Часть 2 (Проза)

    II
      
       Сережка устроил бунт на корабле. Пришел на кухню, торжественно вручил мне ручку и листок бумаги, отступил на шаг и разразился речью, из которой следовало, что руки у него не железные, по русскому языку у него четверка, академиев он наших не кончал, что его следует нежить, холить и лелеять, и вообще -- "от работы кони дохнут, а лошади умирают". Затем он сделал эффектную паузу и уже нормальным голосом сказал:
       -- Знаешь, что-то я выдохся. Давай так: ты пиши, а я буду комментарии вставлять. На отдельных листочках. А потом мы из этого винегрета салат сделаем. Лады? Ум -- хорошо, а два с половиной -- лучше!
       Несмотря на беспардонную, незакамуфлированную лесть, я попыталась быть непреклонной:
       -- Случаи творческих тандемов в лице Ильфа и Петрова или твоих любимых Стругацких хоть и признаны классическими, но являются все же исключением из правил. У литературного произведения должен быть один автор и один стиль, и тому есть достаточно подтверждений. Взять хотя бы...
       -- ..."Пикник на обочине". И авторов два, и стили разные, а вещь классная. Да и какой из меня писатель, елки-моталки! Такое даже в "Овцеводстве" не возьмут. И вообще, -- он помялся немного, но все таки закончил, -- у меня голова болит от этой писанины.
       Это был запрещенный прием, пользовался им Сережка очень редко. Значит, действительно устал. Пришлось соглашаться на его условия, тем более что инициатором этого литературного предприятия была я.
       Перечитав еще раз то, что написал Сережка, я призадумалась. На литературное произведение это действительно мало походит, опубликовать едва ли удастся. Да и стоит ли? А бросать начатую работу жалко, уже столько труда и времени вложено. Пусть то, что получится, будет чем-то вроде дневника, этакие семейные хроники времен Натальи и Сергея. Ведь не каждый день случаются подобные происшествия. Будем на пенсии за чашкой чая почитывать.
       Исходя из таких соображений я и буду излагать эту необычайную историю.

       * * *
       Когда Сережка вдруг заговорил на абсолютно непонятном языке, в первый момент я скорее рассердилась, чем испугалась. Решила, что это очередной розыгрыш. Все свои розыгрыши, иногда довольно безобидные и легко угадываемые, а иногда отрепетированные и подаваемые весьма искусно, Сережка испытывал на мне. Если поверила хоть на пять секунд -- можно разыграть кого-либо еще. В противном случае попытка считается неудавшейся и никогда больше не повторяется. Первое время эти его забавы меня раздражали и даже злили, но со временем я почти привыкла, и когда за пять минут до выхода куда-нибудь он вдруг делал испуганное лицо и говорил: "Елки-моталки, где это ты умудрилась такое пятно подцепить?" -- я уже не бежала к зеркалу сломя голову. Зато когда Игорешка засадил стекло в руку и Сережка прибежал звонить в скорую, я наорала на него и трубку отобрала. До сих пор неприятно об этом вспоминать. И не потому, что не поверила, а из-за Игорешки: с ним беда, ему больно, а я не почувствовала, звоночек внутри не прозвенел.
       И тем не менее мужа своего за одиннадцать лет совместной жизни я изучила досконально, не побоюсь этого слова. Уже в следующее мгновенье я поняла, что происходит что-то странное, непонятное. Ничего иностранного от Сережки, кроме "C'est la vie, madam", я никогда не слышала. А тут хоть и торопливая, но вполне связная и естественная речь. И вот тогда я испугалась. Боже, как я тогда испугалась! Мне показалось, что рядом со мной кто-то чужой, невообразимо чужой, что произошла катастрофа, мир рухнул.
       Я еще попыталась пошутить, что-то о необходимости тщательнее закусывать. А когда он сам перепугался, а потом вообще упал в обморок, я совсем запаниковала. Побежала доставать аптечку, уронила ее, все рассыпалось по полу. Нашатырный спирт куда-то завалился. Я схватила телефонную трубку, все на свете перепутала и позвонила в пожарную часть вместо скорой помощи. Скорее, кричу, приезжайте. На том конце провода приятный баритон принялся уточнять, по какому адресу возгорание и что именно загорелось. А я и адрес наш забыла, и про возгорание ничего понять не могу.
       Пока я с телефоном воевала, Сережка сам очнулся. Стыдно-то как! Не дай бог что с Игорешкой случится, а я опять запаникую. Сейчас-то я написала на бумажку телефоны милиции, скорой помощи, больницы, пожарной части и приклеила на стенку рядом с телефоном. Знакомые шуточки всякие отпускают. Пусть веселятся, переживем.
       Помогла я Сережке до дивана добраться. Я вся в слезах. Игорешка прибежал, глядя на меня, тоже заплакал. Позвонила я все-таки в скорую помощь. Приехали они, послушали, простучали, а как узнали про аварию и что он в больнице лежал, сразу засобирались. При сотрясении мозга, говорят, всякое бывает. Надо лежать, отдыхать, не волноваться. В больницу везти отсоветовали, там ни лекарств, ни обслуживающего персонала не осталось. Дома хоть уход постоянный. Стала я объяснять про то, что не понимаю его слова и он меня не понимает, а они даже не делают вид, что слушают. Посттравматический синдром, говорят, ничего страшного, координация движений нормальная, речь связная. Да какая же она, говорю, связная, если понять ничего невозможно. Они пожали плечами и уехали. Сережка, похоже, даже не заметил их приезда. Попыталась я с ним разговаривать, он головой мотает и морщится. Потом вдруг заплакал. Никогда раньше не видела его плачущим, в больнице он храбрился, шутил напропалую и порывался меня по коленке погладить. До чего же грустное зрелище -- плачущий мужчина. Неужели и мы такие, когда плачем?

