Они шли очень долго. Сначала – от победы к победе, потом – от поражения к поражению. Теперь это уже не имело значения – осталось недолго.
Их самих никогда не было много, потому что не могло быть. А теперь осталось совсем мало. Сколько именно – это тоже уже не имело значения. Слишком мало.
Узкая дорога шла по лугу. Лес, в котором они недавно устроили последнюю засаду, остался позади. Впереди постепенно поднимался холм, а за ним была река – широкая, полноводная. Хорошее место для того, чтобы закончить всё.
Они поднялись по пологому склону. Главный прошел вперед, странно-неторопливо. Остальные по привычке остановились: встали неровным рядом, когда он обернулся. Ни черного с серебром, ни серебристо-серого никто уже давно не носил. Цвет войны – это цвет грязи, вянущих листьев, предрассветной мглы.
Он мог бы, наверное, сказать многое, глядя в знакомые лица. Лица казались похожими – выражением спокойного, уверенного ожидания. Он мог бы сказать, что они «наводили ужас на врагов». Ну и что теперь с этого? Он мог бы сказать, что их ненавидят. Но это было слишком очевидно и привычно. Слова потеряли всякое значение и кончились. Поэтому никто больше не носил и разных побрякушек, которые когда-то что-то якобы значили. Поэтому легкое движение пробежало по короткому строю, когда главный плавным, незаметным движением извлек из-под плаща кинжал в истертых ножнах. Он держал его в левой руке, прямо перед собой, и, чуть сдвинув брови, вглядывался в лица немногих, в лица оставшихся, в лица последних…
А потом спокойно и осторожно извлек кинжал из ножен. Небо было мутным, но матово-серый клинок неярко блеснул, когда главный, подняв его до плеча, резко всадил кинжал по самую рукоять в землю. Он будто поклонился им, последним – а когда распрямился, сомкнутые пальцы правой руки показали: «Здесь».
Он коротко кивнул, и люди быстро и молча принялись за работу. Едва ли кто-нибудь лучше них знал, как организовать оборону. Они успели все закончить, когда на опушке леса началось движение. Это шли враги, которые не собирались тратить сил и времени даром. Главный на миг прикрыл глаза – большего не требовалось, и еле заметно улыбнулся – самыми уголками губ…
***
Командир медленно поднялся на вершину холма и остановился, глядя на труп врага. Главный лежал навзничь в луже крови. Смотрел в небо, и улыбался – самыми уголками губ. Что-то торчало рядом из вытоптанной травы. Командир наклонился, увидел рукоять кинжала, протянул к ней руку – и резко отдернул.
Распрямился – из-под сдвинутых бровей оглядел своих, столпившихся вокруг. Он молчал, серо-зеленые глаза сердито блестели. Ветер рвал холодные тучи, пахло дождем, рекой, гарью и кровью.
- Ничего не брать, - сказал он и помолчал. – Трупы и все остальное свалить здесь и сжечь. Дотла.
Резко повернулся и спустился вниз к реке. Долго плескал себе в лицо стылой осенней водой. Из памяти не шло лицо главного. Лицо мертвого врага. Оно тревожило, не отпускало – странное чувство, что он не понял чего-то до конца…
А может, просто потерял, опять потерял многих, очень многих своих.
А может, что-то ещё.