«Взять отпуск за свой счет и исчезнуть - раствориться на каком-нибудь далеком, многолюдном лазурном побережье», - мелькнула весьма соблазнительная мысль.«Иллюзии», - пробурчала ей вслед суровая реальность. Совершив круг почета вдоль ровных, глянцево-оберточных рядов с продуктами, не забыв расплатиться у кассы, с туго-набитыми пакетами в руках вместе с толпой я выплыла из недр магазина. И, неловко повернувшись, столкнулась с невысокой, изящной пожилой дамой. Ее тонкая трость дрогнула под тяжестью моих покупок и выскользнула из руки. Она тихо ахнула, пытаясь ее поймать, и уронила на каменный пол сумку с продуктами. Три яблока, красными, выкатившимися колобками, заплясали по ступеням вниз. Я бросилась вдогонку и поспешила вернуть их хозяйке вместе с тростью и искренними извинениями. Подняла на нее немного смущенный, виноватый взгляд и замерла. Передо мной в маленькой, круглой, вуалевой шляпке-таблетке, в длинном вишневом пальто, с элегантным пурпурным платком на шее стояла моя учительница немецкого языка - Лилия Васильевна Гольц, женщина изысканной, утомленной красоты. Все такая же изящная, утонченная, сохранившая свою привлекательность даже в сеточке мелких морщин, будто и не было их, этих наполненных, стремительно-пролетевших двадцати лет. Я подала ей сумочку, трость и с какой-то пионерской робостью в голосе произнесла: «Здравствуйте, ЛильВасильна». Она со снисходительной улыбкой приняла все и ответила: «Добрый вечер, милочка. Если здороваетесь, значит, знаете и помните, а это приятно». Было ужасно неловко от всей этой ситуации, и я предложила подвезти ее до дома, клятвенно заверив, что мне это совсем не трудно, а даже наоборот. Она же в благодарность пригласила подняться к себе, сказав, что без чашечки чая меня не отпустит. И я вдруг пронзительно ясно поняла, что ей там, в квартире, так же одиноко и пусто, и как сильно она изголодалась по общению.
Маленькая светлая комната встретила уютным запахом вечности и милым очарованием старых, антикварных вещей. Лилия Васильевна пригласила к столу, а сама поспешила скрыться на кухне. Я зачарованно разглядывала обстановку, окутанную дымкой давно исчезнувших минут. В недрах буфета на белой, кружевной салфетке торжественно возвышался патефон, на полочках тщательно, с любовью были расставлены керамические фигурки, и в центре серебряный ангел приподнял удивленно сутулые, крылатые плечики, благочестиво сложил на цыплячьей грудке крошечные ладошки, понурив печальное серебряное личико. На противоположной стене, на гобелене висела в тонкой, деревянной рамочке черно-белая фотография. Я невольно залюбовалась этим снимком: на фоне бушующего моря высокий, статный мужчина обнимал улыбающуюся женщину, и смотрел прямо через объектив, минуя время, в мою душу. Уверенный, мужской взгляд, чуть насмешливых глаз, с прищуром; волнистые волосы, зачесанные назад; красивый, высокий лоб; четко очерченные губы.- Это мы с мужем в Гаграх. Едва ли не единственная фотография, где я смеюсь. В жизни очень улыбчивая, а вот на заказ не люблю, - услышала я из-за спины ее голос. Лилия Васильевна бережно расставляла на белоснежной скатерти чашки из ленинградского фарфора, маленькую серебряную сахарницу с крупинчатыми, ровными кубиками сахара и хрустальную вазочку с ароматным вишневым вареньем.
- Мы познакомились в семьдесят втором, оба были абсолютно разные, оба любили и ошибались, у обоих было уже по одному крушению в жизни. Неспокойные, мнительные, требовательные друг к другу... Я работала в школе в подмосковном Королеве и только-только рассталась со своим первым мужем, талантливым художником, который год за годом пропивал свой божий дар. Творческие люди, они, Вы знаете, легко поддаются вдохновению и так же легко ломаются под тяжестью жизненных невзгод. Я все пыталась его спасти, вытянуть, вытащить, потом отчаялась. Да, и душа чужая. Страшно и одиноко так жить. В один миг после развода жизнь подпрыгнула, зашаталась, грохнула и обвалилась. Подруги, понимая мое состояние, решили устроить девичник в одном из столичных ресторанов. Вечер кружил, пьянил, чаровал. Я сама себе очень нравилась в то время. Моя внешность вошла в ту прекрасную пору абсолютной полноты образа, когда лицо выражает покой и свободу от смятения молодости, от стремления непременно успеть и обязательно настигнуть. Та золотая сердцевинка возраста, краткий миг, когда ты в ладу со временем, собственным телом и собственным лицом. Вы сейчас находитесь именно в этой поре, милочка, цените эти мгновения... Бог дал человеку все – кроме времени... Так вот... о чем я?
