Вдруг-осознание себя «придурком» его ошеломило, потрясло, но всё же он оправился от этого довольно быстро – что-то давало ему сил – что-то как будто говорило ему – „Всё не так уж плохо. Ничто ещё не потеряно. Живи! Нет ничего страшнее страха...“ Да он и сам отметил про себя – не прогнала, не оттолкнула. А это было для него теперь особо важно...
С утра весь день он был в нервозном – взвешено-приподнятом каком-то состоянии – сознательную его грусть снаружи – сгоняла подсознательная радость изнутри – очищался уже, что ли? Или?..
Войдя, он по лицу заметил вдруг – его болезнь – тревожила её, похоже, больше чем его, и оттого странная двойственность этого самоощущения, вернее – его противоречивость – обострилась до предела. Чтобы опять не затрясло – он зафиксировался взглядом на потёртом краешке её стола:
– Скажите, мой синдром – тяжёлый случай?
– Недооценивать его – опасно, он может исковеркать Вам всю жизнь, но это не болезнь, а только отклонение от нормы.
– Но отклонение от нормы, это – ненормально, а ненормальное функционирование, это болезнь.
– Ну, если так считать, у нас треть населения будет немножко ненормальна. Что – всех в дурдом? – Надо подкорректировать и жить. И не впадать в истерику. – (Спокойно, взвешенно).
– Понятно – я ещё и психопат. – Склонил он голову.
– Виктор – возьмите себя в руки – истерика неконструктивна. Вам сейчас нужно – выходить из тупика, а не долбиться головой о стену. – (С решимостью и болью).
Он улыбнулся:
– Понял – не дурак.
– И не валяйте дурака. Я в Ваши шуточки не верю...
Повисла пауза.
– Нервы шалят. – Признался он.
– Понятно... Вообще – Вам надо отдохнуть. Или расслабиться. Но Вы, как я догадываюсь, не хотите?
– Нет. Не хочу. Секундочку. Я соберусь.
– Посмотрите за окно, на дерево, и отвлекитесь – это снимает напряжение. – Она встала – отошла к стене – прислонилась к ней спиной – молча скрестила руки (чтоб не оттягивать его внимания от дерева-успокоителя на раздражителя-себя).
Он посмотрел. Прошла минута... Напряжение действительно – сняло! Но вот внимание (боковым зрением) – её не отпускало.
– Тяжёлая у Вас работа. – Сказал, разглядывая колыхающийся вместе с веткой за окном уже подсохше-огрубевший лист.
– Иногда – да. – Она смотрела в пол.
– Будем жалеть друг друга?.. – Он был одной какой-то частью где-то далеко, и лишь остатком – здесь.
– Жалеть не надо – надо относиться аккуратно. Тогда не надо будет и жалеть.
– Вы говорите афоризмами... Так же, как я... Мне кажется, что в прошлой жизни мы были друзьями. Вы не заметили, мы с Вами даже думаем похожими словами...
– Вам уже лучше? – (Отвлекла).
– Да... Вроде да. – Голос его был отстранён.
– Тогда продолжим? – (Осторожно).
– Да. – Он в отрешённой медленности перевёл взгляд с тонкой заоконной ветки на тонкое её запястье здесь – изящность кисти – кремовая нежность пальчика и – розоватый, в беленькой коронке, ноготок – чистый, как есть, без пошлости гламурной краски...
Голос её вошёл в его сознание уже упруже – чётче:
– Я понимаю – трудно, но нам нельзя всё время отвлекаться. Иначе – потеряем мысль, размоем разговор – не будет смысла.
Он кивнул молча – не желая полностью и окончательно выйти из сладостной прострации.
Она продолжила – с подчёркнутостью, с расстановкой:
– И главное – я не хочу Вам делать больно, но, поймите – если мы чего-нибудь не разберём, не выясним, то – и не вычистим, то в этой части всё, как было, так же и останется. Я мучаю Вас так дотошно для того, чтобы Вы были – полностью – здоровы.
Туман с него слетел. Он выпрямился, кашлянул – собрался:
– Понятно. Я готов. Что там у нас осталось?
– У Вас по диагнозу вопросы есть? – Она опять села за стол.
– Нет. Всё правильно, всё ясно.