       * * *
       Следующий день был, пожалуй, самым тяжелым из этой недели. Сначала Сережка с книгами запутался, Стругацких расставил как попало. Я сделала вид, что все правильно, а самой так жалко его стало. Как же он теперь жить-то будет, это же еще хуже, чем глухота и немота, никаких нервов не хватит. А он вроде бы как взбодрился, по комнате ходит, предметы всякие рассматривает, магнитофон включил. Поставил кассету и мне рукой машет, подзывает. Что-то говорит, объяснить пытается, руками какие-то знаки делает и все на кассеты показывает. А я ничего понять не могу. Прямо руки опустились... Как представила, что всю жизнь вот так будем друг другу руками махать... Ругаю себя, что не о том думаю, ему-то гораздо хуже, о нем думать надо. Вроде бы помогло, но все равно на душе тяжело.
       Потом сообразила, что он хочет послушать разные песни, на разных языках. Стала я ему включать все по очереди. На турецкой он вроде встрепенулся, но затем пожал плечами и выключил магнитофон.
       С гитарой Сережка долго мучился, все пытался спеть что-нибудь. Аккорды правильно играет, а слова в мелодию не вписываются. Опять он расстроился, пошел на балкон курить. А я выглядывала из-за занавески, как бы он с балкона не прыгнул. Не дай бог еще раз такое пережить!
       Вроде бы и не делали ничего, а умаялись оба. Пока Сережка спал, я решила зачем-то Стругацких переставить. А он возьми да проснись! Я сделала вид, что пыль стряхиваю, да поздно, он все понял, посерел весь. Достал из холодильника водку и выпил, не закусывая, полтора стакана. Я ему принесла что-то поесть, сама ругаю себя за эти книги, бес меня попутал так не вовремя ими заняться. Бутылку потихоньку в холодильник спрятала: кто знает, как на него водка подействует.
       Но ничего, взял гитару, начал петь. И складно так пел, хоть и непонятно. Я попыталась подпевать, может, думаю, вспомнит. Нет, ни слова не вспомнил. Но все равно полегче стало.
       Чем-то мы еще занимались, на магнитофон записывали, таблицы разные составляли. Приходил Петька Поздеев, одноклассник мой, он еще со школы языками интересовался. В десятом классе у нас роман был, влюбилась я в него без памяти, думала -- на всю жизнь. А жизни той было всего четыре месяца, потом как-то все завертелось: экзамены, институт, проблемы... Расстались мы друзьями. Но Сережке я почему-то не рассказала про этот роман, хоть он и не ревнивый абсолютно. Или притворяется, что не ревнивый. Но если притворяется, то очень хорошо это делает. Иногда так обидно становится: мне кто-то глазки строит весьма недвусмысленно, а родной муж никакого внимания на это не обращает. А начинаешь ему выговаривать -- он только плечами пожимает.
       Впрочем, это только в первые годы я пыталась мужа воспитывать, пока не поняла, что занятие это неблагодарное и, что самое главное, ненужное. Даже вредное. Поскольку процесс воспитания очень быстро становится обоюдным, что ни к чему хорошему привести не может в принципе. Мужа, как погоду, нужно воспринимать таким, какой он есть. Что можно возразить против дождя со снегом? Если действительно любит, то сам постарается не огорчать и не расстраивать жену по мере возможности. При этом можно, даже необходимо, подсказать, намекнуть, но ни в коем случае не давить, не воспитывать. А если не любит... Что же, не всем везет в жизни.
       Разумеется, все сказанное в равной мере относится к обоим супругам. Мужчины ведь тоже иной раз любят повоспитывать жен, хорошо если без рукоприкладства, а то ведь и такое случается сплошь и рядом. Мне, слава богу, в этом отношении повезло.
      
       ...Зато мне не шибко повезло, на лбу вон скоро рог вырастет. Что за вредный народ эти бабы (и женщины тоже), любым способом норовят мужику рога наставить. Или хотя бы один рог. На счет воспитания -- это хорошо, это правильно, с этим я согласен на все сто. Про Петруху -- старая новость, но тоже интересно. Чудак, ей-богу: столько лет прошло, а он до сих пор к своему подъезду вокруг дома ходит...
      
       Но вся эта моя теория очень красиво и стройно выглядит на бумаге, а когда дело касается претворения ее в жизнь, проблемы возникают порой самые неожиданные: то на работе устанешь неимоверно, то какая-нибудь болячка прицепится, то вдруг собственная теория покажется надуманной и нежизнеспособной.
       Тогда, в тот первый день, никакой теории у меня не было. Более того, я вообще не думала о том, как это все можно объяснить с научной точки зрения. Когда в семье беда, какие могут быть теории, действовать надо, спасать семью. А Петька -- тот сразу попытался взглянуть на вещи трезво, вопросы Сережке задавал по какой-то своей системе, стал перечислять части света, географические названия, имена собственные... Переписал кассеты и долго меня убеждал, что надо нам в Москву ехать, поскольку случай уникальный, нигде о таком не упоминалось, а уж он-то перечитал умопомрачительное количество соответствующей литературы. Петька вообще сторонник радикальных мер. Ни в какую Москву я ехать не согласилась, кому мы нужны в столице. Петька повздыхал, но больше настаивать не стал, пообещал досконально все обдумать и навести справки. С тем и отбыл.
       А мы остались одни. Игорешку я к маме отправила, ни к чему ему родителей в таком состоянии видеть. Когда спать собрались, я опять запаниковала: а вдруг и спираль не поможет, в консультации всякого наслушаешься, а как Сережкино состояние на ребенке скажется. Смешно, ей-богу, словно с чужим мужиком в постель надо было лечь. Кое-как уговорила себя, что это же Сережка, мой муж, просто он болен. Оказывается, он заметил мои колебания и даже обиделся, а я так была занята собой, что и не поняла его обиды. Но к сексу мы действительно в ту ночь не были расположены. Может быть, это и к лучшему.
       Сережка сразу уснул, а ко мне сон никак не шел, всякие мысли в голову лезли. О чем только я ни передумала! И себя жалела, и его. Дачу эту злосчастную решила немедленно продать, словно именно она являлась причиной произошедшей катастрофы. Именно катастрофы, по-другому я это не могла воспринимать. Только успокоившись немного, я попыталась мыслить рационально. Меня по-прежнему мало интересовали научные обоснования феномена. И в самом деле, какая разница, как и почему все произошло, если это уже произошло. Надо думать, как жить дальше, как приспособиться к новым обстоятельствам. Вспомнились первые месяцы нашей совместной жизни, когда я вот так же приспосабливалась к Сережке, училась жить в новых для себя обстоятельствах. Эти воспоминания потянули за собой другие, и я стала перебирать нашу жизнь день за днем, месяц за месяцем, год за годом.
       Когда за окнами понемногу стало светать, я была готова встретить любое развитие событий стойко и мужественно. Даже разработала оперативный план спасательной кампании: сначала необходимо обратиться к специалистам, для чего предварительно этих специалистов придется где-то и как-то отыскать, если специалисты помочь не смогут, обучать Сережку русскому языку, для чего тоже нужны специалисты... и так далее, всего пунктов восемь. Одним словом, к утру я была во всеоружии. Во всяком случае, так мне казалось тогда.

