И душа запуталась в азах,
И пришла Мария Магдалина,
Падшая... но не в моих глазах».
Ю.Г.
Юра Гончаров в поэзии московского андерграунда 80-х – это фигура мало сказать заметная. В квартире гостиничного типа, рассчитанной «на одного человека боком», собиралось по 20-30 авторов со своими стихами и прозами, звучала внятная ругань в адрес Советской власти, составлялись и подписывались какие-то петиции и воззвания, появлялись и размножались «Хроники последних событий», «Посевы», статьи Терца, «Четвертая проза» Мандельштама и прочая, и прочая, и прочая.
Вчера, сегодня и ежедневно я не люблю диссидентуру того времени. Исключение составляют, пожалуй, «Яныч» Альбрехт – великолепный неуклюжий и ироничный юрист, написавший «Как вести себя на допросе» и «Как вести себя на обыске» – да добросовестный Андрей Дмитриевич Сахаров. Все прочее антисоветское стадо составлено было из людей неталантливых и наглых в своем творчестве, коньюнктурных и до костей продажных в своей «подрывной» деятельности. Впрочем, те из них, кто спустя годы пролез в российскую власть, вполне это доказали всей дальнейшей жизнью. Одним из самых страшных последствий их присутствия в обществе оказалось то, что их «идеями» пропитались души многих молодых ребят. Пропитались не острой до боли любовью к России, а презрением к ней, не состраданием к своему народу, а насмешкой над ним, не полетом в небо, а
уходом в норы. Расплата пришла позже, когда Советская власть рухнула просто потому, что стала совершенно безразлична всем в СССР, потому, что ее идеи исчерпали себя и дискредитировались. Когда говорят, что ей в этом помогли диссиденты – не верьте. Они составляли оппозицию и фактически власть укрепляли, гальванизировали идеологический труп коммунистических идеалов, компенсировали собственные комплексы, ну и всякое такое прочее... Опять-таки, сегодня мы видим, куда их на самом деле рвало.
Однако, идеи свободы опасны своей привлекательностью и внешней неоспоримостью. Я и сам этим переболел, и пока не пришла пора внутреннего перерождения «социальности» в «осмысленность», написал некоторое количество «античных» (определение КГБ того времени) текстов... Все они благополучно скончались вместе с развитым социализмом. Юра Гончаров отдал этой теме себя всего – без остатка, – и сделал это талантливо. Его тексты интересны и сейчас, вспоминаются друзьями, стали цитатами, утратившими авторство. «Интеллигент в первом поколении» – это его. Как всякий поэт на территории российской, Юра считал своим долгом вести и жизнь соответствующую. Где-то он дежурил в котельной, добывая себе на хлеб с маслом, в чем-то ему помогала любящая мама, всегда находились молодые поклонницы его творчества, готовые ободрить и поощрить чем могли – вот и ладушки. Ну и алкоголь был – чего греха таить. Наркотиков, правда, не было: но в то время их распространялось немного, а потом уже поздно было переучиваться.
Это в быту. А на самом деле были подборки и самиздатски переплетенные сборники своих и чужих стихов, были чтения на литобъединениях у Эдика Иодковского, которого потом сильно напугали КГБисты и который свое ЛИТО прикрыл до лучших времен. Лучшие времена для Эдуарда так и не наступили, кстати. Когда пришла свобода, и рухнули "тяжкие оковы", его задавило машиной. Некоторое время остатки диссидентской шайки пытались выдать эту смерть за «происки комитета», но из глупой попытки ничего не вышло. Эдик погиб случайно, Царствие ему Небесное, и те, кто к нему приходил когда-то, его помнят. А Юра оказался поэтом настоящим. После 19-20 лет, как правило (а вернее – после двух-трех лет стихописательства) человек оказывается перед дилеммой: продолжать или нет? Ибо творчество – штука бездонная, и решив продолжать, надо нырять с головой. Делают это немногие: одни на пятый-шестой раз поступают в литинституты и потом обретают подобие упорядоченности бытия под сенью Литфонда, другие никуда не поступают, но пишут и пишут... Юра писал и писал. Всегда сильно, хотя не все было ровно, да когда и у кого оно было ровно? И еще – он участвовал в самом процессе. Он всегда затевал что-то и что-то осуществлял. Его можно было встретить в местах, куда попадали лишь самые-самые – в коммунальном музее Жени Нутовича, где авангардная живопись лучших из лучших висела в три слоя по
стенкам; в тусовке Бориса Бича, которая смело праздновала День Независимости Америки, выходя для этого почему-то на Пушкинскую площадь; в ДК на Бутырском валу с постановкой поэтического антисоветского спектакля (который мы тогда назвали «пострепрессионизмом»); в мастерской на Кузнецком мосту у художника, рисовавшего огромные картины из жизни алкоголиков и слушавшего при этом стихи Гончарова и Влодова; на выставке Кирилла Миллера; на чтениях Александра Гукова...
Юра для меня – это почти символ российской андерграундной антисоветской поэзии конца XX века. Были люди лучше (немного) и хуже (много), были поэты сильнее, и слабее, но Юра был честен в своем пути, который он проходил до конца.
Был...
XXI век, которого мы все ждали с затаенной опаской – ой, не доживем! – пришел и убил его на шестом своем году. Убил руками какой-то неопознанной шпаны во дворе его собственного дома, где он жил в новой квартире, полученной после того, как его «гостиничную» вместе со всем остальным домом выкупил некий банк... Жил, пил, рифмовал. Пропади пропадом все высокие слова, типа «погиб поэт, невольник чести»... Просто Юру убили, походя, ублюдки, которые никогда в жизни не узнают, какие стихи он носил в своей голове. И не узнают – ни они, ни их дети до седьмого колена. В том им и кара Божья.
На моей ли Родине серебро прядут,
На моей ли Родине чествуют иуд,
На моей ли Родине песни соловья.
На моей ли Родине... Где она – моя.