– Хорошо. Тогда давайте разбираться дальше. Саму проблему мы нашли, теперь надо раскопать и вытащить на свет и её корни. Это необходимо для того, чтоб выкорчевать до конца созданную в Вас каким-то комплексом болезненную установку.
Она секунду помолчала и продолжила:
– Расскажите мне о своём детстве, всё, что помните, от самого рождения – какие у Вас были отношения в семье?
Он вздохнул, задумался, нашёл глазами шарик и, уже знакомо занырнув в него – заговорил:
– До трёх лет почти что ничего не помню. Жили мы в деревне, но без бабушек и дедушек – на целине. Родители сами построили свой дом... Да, ерунда, конечно, но – забавно – однажды я залез в корыто, где намешан был бетон, и напихал его себе за обе щёки. Мать выковыривала пальцем – выплюнуть я не хотел. Потом ещё был случай – мать выкрасила подоконник и ушла куда-то там, не знаю – по делам. Отец был на работе. Я заскучал один, а может –забоялся – залез на стул и ждал её прихода у окна. А улица пуста, ждал-ждал – всё нет и нет, так и уснул – щекой на подоконнике – ну и присох, понятно. Просыпаюсь – ужас! – Сзади кто-то ходит! Мать вернулась и молчком. А я и обернуться не могу – голову от подоконника не оторву – ну и орать, конечно. Мать прибежала – что да как. Немного успокоила, а дальше – что? – Ножом только доску под щекой подрезать. А мне опять кошмар – мама зарежет! Ну, через крик подрезала – рванулся я, а встать всё не могу – ещё и больно – волосом присох. Я в рёв, в истерику, а мать – смеётся. Обидно было. Очень. Потому, наверно, и запомнил...
Он помолчал задумчиво секунду:
– А потом, мне не было ещё трёх лет – мать с отцом развелись или, вернее – она от него со мной – сбежала. Из-за чего – потом... Приехали жить к тёте, маминой сестре. Городок хоть небольшой, но молодёжный – новостройка. А мать тогда – как девушка была, ничего ещё в жизни не видевшая, стройная, ну и, понятно – сразу же друзья, подруги. Весело, наверно, на свободе жить хотелось – наконец, без строгой бабушки и – тогда домостроевского – мужа. А я – куда меня? – Немного не ко времени, не к месту и некстати. Болтался, где приткнёт, а то просто закроет – сиди дома. То есть, известный принцип – «Сыт, одет, обут – чего тебе ещё?» Да, так. Куда и выходил – к двоюродному брату, к тёте. Мы с ними жили по соседству. Да там и всё тогда было недалеко...
Ещё секунда паузы и дальше:
– Игрушки мать почти не покупала – на это денег не было. Да и на день рождения подарки – не желанное, не в радость, а так – рутина, обязаловка – просто – всегда на вырост – зимняя одежда. Да ещё стой и примеряй – тоска... Гостей не звали – торт дорогой и – „Я не прислуга, убирать за всеми!“ А раз сам не приглашал – не приглашали и меня. Да и на что б я покупал подарки?.. Да вот, такие вот дела. Не то чтоб острая обида, боль – категоричные, но всё-таки давались разъяснения – почему нет. И всё же – понимая доводы умом – душой я их не принимал – где-то внутри надолго, как тавро, вожглось в меня к ней отчуждение и – затаённость... Причём даже не столько обстоятельства, сколько её нечестность, неосознанно, но ощущаемая мной тогда, как-то забытая, затёртая потом, меня так неотступно прессовала...
Он снова выпрямился (до того непроизвольно сжался от своих последних слов) – вздохнул и продолжал:
– Потом как-то нашёл в шкафу её дневник – мать двадцать лет любила человека, который пользовался ею – украшал её любовью свою жизнь – вытирал об неё ноги – не женился и не «отпускал», держал на поводке, а она, купаясь в своём чувстве, самозабвенно ему отдавалась и ничего не замечала до тех пор, пока причина их разлуки – его жена, болевшая все эти годы – не скончалась. А он, её любимый, такой несчастный в своём благородстве – женился не на ней, а на другой, копии той, что умерла – больной, богатой. Мать убивалась месяц, а потом – взяла и разлюбила! Так просто. То – без тебя нет смысла в жизни, а то – лучшие годы прождала этого подлого Козла... К нему, конечно, справедливо, но само-то чувство – чего стоит? – Куда пропало откровение из дневника – Я знаю, это на всю жизнь?.. Нет, это недостаток не её, а чувства. Преходящесть – его свойство. Ничто не вечно под Луной. А мать мне было жаль – какая б ни была в другом, душой была такая же, как я – идеалистка. И тоже, только на свой лад – несчастна...