       * * *
       Заснуть я так и не смогла. Потихоньку встала, пошла на кухню. Решила приготовить любимый Сережкин плов, который он иногда даже хвалил, в то время как все другое съедал без комментариев, будь оно прекрасно приготовлено или пересолено-пережарено-недожарено. Когда было вкусно, я пыталась роптать, на что получала неизменный ответ: "Вкус -- специфический. Попробовал -- язык проглотил, дар речи лишился!" -- и такой же неизменный поцелуй в щечку. Когда было не особенно вкусно, я благоразумно помалкивала. Однажды, случайно посолив суп дважды и не заметив этого, я демонстративно подставила щеку, получила традиционный ответ про дар речи, и только потом продегустировала свое варево. Есть было невозможно. Сережка сделал вид, что все в порядке, а мне было ужасно стыдно.
       Услышав, что в зале заработал телевизор, который Сережка всегда включал сразу же после пробуждения, я весело позвала его к столу. Вот дура-то! С этими хлопотами на кухне я совершенно забыла, что он ничего не понимает.
       Не дождавшись реакции, я пошла в зал и с порога все так же весело заявила, что если высокочтимый лорд, он же сэр, желает отобедать, то на столе его ожидает... И тут я увидела его лицо, представила себя на месте Сережки и чуть не разревелась от досады и злости на себя. Дура самовлюбленная! Вот тебе и во всеоружии!
       Утро было испорчено. Плов казался отвратительным, Сережка -- угрюмым, кухня -- тесной и неопрятной... И все стратегические планы из головы улетучились.
      
       ... Про плов -- чистая напраслина, плов был что надо. Про все остальное -- тоже перебор. Человек должен быть самокритичным, включая и женщин, но не до такой же степени. Хотя, конечно, это веселое щебетанье навело меня на мысль, что надо мной элементарно издеваются. Ну, кто старое помянет, тому пива не наливают...
      