Я слушала, прихлебывая теплый, ароматный чай, и боялась ее перебить неловко оброненным словом, прервать этот чудный ручеек струящейся памяти. - Мы сидели за столиком, невинно о чем-то болтали, смеялись, живая музыка лилась со сцены. На моей шее, на длинной цепочке висел кулон, он проблескивал хрустальной слезой на вдохе поднимающейся груди. Именно за этот блеск в многолюдном зале ресторана и зацепился взглядом мой муж, как он сам позже признался. На сцене дородная, аппетитная певица в блестящем платье с кроваво-красными, толстыми губами исполняла душераздирающий романс. Из зала вышел элегантный мужчина, шепнул что-то на ухо аккомпаниатору и вложил ему в ладонь мятую купюру. Тот улыбнулся, кивнул, и вдруг заиграл совершенно иную мелодию. Мужчина же уверенным жестом принял микрофон, шагнул на сцену и совершенно чарующим, бархатным голосом запел « В парке Чаир распускаются розы...». Мы словно сплелись с ним взглядами, раскрывая все свое прошлое и по наитию угадывая то, чему только суждено еще сбыться. Подруги начали перешептываться, переглядываться. И тут к столику подошел официант с открытой бутылкой шампанского и произнес: « Это презент для дам вот от этого товарища, что исполняет песню». Затем мужчина пригласил меня на вальс, с первых минут с Мишей было очень легко и приятно общаться...
Лилия Васильевна поднялась из-за стола, подошла к буфету и, сдув невидимую пыльцу с пластинки, завела патефон. Комната наполнилась чуть потрескивающим шипением и далеким, тихим тембром: « ... в парке Чаир расцветает миндаль...», и вот тогда небесная музыка начала перебирать мою душу по стрункам, и слезы набежали волной на глаза...
Между тем она продолжала:
- Был ясный, погожий день. Мы шли Измайловским парком, а над головой простилалась сплошная зеленая крона с узорными прорехами ослепительного солнца. И тут у Серебряно-Виноградного пруда нас окликнул одноногий инвалид с пепельно-синим вороном на плече, что торговал судьбой из корзинки. Мы, не раздумывая, протянули ему монетку, и ворон, важно сверкнув влажным глазом, достал из цилиндрической сферы, крошечный свиток. На жухлом пергаменте было криво нацарапано: «Вы будете вместе ровно тринадцать лет». Миша еще долго потом смеялся этой глупой, банальной шутке, а я где-то глубоко в душе замирала и гнала от себя черные, щемящие мысли... Он много и заразительно рассказывал и как-то сразу и прочно вошел в мою жизнь. Мы расписались, я переехала в его большую, пятикомнатную квартиру, и впервые в жизни была счастлива с любимым мужчиной. Мы были очень нежно друг к другу привязаны и берегли каждое мгновение жизни, а она очень быстро набирала темп, вкус и тонус. Миша принадлежал к особому типу людей, которые дружат с людьми, вещами, животными, погодой и всем, что происходит вокруг. Любое действие у него превращалось в событие. На кухне он был царь и Бог, знал самые невероятные рецепты. И еще он обладал жаждой к просвещению, питал страсть затаскивать, затягивать в свою душу и в свои увлечения любого, близкого к нему человека, касалось ли это музыки, прочитанных и полюбившихся книг, просмотренных фильмов. С ним было так интересно и гармонично, когда человек помогает тебе понять, что ты не лучше другого, но и он не выше тебя... И у него были очень красивые, крупные руки с сильными и длинными пальцами. Я могла наблюдать за ним часами, готовил ли он или музицировал, перебирая клавиши фортепьяно или тугие струны гитары. У Миши было очень много знакомых, практически в любой сфере деятельности был свой, нужный человек. Меня приняли на службу в Министерство Иностранных Дел, переводчицей при одном высокопоставленном чиновнике. Начались частые и длительные командировки, сначала по Союзу, затем первые поездки за границу...
Она замолчала, выключила патефон, взяла в руки длинный, черный мундштук с тонкой сигаретой, прикурила и затянулась в какой-то оглушительной, обморочной тишине, и было слышно, как качнулась доска ее прожитой жизни, и тяжесть души покатилась вниз...