Он снова помолчал секунду, грустно улыбнулся:
– А в общем-то, и в эти годы... Она не то чтобы гулящая была, но иногда, по случаю, пыталась – наконец как-то устроить свою жизнь – то есть, разделяя – совместить одно с другим – высокую любовь – душе, а телу – обеспеченность обыкновенным бытовым комфортом. Причём, как Вы сказали, именно дипломатическими методами – разыгрывая ожидаемую кандидатом роль, только уже с условием, с нагрузкой – требуя удовлетворения и её интересов. Но от меня она своего двуличия и не скрывала, объясняла всё это с житейской логикой, по-свойски, доверительно и просто – зачем, мол, мучиться, ради чего? Надо пожить по-человечески. Ты ведь уже большой, всё понимаешь. Я понимал. Но не совсем усваивал, как это совмещалось с её чувством?..
Он вздохнул, нервно потёр виски и продолжал:
– Отчуждённость первых лет она растопила во мне жалостью. Песни тоскливые, душещипательные потихонечку на кухне пела. А я всё слушал, слёзы иногда глотал – а то и нет – да так и смыл ими с души все свои старые и затаённые обиды... А теперь... Уже больше двух лет, как её нет... Умерла она, пока я был в отъезде... Может, поэтому – я удивляюсь бедности своих чувств по поводу. Никого ведь ближе не было и нет, но мне – как будто всё равно... Не то чтобы совсем, но как-то, знаете – не задевает. Будто чужой какой-то человек...
С минуту помолчали. Потом она спросила:
– Вы сказали про отца – тогда домостроевского. Объясните – почему? Что это значит?
– Он не застывшая фигура. Так был воспитан. Вышел из такой семьи. Думал, наверное, что муж должен быть жёстким, а потом, после того как мать сбежала, видно, осознал, что нет, и помягчел, очеловечился. Сейчас живёт с другой семьёй, и – всё нормально. Я был два раза у него, но настоящего контакта не случилось... Он узнаваемый, но всё-таки – как неродной – меня к нему не тянет. Нет, он, конечно – человек. Свои какие-то причины не ужиться с матерью у него были, но у меня знакомиться с ним как-то ближе, честно говоря, желанья нет. То есть – было, но – только до нашей встречи... – Он с огорчением нахмурился, вздохнул.
– Жалко, что семья Ваша распалась и – не дала Вам лучшего о себе представления. – Домиком сложились её брови.
– Может быть. Хотя – в том, что так было б лучше, я не совсем уверен – мать уступила его чувству только потому, что не смогла заполучить другого. И отец об этом знал – да мать от него этого и не скрывала...
– Да уж – клубок...
– Не размотать – разрыв был предопределён.
– Понятно... Вернёмся к Вашей матери. Попробуйте взглянуть со стороны, расскажите не как сын, а как знакомый, что она была за человек во времена Вашего детства?
– Хороша задачка! – Оживился он. – Ну, что ж – попробую...
И помолчал, выстраивая в мыслях этот образ:
– Ищущая к себе внимания, но, получив его, и не отталкивая – всё-таки не дающаяся в руки. Ухожена, со вкусом, хорошо одета. Легкоранима. Или нет, скорей – обидчива. И даже очень, да... Но, если обратятся к ней за помощью – поможет. Хотя – не всем и не всегда. И не деньгами. И – только женщине – в какой-то сложной ситуации, в беде. Да, приютить – спасти от террориста-мужа. Так появились её лучшие подруги: с посиделками, слезами на глазах, откровениями об интимном, долгой благодарной преданностью и истинным теплом души... Подруг. Сама она его лишь впитывала, истинного – никому не возвращала. Настоящего её тепла даже и для меня – не находилось! Я понял это лишь сейчас, рассказывая Вам. Как странно... Ведь выходит что? – Как человека, а не роль, не мать, я же её – совсем почти не знаю! Со стороны, чужими-то глазами – не видал...