       Сережка поел, поцеловал меня и медленно, отчетливо произнес какую-то фразу. Потом так же медленно и отчетливо ее повторил. Я поняла, что все эти "остааарх руиннндажью..." -- не что иное, как его обычное "вкус специфический...", и он меня готовит к тому, что эту фразу я буду слушать еще не раз. И тогда я опять расплакалась.
       А день еще только начинался, второй день этого кошмара. Я позвонила на работу, в свою фирму, а потом в типографию, где работал Сережка. В типографии1 к тому, что Сергей Александрович приболел, отнеслись с олимпийским спокойствием, ни о чем не расспрашивали, поблагодарили за звонок и положили трубку. С моей работой бало сложнее. Сначала я была проинформирована о том, что вчера в связи с моим отсутствием возникли некоторые проблемы. А узнав, что я и сегодня на работу не смогу прийти, и вообще не знаю, когда смогу выйти, секретарша Верочка всполошилась и побежала искать шефа, которого в кабинете не оказалось, сказав, что он "непременно, сразу же, обязательно и незамедлительно перезвонит Вам". На розыски шефа понадобилось двадцать минут и он "обязательно и незамедлительно" перезвонил. И разговор у нас неожиданно оказался весьма занятным.
       -- Наталья Николаевна, почему это вдруг такое доброе утро оказалось таким недобрым? Мы по вам уже и соскучиться успели.
       -- У меня проблемы очень серьезные в семье, с мужем несчастье случилось.
       -- Слышал я про вашу аварию, даже результаты видел: мы с Николаем, который вашу машину взял, знакомы. Но ведь по имеющейся у меня информации все благополучно обошлось.
       -- Да, мужа из больницы выписали.
       -- Тогда в чем проблемы? Вы меня правильно поймите, Наталья Николаевна, я готов пойти навстречу в каких-то вопросах, но работа страдать не должна, а у нас договор в подвешенном состоянии.
       -- Я понимаю.
       -- Так в чем же проблемы? Или это что-то личное? Личные проблемы -- это ваши проблемы, поймите меня правильно.
       -- Я даже не знаю, личные это проблемы или нет...
       -- Почему я из вас каждое слово клещами вытаскивать должен? Вы не Зоя Космодемьянская, а я не фашист. Незаменимых работников нет, поймите меня правильно.
       -- Я вас понимаю, но боюсь, что вы меня не сможете понять правильно.
       Шеф от такой наглости дар речи потерял, помолчал немного, прокашлялся, потом вкрадчиво осведомился:
       -- Вы что, уже нашли новое место работы? Вас не устраивает оклад? Или вас не устраивает руководитель? Так вы скажите, мы его, то есть меня, мигом поменяем, какие проблемы.
       -- Роберт Иванович, вы простите, я очень расстроена, сама не понимаю, что говорю.
       -- Так что же произошло? -- металла в его голосе не убавилось.
       -- Мой муж разучился разговаривать и понимать по-русски! -- я сказала это так, будто в холодную воду нырнула, даже глаза зажмурила.
       -- Что за бред? -- шеф явно растерялся. -- Много я причин слышал, но такую -- в первый раз. Разучился разговаривать по-русски... Как это? Он что, вообще разучился разговаривать?
       -- Нет, он говорит на каком-то непонятном языке.
       -- Слушайте, что вы мне лапшу на уши вешаете, ... -- у шефа на языке явно вертелось общераспространенное "в натуре", но он решил из образа не выходить и нашел более обтекаемую форму, -- ...в самом деле. Я же не настолько глуп, чтобы в эту чепуху поверить, поймите меня правильно.
       -- А насколько? -- ляпнула я и чуть трубку не уронила.
       -- Что -- "насколько"?.. Ну, знаете, я от вас не ожидал такого хулиганства!
       -- Роберт Иванович, я не обманываю. Я умоталась за эти два дня, ничего не соображаю, говорю что попало... Но я не обманываю! После больницы все было нормально, а позавчера он пришел домой...
       -- Подождите, не тараторьте. Врачам его хотя бы показывали?
       -- Да, приезжала скорая.
       -- Тоже мне, врачей нашли... И что они говорят?
       -- Посттравматический синдром.
       -- А по-русски это как звучит?
       -- Ну, последствия аварии. Они говорят...
       -- Подождите. Подумать надо. Последствия аварии, говорите... Это плохо. И очень некстати. Знаете что, я вам перезвоню немного погодя, мне тут звоночек сделать надо. Хорошо? Будьте дома, я перезвоню.
       Он положил трубку, предоставив мне самой разбираться, уволена я уже или нет. Если меня уволят, это будет плохо. Да что я говорю -- это будет катастрофа! Где я сейчас такую работу найду, с таким окладом, уж не говоря про премиальные из темной кассы. А из Сережки сейчас какой работник! Надо что-то делать, как-то убедить..
       Я лихорадочно набрала номер шефа. Ответила Верочка: "Роберт Иванович занят, разговаривает по другой линии". Голос у нее был испуганный, но любопытство в нем чувствовалось явное. Видимо, опять приоткрыла дверь и подслушивала. Как ее шеф терпит? Говорят, амуры у них, но мало ли что болтают, это сейчас модно -- начальство втихомолку грязью поливать. Впрочем, обсуждать размер оклада в постели тоже модно, и беседа протекает непринужденнее, и аргументы проще находить.
       Звонок раздался минут через пятнадцать. Но звонил не шеф, а Николай, тот самый Николай, который Сережку под МАЗ подставил.
       -- Добрый день, Наталья Николаевна. Я слышал, у вас беда приключилась.
       -- Откуда слышали? Мы же никому... -- тут я поняла, кому звонил шеф. -- Извините, я не поздоровалась. Добрый день, хотя для меня он совсем не добрый. Да, у нас беда. Только...
       -- ... какое мне до этого дело?
       -- Ну, в общем... Не так грубо, разумеется, но... Мы обо всем договорились, вы за машину заплатили, у нас к вам никаких претензий нет.
       -- Не надо меня обижать, Наталья Николаевна.
       -- Простите, я не хотела вас обижать.
       -- Я понимаю ваше состояние. Мы не могли бы с вами встретиться где-нибудь, поговорить с глазу на глаз?
       Я, признаться, была ошарашена: все рушится, по швам трещит, а этот кобель свидание назначает. Но высказать свое возмущение я не успела.
       -- Только вы не подумайте, что я вас соблазнять собираюсь. Я просто хочу вам помочь, если смогу, конечно. Можно встретиться и у вас, но -- не сочтите это за трусость -- не хотелось бы встречаться с вашим мужем, удовольствие эта встреча ему вряд ли доставит.
       -- А как же Сережка? Как я его оставлю одного? И как я ему объясню, куда и зачем пошла?
       -- Скажите, что необходимо ненадолго на работу съездить, дела уладить. Тем более что это в некоторой степени будет соответствовать истине.
       -- То есть?
       -- Не по телефону. Давайте встретимся и все обговорим. Да не бойтесь вы меня, я замужних женщин не ем, гастрит, знаете ли.
       Уговорил он меня. Договорились мы встретиться в кафе недалеко от нашего дома через час.
       А ведь Николай этот просил позвонить ему, если какие-то проблемы будут, даже визитку оставил. Совсем из головы вылетело.
       Нашла я эту визитку. Генеральный директор фирмы "Ника плюс". Не знаю, чем занимается эта фирма, но название на глаза попадалось. Даже в одном из наших договоров фигурировало. И что-то там такое было... С одной стороны -- вроде бы и есть фирма, а с другой стороны -- ничего подобного, в природе не существует. Я тогда поломала голову: непросто доказать рентабельность клюквенного сада, да еще обосновать необходимость применения суперсовременного оборудования для возделывания оного.
       Сережке я смогла объяснить только то, что меня какое-то время не будет дома. Он головой покивал, показал, что он в порядке, чтобы я не беспокоилась за него. Вытащила я из шкафа свое парадно-выходное платье, которое надевала всего несколько раз, но поймала подозрительный взгляд мужа и быстренько сунула его обратно в шкаф. Действительно, не на свидание же собралась.
      
       ... Все эти взгляды подозрительные -- развесистая клюква, и обосновывать ничего не надо, не было никаких взглядов. Сплошной поклеп!..
      