- Он всегда придумывал что-то необычное, когда встречал меня из поездок. Однажды в командировке в холодной Югре я мечтала о нежных, трогательных ромашках, представляла, как прилечу домой и вырвусь на дачу, в ромашковые луга. Миша встречал меня в аэропорту в три часа утра с охапкой полевых ромашек. Я визжала от восторга, словно девчонка, и спрашивала его: «Ну, откуда? Откуда, ты узнал о ромашках?» «Господи! – пробормотал он устало, - да, я все про тебя знаю! Я столько лет с тобой прожил...». И я была ему безмерно благодарна за то, что была счастливой и любимой женщиной. Конечно, были у нас и ссоры и размолвки, но все это сейчас, с высоты прожитых лет, кажется таким пустым и несущественным. Я прожила до встречи с ним тридцать лет, и даже не предполагала насколько счастлива может быть женщина...У меня была очередная правительственная командировка в Германию, мы вылетали группой поздно ночью. Я, как всегда, волновалась, а Миша, как всегда, был очень спокоен и не возмутим. Объявили посадку, я спешно его поцеловала в уголки губ, подхватила дипломат и направилась к группе, и вдруг на выходе обернулась – мы, как по команде подняли руки и так, не двигаясь, держали их, будто на расстоянии передавали что-то невидимое для всех из ладони в ладонь...
Командировка была на исходе, на завтра были назначены последние заключительные переговоры, от которых зависел исход встречи. Несмотря на загруженность, я тосковала в этой далекой стране, огромном городе, большом, гостиничном номере, маялась, искала что-то, словно давно закопала здесь клад и забыла где... И вот, принимая душ, я вдруг вспомнила ученого ворона и Измайловский парк и поняла, что прошло ровно тринадцать лет с того вечера. Мысленно усмехнувшись, представила, как наутро наберу наш домашний номер и напомню мужу об этой «роковой» дате, и как мы пожурим друг друга, вспомнив немного наивную молодость. В ночи неожиданно зазвонил телефон. Никто не мог мне звонить в этот час. Сонной рукой, нашарив в темноте трубку, услышала знакомый голос Мишиного брата:
- Лилечка, у Миши сердечный приступ...
Я села в кровати. Ледяной холод ожог душу, словно и не спала:
- Он жив?
В ответ тишина и сдавленные рыдания.
- Его не спасли, - тихо прошелестел он.
Я стала судорожно собирать вещи, чтобы вылететь в Москву первым же рейсом. Мне сухо и очень спокойно объяснили, почему сделать это не возможно, расставляя приоритеты и напоминая о долге перед Родиной...
Все окна в небоскребе напротив погасли, темная душная громада его на фоне чернильного, подсвеченного огнями фонарей, чужого неба давила невероятной, непередаваемой тоской. Я открыла одним рывком окно... Черт знает сколько этажей уходило вниз, к ленточке тротуара... Нет! Я должна его проводить, я обязана быть рядом...Переговоры прошли успешно... Ненависть остро и больно перекатывалась в животе, булькала у горла... Перелет из Германии в Москву так и остался самой длинной и самой страшной дорогой в моей жизни...
Лилия Васильевна промакивала глаза, ловила набежавшие слезы трепещущим платочком. Минуты бежали, а мне казалось, что время повисло и колыхалось, как занавеска на сквозняке памяти...
- Это были мои последние переговоры. Сразу после похорон я написала заявление об уходе и уехала в провинцию, в наш маленький городок, устроилась в школу учителем немецкого языка и не жалела об этом ни минуты...
- Я до сих пор вспоминаю Ваши такие необычные уроки, когда Вы вместо обязательной программы читали нам собственные зарисовки и произведения Гете на его родном языке. Даже в свои 12-13 лет мы понимали насколько это великолепно и внимали каждому слову.
- Спасибо, милочка. Я и по сей день этим живу. Любовью своих учеников и своими воспоминаниями.
Лилия Васильевна замолчала, словно выдохлась, вынула всю душу, до краев, без остатка.А я сидела и думала, о странной избирательности того ветра, что переносит человеческие жизни с места на место...В небе висела неподвижная алюминиевая луна. Я слушала ее рассказ и понимала, что напишу об этой чудесной женщине, которая сберегла в своей памяти лица, даты, судьбы, не растеряла их на жизненном пути, а скопила и пронесла. И уже мысленно тасовала, как и она всю жизнь одни и те же знаки: числа, приметы, совпадения, встречи, строки, еще не родившихся книг, надеясь выстроить что-то новое, нащупывая, набирая невидимые карты судьбы: числа, приметы, строки, рассказы...
