревности каплей нежности, чтобы он не вспыхнул в сосуде ненароком и ни в коем случае не дать ему перезреть, не то - быть пожару. Встряхнула эликсир наивности, тот вспыхнул, отозвался ворчливым вихрем пузырьков и отражением солнечных зайчиков заиграл на гранях стекла. Она открыла старую, ветхую книгу с неровными, обтрепанными краями и заложенной сухой бабочкой на странице, пробежала пальцем по строкам рецепта, едва уловимо шевеля губами:
«Сакуры ветка,
розы бутон,
измельченная скорлупа грецких орехов,
стручок ванили,
палочка корицы,
шишкоягоды можжевельника,
одна капля эфирного масла апельсина,
порошок счастья,
капелька грусти,
щепоть весеннего настроения…».
Бабушкино наследство. Она помнила теплые, сухие руки, что обхватывали ее детские, пухлые ладошки и учили правильно смешивать, размельчать в ступке смеси душистых трав, цветов, пряностей, масел. Комната наполнялась ароматами, и казалось, что разномастные запахи прятались по углам, затихали за шкафом, окутывали шлейфом каждую вещь. И даже со временем стоило ей только коснуться какой-нибудь милой безделицы, приоткрыть крышку шкатулки, как она слышала тот или иной запах.
Кто-то жил, созерцая краски, пропуская мир через фотообъектив и насыщаясь глазами. Кто-то ловил тонкие ноты музыки, пение птиц, шорохи ночи и стрекот цикад, жадно пожирал мир ушными раковинами и хранил звуки, словно жемчуг, на дне души. Она же обитала в мире запахов, что хранил в себе теплый сумрак мореного дерева, россыпи сахарной пудры, привкус коричного печенья, тревожное молчание ночи и дыхание близкой грозы. И этот мир то наполнялся наглым, дразнящим яблочным уксусом, то сочился сладким, шоколадным кексом, то чихал перечной пылью, иногда мечтал, уносясь в небо кофейным облаком, то тонкой сигарной дымкой проникал сквозь замочную скважину и ласкал ее чувственные ноздри.
Вздох… Она встречала новый запах, как старого знакомого, пополняя свою коллекцию ароматов. И радовалась, как ребенок, если удавалось наткнуться на что-то эдакое – то оригинально-новое-креативно-озорное, то давно забытое под слоем пыли в паутинных углах антикварной лавки старьевщика. Так, пожалуй, радуется ловец снов, когда в его сети попадают особенно редкие, раскрашенные, с глубинной ретушью экземпляры. В каждом сне хранятся чьи-то мечты и тревоги, еще несбывшиеся надежды и уже случившиеся радости, в них встречаются влюбленные, возвращаются давно ушедшие, нечаянно находятся потерявшиеся ответы на незаданные вопросы. А на переправе, точно старый паромщик в ночи, скрипит тросом, разгоняя эхо над спящей рекой, ловец снов…
Над приоткрывшейся дверью звонко рассмеялся колокольчик, послышались чьи-то торопливые шаги, шорох одежды, негромкие перешептывания. Она выпрямила спину и, не оборачиваясь, продолжала колдовать, пока не услышала: «Девушка, пробейте мне, пожалуйста, розовое поппури, соль для ванны «Вечная молодость», молочный порошок и несколько палочек с запахом счастья»…