       Встреча происходила в теплой дружественной обстановке, как любят выражаться политические комментаторы. Николай выглядел шикарно, принес цветы, заказал шампанское. От еды я отказалась, аппетита не было совсем. Чувствовала себя скованно, опять подозрения появились: больно уж все это напоминало банальное свидание. Чтобы избежать двусмысленности, спросила, знает ли его жена про эту встречу. Но вместо короткого да или нет вдруг услышала целую историю.
       -- Жена у меня есть, и она не знает, что я здесь. Она вообще мало интересуется моими делами. Ее интересуют лишь мои деньги и наш ребенок, у нас дочь, которую зовут Светлана и которую я очень люблю. Жену я не люблю, но отдаю ей должное: Светланку она боготворит, души в ней не чает. Супружеские обязанности она тоже выполняет добросовестно. Иногда мы выезжаем на какие-нибудь культурные мероприятия, но особого удовольствия это не доставляет ни мне, ни ей. Я даю жене столько денег, сколько она считает возможным истратить, взамен мне предоставлена полная свобода. Такое положение вещей устраивает и ее, и меня. Женщина, с которой я приезжал к вам, не моя жена. Мы не афишируем наши отношения: она тоже замужем. На этом будем считать вводную часть законченной, если вы не против.
       -- А если ваша жена узнает?
       -- Возможны варианты. Либо она потребует развода и раздела имущества, либо проявит благоразумие. Скорее всего второе. Но в любом случае огласка для меня нежелательна.
       -- Значит, вы просто пытаетесь избежать скандала?
       -- Хорошо, расставим точки над i. Скандала я действительно пытаюсь избежать, но это лишь один из мотивов, и не самый главный, кстати. Я чувствую себя виноватым, ведь из-за меня ваш муж попал в аварию. И, наконец, вы мне нравитесь. Не делайте такое лицо, я имею в виду вас и вашего мужа. Задавайте остальные ваши вопросы и перейдем к делу.
       -- Сколько вам лет?
       -- Сорок два, -- ответил он без запинки, нисколько не смутившись.
       -- Выглядите моложе.
       -- Спасибо. Это все вопросы?
       -- Да, пожалуй.
       -- Хорошо, теперь нам ничто не мешает поговорить о ваших проблемах. Итак, рассказывайте.
       И я стала рассказывать. Рассказывала долго, путано, часто сбиваясь, то забегая вперед, то возвращаясь. Николай не перебивал меня, слушал внимательно, иногда задавал вопросы. К концу рассказа на столе стояли две пустые бутылки из-под шампанского, в голове у меня немного шумело. Оказалось, что я рассказала и про нашу семейную жизнь, и про Игорешку, и даже про роман с Петькой. Когда человек умеет слушать, это иногда бывает страшно. Страшно неудобно. Или страшно неприятно.
       Сославшись на то, что ему необходимо сделать пару звонков, Николай пригласил меня в свою машину. Мне оставалось только согласиться. Не сидеть же одной за столиком под явно оценивающими взглядами представителей сильного пола, которых в зале хоть и было не очень много, но каждый мнил себя Аполлоном и Казановой в одном лице.
       В машине Николай как бы невзначай задел мое колено, включая какие-то приборы. А может, действительно невзначай, поскольку никакого продолжения не последовало.
       Пара звонков затянулась надолго. Я что-то уточняла, отвечала на самые неожиданные вопросы, которые задавали Николаю его собеседники: склонен ли Сережка к агрессии, какой иностранный язык он изучал в школе, какой язык изучала я, устраиваем ли мы друг друга как сексуальные партнеры, не занимаюсь ли я мастурбацией... Последний вопрос вогнал меня в краску и разозлил. Какое это имеет отношение к обсуждаемому вопросу? И я ответила: "Да, конечно, как же без этого?" Сразу же последовала целая серия вопросов: как часто? каким образом? знает ли об этом муж? принимает ли он участие? И все это абсолютно серьезно, без намека на издевательство, в машине через какой-то динамик все слышно было отлично. Пришлось сознаться, что сказала неправду. Николай посмотрел укоризненно, а его собеседник стал сердито мне выговаривать. Я чувствовала себя совсем голой посреди тротуара.
       Закончив разговаривать по телефону, Николай некоторое время нажимал кнопки, о назначении которых я не имела никакого представления. Хоть у нас самих была "Тойота" с суперсалоном, и кнопок там было достаточно, но тут у меня сложилось впечатление, что я нахожусь не в машине, а в кабине самолета. Не удовлетворенный результатами манипуляций с кнопками, мой таинственный кавалер завел мотор, отъехал метров сто, заехал в какой-то двор и опять заглушил двигатель.
       -- Наталья Николаевна, я не специалист в области психиатрии, но попытаюсь таких специалистов найти. Прошу вас пока не предпринимать поспешных решений.
       -- Что вы имеете в виду?
       -- Походы по больницам, письма в Академию наук, интервью журналистам...
       -- Что вы городите, какие журналисты?
       -- Ну как же, у вас ведь есть знакомые журналисты, по крайней мере один.
       -- Нет у меня никаких знакомых журналистов!
       -- А у вашего мужа?
       -- И у Сергея нет. И вообще, при чем здесь журналисты?
       -- Странно... Мне показалось...
       -- Что показалось?
       -- Да нет, ничего. Видимо, обознался. В любом случае, ехать в Москву не советую, и в нашем городе есть специалисты. И, похоже, очень неплохие...
       -- Откуда вы знаете про Москву?
       -- Простите?..
       -- Ну, про Москву... Мы ведь в самом деле...
       А действительно, чего это я? Откуда ему может быть известно про наш с Петькой разговор? Бывают ведь и совпадения.
       -- Наталья Николаевна, вы сегодня уже отвечали на множество странных вопросов, ответьте еще на один: как вы относитесь к опытам на людях?
       -- Вот уж действительно странный вопрос! Как я отношусь? Да никак! Почему я вообще должна как-то к этому относиться?
       -- Ну, вы ведь можете абстрактно их одобрять или не одобрять, считать их приемлемыми или же абсолютно недопустимыми.
       -- Абстрактно? К чему вы клоните? -- Нелепое, дикое подозрение шевельнулось во мне. -- Кто-то проводит опыты над Сережкой?
       -- Ну что вы, откуда такие сумасшедшие идеи? -- Николай рассмеялся вполне искренне. -- Этот вопрос интересует лично меня, причем в чисто философском плане. Меня ведь интересуют не только работа и деньги. Как и любой нормальный человек, я...
       -- В таком случае можете считать меня ненормальной, -- не очень вежливо перебила я его излияния, -- но меня этот ваш вопрос не интересует вовсе. Ни в философском, ни в каком другом плане. А в то, что вы -- человек разносторонне образованный и подкованный, я верю на слово.
       Николай несколько мгновений смотрел на меня задумчиво, словно просчитывал в уме какую-то комбинацию, потом опять рассмеялся и поднял вверх руки.
       -- Очень сожалею, что вы восприняли это именно так. Извините за неуместный вопрос, и будем считать инцендент исчерпанным. А про работу не беспокойтесь, -- Николай опять завел машину. -- Этот вопрос мы уладим. Вас подвезти до дома, а то муж уже, вероятно, волнуется?
       Я решила не выяснять, кто такие эти "мы", и опрометчиво согласилась. А когда вышла из машины, увидела Сережку, который курил на балконе. На свой этаж я поднималась как на казнь. Но ничего страшного не произошло, Сережка встретил меня у дверей со спокойной улыбкой.
      
       ... Знала бы ты, чего мне эта улыбка стоила! Но дело не в ревности. Потом как-нибудь расскажу, как я провел эти часы. А может, и не расскажу...
      