Он встряхнул головой, отвёл глаза от шарика:
– Нет, наваждение какое-то. Куда-то я заехал не туда. Нет-нет, конечно – ерунда... Не знаю, в общем, что сказать. Размыто всё и неопределённо – человека в двух словах не описать... А в целом – детство моё протянулось нудно, пусто и бесцветно, но недоверия или враждебности – в нём всё же не было. И каких-то комплексов в меня – никто не поселял. Проблемы начались с шестого класса. Но об этом я уже писал, а Вы – читали...
И, «открестившись» – выпрямился, посмотрел в её глаза.
Она взгляд (до того смотрела на него – он чувствовал) – будто оберегая его – отвела:
– Проблемы – да. Но корни их всё-таки зародились в детстве.
– Но в чём, где, как?.. – (Нервозно-напряжённо).
– Не знаю даже, как начать... Наверняка Вам это будет тяжело услышать и принять, но – я другого выхода не вижу...
– Ничего, я снова в форме – проглочу. Давайте – надо, значит, надо – говорите прямо. – Он приготовился, собрался.
Она смотрела на него, но – не в глаза:
– Вы, сами, может, этого не понимая, обосновали и только что не сформулировали корень зла, начальный комплекс.
– Как это? Ничего не понимаю. – Нетерпеливо вставил он.
– Я объясню. Дело в том, что Ваша мать была эгоцентрична.
– То есть, центром Мира видела себя?
– Да, именно.
– Ну, пусть и так – при чём же тут моя враждебность?
– Послушайте, тут в двух словах не объяснить.
– Молчу. – Он сдержанно кивнул, собрался.
Она выдержала паузу, вздохнула:
– Дело в том, что Ваша мать – любила в Вас – не Вас, а только отражение и продолжение – самой себя... Ваш комплекс вырос из попыток вызывания любви, внимания, тепла у не любившей Вас, самой, наверное, от недостатка этого страдавшей матери.
– Постойте, что-то тут не так. Не может быть. Как это?.. Мать. Меня. И не любила?.. Нет-нет, она, конечно, сдержанный, внутри себя закрытый человек, но чтобы сына не любить?..
– И всё же... Давайте отстранимся от эмоций и – аналитически рассмотрим факты детства непредвзято, а – как бы со стороны.
– Ну хорошо, давайте. – Сдерживаясь, согласился он.
– Первое – присохнув к подоконнику, Вы в ужасе орали – так? А матери было смешно. То есть – её не задевало Ваше состояние. Она не видела Вас Вашими глазами – не сочувствовала Вам... Во всяком случае – не глубоко. Что это? От любви?..
Второе – запирала Вас и без необходимости на ключ. Чтоб Вы ей не мешали. Так?.. Да и известный принцип – «Сыт, одет, обут, чего тебе ещё?» – что, от любви?..
Третье – на день рождения торт не купить... Вы что, так плохо жили, что раз в год три рубля нельзя было найти? На что ж тогда она могла, как Вы сказали – хорошо, со вкусом одеваться?.. Ведь даже поухаживать за Вами не хотела – не прислуга... Ощущаемая Вами её ложь в лицо – это же манипуляции путём сознательного изменения реальности. Просто ей так было удобней. Ваша обида, затаённость ведь из чего-то выросла? Не на пустом же месте?..
Четвёртое – её любовь – Вас растопившая... Из рассказанного Вами, ясно – это только выросшая из влюблённости фиксация на труднодостижимом и – идеализация его. Это внешне, а по сути – это любовь к любви, к своему чувству, а не к его декларативному объекту. Она, я верю – неосознанно – любила свой, вызывающий сочувствие и уважение за чистоту – образ несчастно любящей...
Пятое – не усвояемое совмещение практичности житейской и идеализма – всё к тому же. Преходящесть – свойство не вообще, а – её персональных чувств...
Шестое – душевное высасывание своих, для того и созданных подруг. Ведь это не случайно, как я понимаю, а – типично...
Седьмое – повторю Ваши слова – ищущая к себе внимания, но, получив его, и не отталкивая – всё-таки не дающаяся в руки. Вы самого себя не узнаёте? Догадываетесь, откуда это в Вас?..
Список наверняка можно продолжить. Вы это сможете теперь и без меня. Принцип, по-моему, уже понятен...
Он озадаченно вздохнул:
– Вы правы, да... Но... Как-то всё уж слишком чёрно.