       Пока я на кухне готовила обед, Сережка рылся в библиотеке, выбирал какие-то книги. И опять я не сразу сообразила, что он же не понимает ничего, а когда сообразила и прибежала помогать, он засмеялся и махнул рукой, дескать, сам справлюсь. Потом вся эта кипа книг перекочевала на кухню. Были там в основном иллюстрированные тома энциклопедии.
       Тут же, на кухне, и состоялся наш первый урок руского языка. Сережка показывал на что-то в кухне или на картинке, я это называла, а он пытался повторить. Получалось у него хорошо, произносил он все правильно, но почему-то хмурился все больше и больше. А потом, указав на картину Айвазовского, "Девятый вал", кажется, он вдруг замер и уставился на эту картину буквально открыв рот. Стал лихорадочно листать остальные тома, рассматривать картинки, на которых было изображено море, и на все лады повторял: "Море, море, море..."
       Наткнулся на картинку с лошадью, указал на нее. Я назвала -- "конь" -- а он мотает головой и на картинку все показывает. Я стала перебирать: лошадь, кобыла, жеребец -- мотает головой и смотрит требовательно. Нашел еще одну картинку, тоже лошадь, но скачущая, показывает. Я снова говорю свое "конь" -- и опять не то. Господи, думаю, что же ему надо, как ему объяснить-то? Вижу, он схватил вилку, давай ею рисовать что-то на картинке. Похоже на седло у лошади. Говорю -- "седло". Он повторил, подумал, пожал плечами и снова начал рисовать. Но я так ничего и не смогла понять, что от меня требовалось. Молчу, чтобы его с толку не сбить неправильным ответом. Он посмотрел, посмотрел на меня, улыбнулся устало, собрал книги и ушел в зал. Кое-как закончила приготовление обеда (хотя какой обед, уже ужинать пора было), пришла в зал позвать его, а он спит. Села я рядом с ним, слезы бегут, мыслей никаких...
       Не знаю, сколько я так просидела, но суп пришлось разогревать, остыл совсем. Ужинали мы молча. Сережка о чем-то думал сосредоточенно, весь как-то в себя ушел, нахохлился. Я старалась не мешать.
       После ужина он снова стал листать книги. Меня не позвал, рассматривал картинки, некоторые мимоходом, некоторые подолгу, о чем-то сам с собой разговаривал вполголоса. Включил магнитофон, стал что-то надиктовывать на кассету. А я почти сразу уснула (всю ночь ведь не спала), даже раздеться сил не было. Как провалилась.
      
      
       III
      
       Следующий день начался с визита телефонного мастера, которого мы не вызывали. Я удивленно подняла трубку -- гудка действительно не было. Мастер был молодой и разговорчивый. Ловко раскручивая телефонный аппарат, он объяснил, что мы подключены к телефонной станции нового поколения, которая все поломки сама обнаруживает. Правда, ремонтировать аппараты она пока не обучена. И слава богу, а то и так везде безработица.
       Не успел мастер уйти, как телефон ожил. Звонил Петька, который был возбужден до крайности, тараторил без умолку, твердил о сенсации и набивался в гости сию же минуту. Отбиться удалось с трудом, выпросив час для завтрака и приведения себя в порядок. Но позавтракать нам не дали.
       Сначала позвонил мой шеф, который был учтив и галантен, сама любезность во плоти. "Наталья Николаевна, голубушка, рад вас слышать... Не смогу ли я чем-то помочь, не стесняйтесь, все, что в моих силах... Вчера я немного погорячился, поймите меня правильно... О работе не беспокойтесь, мы вам оформили командировку в Тверь, решайте свои проблемы..." -- и далее в таком же духе минут пятнадцать. Как эта поразительная перемена в настроении шефа связана с фирмой "Ника плюс" и с ее генеральным директором -- не знаю, но связь несомненно существует. То, что с работы меня не уволили, можно было бы назвать хорошей новостью, если бы не одно обстоятельство: очень уж я не люблю быть обязанной кому-то, будь то начальство, знакомые, соседи или даже друзья. Поблагодарила шефа я чрезвычайно любезно, а от помощи отказалась хоть и вежливо, но твердо.
       Затем позвонил Николай, извинившись при этом за ранний звонок, хотя время уже перевалило за десять. Он справился о нашем самочувствии, посоветовал не раскисать и не терять надежды и сказал, что договорился о консультации у одного специалиста, имя которого известно весьма узкому кругу лиц, но "если он не сможет помочь -- не сможет помочь никто". Аудиенция назначена на 3 часа пополудни, время встречи, к сожалению, ограничено. Если у нас запланированы какие-либо мероприятия на этот период, придется их отложить. В половине третьего внизу нас будет ждать машина. Представляться не надо, нас узнают.
       На протяжении всего разговора в голове у меня вертелась дурацкая фраза: "Юстас -- Алексу. Шлите апельсины бочками". Оптимизма вся эта таинственность не добавила, но появилась надежда.
       Еще позвонила мама, сказала, что с Игорешкой все нормально, и осторожно поинтересовалась, что у нас происходит, "а то внук таких страстей нарассказывал, я вторую ночь не могу уснуть". Я коротко обрисовала ситуацию, особо не вдаваясь в подробности. Мама заохала, запричитала. Кое-как успокоив ее, я обещала звонить регулярно.
       Только мы сели завтракать -- заявился Петька, подпрыгивающий от нетерпения. Пришлось приглашать его к столу. Он не столько ел, сколько тараторил. Сережка сначала пытался что-то понять из нашего разговора, потом замкнулся, нахмурился и ушел в зал, так толком и не позавтракав. Петька виновато посмотрел ему вслед и шепотом спросил: "Может, мне уйти, как-то я не вовремя?" Я махнула рукой, дескать, сиди уж, если пришел.
       Из его торопливого тарахтенья получалось следующее: случай абсолютно уникальный, нигде в литературе не описанный и никакому логическому анализу не поддающийся.
       -- Такого языка не существует, его просто не может существовать, -- Петька говорил возбужденно, но уверенно. -- Я перерыл все словари и справочники, а у меня их -- ого-го сколько, сама знаешь.
       -- Ты что, все языки знаешь?
       -- Нет, конечно, но дело не в этом, совсем не в этом! Сережка говорит на русском языке!
       Я была ошарашена, а Петька торжествовал и даже не пытался скрыть своего торжества.
       -- Да-да, именно на русском! И ни на каком другом!
       -- Как же на русском, если понять ничего не возможно? Мы же пробовали, сравнивали...
       -- Необходим системный подход. И компьютер. И еще немного серого вещества.
       -- Да ты толком объясни, что выкаблучиваешься.
       Петька посмотрел на меня оценивающе, задумчиво пожевал и наконец сказал:
       -- Боюсь, всех лингвистических нюансов ты все равно не поймешь. Поэтому попытаюсь попроще, на пальцах растолковать. В том языке, на котором говорит Сережка, все устроено так же, как и в русском. Есть слова, предлоги, предложения, смысловая зависимость синтаксических элементов... -- он запнулся, неопределенно помахал рукой. -- Словом, все как в русском языке.
       -- А в других языках не так?
       -- В других языках тоже так, но не совсем. Понимаешь, есть различные группы языков. Между этими группами существуют различия, а внутри групп существуют аналогии.
       -- Ты сам-то понимаешь, что говоришь?
       -- Разумеется. Ну, например, в некоторых языках расположение некоторых элементов зависит от конструктивных особенностей фразы.
       -- ?..
       -- Ну, вопросительное слово стоит обязательно в начале фразы. Как в том же английском.
       -- Ну и что?
       -- Строго говоря, Сережкин язык -- не русский, но относится к той же группе языков. Лексика...
       -- А еще попроще можешь?
       -- Не могу. Ты попробуй объяснить мне юридические тонкости трехстороннего договора, или как он у вас называется, если я в юриспруденции -- ноль, и в терминах не ориентируюсь абсолютно.
       -- Смогу.
       -- Ну ладно, хорошо. Возьмем какую-нибудь законченную фразу, несущую смысловую нагрузку.
       -- Это как?
       -- Ой, господи! Мама мыла раму. Пойдет?
       -- Пойдет.
       -- Теперь заменим во всех словах все буквы.
       -- Получится абракадабра.
       -- Естественно. Но если все буквы заменять всегда одинаково, по какой-то системе, то никакой абракадабры не будет, а будет новый язык!
       Петька торжествующе поднял палец, но опрокинул при это стакан с чаем, сконфузился и ожидаемого эффекта, надо полагать, не добился. Пока я вытирала стол, он немного утихомирился.
       -- Конечно, это упрощенное объяснение, очень упрощенное. Заменяются не только буквы, хотя буквы заменяются тоже. И звуки. Все гораздо сложнее, но система прослеживается несомненно.
       -- Ну хорошо, система прослеживается, ты молодец и гений. Практическую пользу из этого можно извлечь?
       -- Разумеется. Можно запросто выучить этот язык.
       -- Так уж и запросто?
       -- Ну, не запросто, но довольно быстро.
       -- А зачем?
       Этот нехитрый вопрос заставил Петьку задуматься основательно.
       -- Чтобы с Сережкой разговаривать, -- уверенности в его голосе явно поубавилось.
       -- Не проще ли научить его русскому языку?
       -- Ну, не знаю. Если он начнет сам что-то вспоминать, тогда конечно.
       -- А какой язык сложнее?
       Петька опять было ударился в заумные рассуждения, но спохватился, почесал в затылке и удрученно сказал:
       -- Языки одинаково сложные. Или одинаково простые, зависит от точки зрения. Но это все же лучше, чем ничего!
       Я молча согласилась. Чай мы допили тоже молча.
       Когда мы пришли в зал, Сережка сидел на диване, ждал. На коленях у него лежала раскрытая книга, смотрел он вопросительно, но без особой надежды. Я не знала, что говорить, как его поддержать. До половины третьего было еще два с половиной часа. Вдруг Петька подскочил как ужаленный, схватил свой дипломат, вытащил из него кипу бумаг и стал торопливо ее просматривать, роняя листы на пол. Наконец он нашел то, что искал, прокашлялся и что-то сказал. Сережка удивленно вскинулся, неуверенно ответил. Петька опять полистал свои бумажки, выудил из них еще пару слов.
       Как обрадовался Сережка! Стал тормошить Петьку, обнял его, даже попытался расцеловать. Тот растерялся, бумаги уронил на пол, стал беспомощно разводить руками. А Сережка говорил и говорил.
       Впрочем, никакого диалога у них не получилось, Петька, окончательно запутавшийся в своих бумагах, выглядел удрученным, Сережка же, напротив, ничуть не расстроился. Он принес ручку и пачку бумаги, придвинул к столу второй стул, усадил на него Петьку, перетащил с дивана на стол свои книги и начал что-то объяснять, то листая книги, то рисуя на бумаге схемы, рисунки, фразы. Опять замелькали знакомые картинки: Айвазовский, лошади, фотография обратной стороны Луны, старинные парусники... Я попыталась принять посильное участие в этом, как мне думалось, уроке иностранного языка, но быстро сообразила, что уроком тут и не пахнет, это что-то другое. Петька на мои вопросы только мотал головой и бормотал: "Потом, потом... Это такой материал, такой материал!.. Сенсация в чистом виде!" В конце концов я отказалась от попыток что-либо понять, просто сидела и смотрела на них. Сережка был такой воодушевленный, веселый, и я думала: "Вот это и есть настоящее счастье, все остальное второстепенно".
      
       ... Ну, счастье не счастье, а на душе у меня тогда полегчало, это точно. Как будто я встретил в каком-нибудь Амстердаме, где все лопочут по-непонятному, крутого лингвиста, умеющего связать пару слов по-русски. Только в Амстердаме-то было бы попроще, пожалуй, там я бы знал, что есть страна, где меня иногда даже понимают, гораздо реже, правда, чем хотелось бы. Да и на кой он мне сдался, Амстердам этот, не был я там сто лет и еще столько же обойдусь!
       Я тут я как на другую планету прилетел. Пока Натаха в ресторане шампанское попивала (это так, к слову, она же за правое дело страдала), я вдруг представил, что на всем шарике я один такой урод, некого к черту послать, никто ведь не поймет. Все эти города, континенты, материки и прочие острова -- а я один. Во всем мире один иностранец! Их всех миллиарды, а я один такой, весь из себя. Запросто свихнуться можно, схлопотать манию величия.
       Петруха, конечно, мужик заполошный, но голова у него варит, что есть, то есть. Как он про эти деепричастные обороты быстро раскумекал! И про Айвазовского с его морем сразу просек, пяти минут хватило, а я полдня голову ломал, чуть мозги не вывихнул. А когда сообразил, что к чему, так вообще хоть волком вой: мало того, что меня никто не понимает, так я еще сам не всегда понимаю, что же я такое говорю. "Наличие внесистемных разрывов асоциативного ряда служит иллюстрацией..." Умники, блин!..
      