– Мне важно было донести до Вас самую суть. А оправдать – где что возможно, это – так будет легче – сами...
– Значит, выходит, что? – Она – прообраз женщин вообще?..
– Да. Это Ваш прообраз. Запоминаются всегда самые сильные и показательные впечатления. Вы не случайно вспомнили именно это в связи с ней. Такие впечатления и формируют наш характер, хоть мы не замечаем этого, не сознаём...
– Но всё-таки. Понятно – её эгоизм, пусть даже и эгоцентризм, и выросшая из него моя враждебность, но откуда же тогда во мне взялась склонность к манипуляциям?
– Я думаю, её душевного тепла перепадало Вам только тогда, когда к тому были какие-то причины. Так?..
– М-м – да. Так. Ну и что?
– Вы, у неё учась – на ней самой вначале, а потом и на других, опробывали – методы искусственного возбуждения любви. Из-за потребности в ней и её постоянного фактического недостатка...
Он помолчал секунду, лихорадочно соображая:
– Да, так и есть... Вы думаете, что?.. Это?..
– Это ствол. Всё остальное – приросло.
– Так что, выходит, это мать так искорёжила меня?
– В основе – да. Я не хочу сказать, что Ваша мать одна во всех ваших проблемах виновата, её к такому отношению к мужчинам, к людям вообще, тоже, наверное, кто-то конкретный подтолкнул, но всё же – именно она посеяла в Вас недоверие, враждебность и предубеждённость к женщине, обострила страх быть нелюбимым и остаться одиноким, это она Вам показала – как можно добиться нужного. И Вы, на всех своих последующих связях, стали искать и отрабатывать психологические методы влияния на женщин для достижения желанного – внимания и нежности к себе – любви...
– Но ведь искать любви, это нормально.
– Да. Но – не так!.. Ведь женщин-то у Вас переизбыток, и тем не менее Вы не удовлетворены. Значит, проблема не в наличии и не в количестве, а – в форме... И, чтобы изменить всё к лучшему, надо осознавать причины искажения и постепенно перестраивать себя, свой взгляд на жизнь, на женщин – иначе Вы и сами будете несчастны, и детей своих запрограммируете на него. Психологии известны случаи, когда синдром – словно проклятие, передаваясь по наследству, уродовал жизнь многих поколений.
– Выходит, что? – Цепь нелюбви непрерываема?..
– Сама по себе – нет. Но волевым усилием и осознанием – это вполне возможно. И Вы её по своей линии – прервёте. Жаль, что Вашей матери больше нет в живых, было бы очень важно всё это с ней обговорить и выяснить, из-за чего всё так печально вышло? Это и для неё было бы лучшее лекарство.
– Что толку разбирать это теперь? Всё равно ведь ничего уже не переменишь. – От осознания открывшегося он тупел.
– В нашем случае всё поправимо – мы всё нашли и разобрали. От и до. А выявление проблемы – это основа для её решения. Как об этом точно, хоть и грубовато говорят – Грабли опасны только в темноте и – если не смотреть под ноги. То есть, если скрытый механизм действия комплекса или синдрома выявить, осветить и разобрать, включая и причины его зарождения, то он перестанет действовать и будет обезврежен.
– Понятно. Всё. Но дальше – стоп. А то заклинит.
– Да, в самом деле, на сегодня хватит. Ни к чему перегружать. Объём большой. Его ещё надо осилить.
– Тогда... – Он посмотрел (не видя) на неё. – Я пойду?..
– Наверное. Так будет лучше. Приходите завтра. Или – позже. Послезавтра. Когда захочется поговорить...
– Хорошо. – Он встал. – Пойду.
– Я буду ждать Вас... Если из-за того, что я Вам здесь сказала, Вам неприятно будет приходить, хоть позвоните. На «хот ляйн». Скажите, как Вы там?.. Мне всё передадут...
– Нет, не волнуйтесь. Я приду. Скорее всего завтра.
– Всего Вам доброго. – (Тревожно глядя на него).
– Да-да... И Вам... – Он (не в себе немного) покивал и вышел – как-то раздавлено, по-стариковски.
Оксана с грустью и сочувствием смотрела ему вслед.
„Чёртов синдром. – Подумала она. – Ну, почему?.. Проклятие! Как больно делать больно. И как он это всё перенесёт?..“