       Когда ровно в половине третьего внизу просигналили, я не сразу сообразила, что это нам. А когда сообразила, то всполошилась: могут ведь не дождаться и уехать. Собирались как на пожар. Петьке я в двух словах объяснила ситуацию, и он загорелся поехать с нами.
       Но ожидавший около машины (обычная "Волга", без всяких выкрутасов) шварцнегероподобный, но ужасно вежливый мужчина средних лет с приятной, но неброской наружностью твердо пресек Петькины попытки сесть в машину. Петька растерялся и обиделся одновременно, стал доказывать необходимость своего присутствия, даже соврал о родственных связях, но охранник -- или не охранник, но уж больно похож -- был непреклонен. А вот бумаги взял охотно, и даже поблагодарил весьма искренне.
       Поехали мы за город, в какой-то, как мне показалось, санаторий или профилакторий. За всю дорогу никто не проронил ни слова. Шофер иногда посматривал в зеркало, но не на нас, а на дорогу. Впрочем, меня он оценивающе рассмотрел еще когда мы садились в машину, но не навязчиво, а скорее машинально, повинуясь присущему всем мужчинам инстинкту.
       Ворота открылись автоматически, никто нас не встречал. Охранник вышел первым, привычным жестом распахнул дверцу, с некоторой даже галантностью помог мне выйти, подождал, пока выйдет Сережка, захлопнул дверцу, что-то негромко сказал шоферу и повел нас по аллее к трехэтажному корпусу. В небольшом вестибюле он отдал Петькины бумаги другому мужчине в белом халате, а нам сказал:
       -- Вас проводят. Машина будет через три часа. -- Затем вдруг улыбнулся и добавил: -- Желаю удачи.
      
       * * *
       Консультация, однако, длилась более трех часов, почти четыре. Сережку куда-то увели, а меня усадили в кресло, на журнальный столик положили несколько последних номеров "Бурды", предложили чай или кофе и посоветовали не волноваться. От чая и кофе я отказалась, за совет поблагодарила, но волновалась жутко, просто места себе не находила. Без всякого интереса полистала журналы, затем встала и начала ходить по вестибюлю из угла в угол.
       Минут через сорок пришел другой мужчина, тоже в белом халате, но более солидный, в возрасте. Он вежливо поздоровался (вообще все были ужасно вежливы, это даже немного раздражало), выразил понимание и сочувствие, сказал, что Сережка находится на обследовании, а ко мне у него есть несколько вопросов. Затем проводил меня в кабинет, где помимо стола и нескольких кресел из мебели были только шкаф-картотека во всю стену да компьютерный столик. Компьютер был включен, на экране крутились какие-то цветные линии, постоянно меняющие форму и цвет.
       "Несколько вопросов" на самом деле вылились в двухчасовую беседу. Мужчину, который без тени улыбки представился Иваном Ивановичем, интересовало буквально все, что касалось меня и Сережки. Я все ждала вопроса про мастурбацию, но его не последовало. И вообще, интимных сторон нашей жизни мы практически не касались, слава богу.
       Когда поток вопросов немного иссяк, Иван Иванович извинился, попросил немного подождать и вышел. Вернулся он через несколько минут с пачкой бумаги, в которой я узнала Петькины записи. Последовало еще несколько вопросов, которые касались уже Петьки: как давно мы знакомы, мое мнение о нем, как он учился в школе, какой институт кончал.
       В конце беседы Иван Иванович поблагодарил меня и попросил передать благодарность Петьке, чьи записи якобы представляют определенный интерес и способствовали более глубокому пониманию проблемы. Видя, что какие-либо объяснения вряд ли последуют, я сама отважилась на вопрос:
       -- Доктор, а как же Сережка?
       -- Причин для беспокойства нет, никаких функциональных отклонений мы не обнаружили.
       -- Как не обнаружили? Ведь что-то же с ним произошло, какое-то объяснение этому должно быть.
       -- Случай очень нетипичный, поэтому определенно можно сказать лишь то, что существуют некоторые отклонения в деятельности центральной нервной системы, которые не представляют опасности ни для жизни, ни для здоровья вашего мужа.
       -- Но хоть что-то вы можете объяснить?
       -- Существует несколько гипотез, которые вам, как неспециалисту, трудно будет понять.
       -- А вы объясните популярно, упрощенно.
       -- Ну хорошо, попытаюсь упрощенно. В момент опасности у человека включаются некие защитные механизмы, принципы действия которых нам не до конца ясны. Убыстряется реакция, обостряются зрение, слух, обоняние. Организм ищет выход из сложившейся ситуации на подсознательном уровне. Увеличивается содержание адреналина в крови, учащается сердцебиение...
       -- А какое отношение ко всему этому имеет речь?
       -- Здесь начинается область предположений. Состояние стресса, связанное с автомобильной аварией, вызвало изменения в деятельности той области головного мозга, которая отвечает за преобразование информации, полученной от органов чувств. При восприятии речи мы слышим звуки, которые затем преобразуются этой самой областью мозга в некие образы, понятия. В свою очередь когда мы говорим, эта область преобразует наши мысли, образы в звуки, которые мы произносим с помощью речевого аппарата.
       -- А как же книги? Впрочем, какая разница...
       -- Да, принципиальной разницы нет, если вы это имели в виду. Мысли преобразуются в буквы, в знаки, и, соответственно, наоборот.
       -- Но откуда взялся этот язык? Что это за язык?
       -- Вот это и является загадкой. Известны случаи, когда человек начинал говорить на языке, которого до этого не знал. Но то были в большинстве случаев существующие языки: английский, немецкий, испанский, русский, хинди...
       -- Даже хинди?
       -- А почему вас это удивляет?
       -- Ну, хинди не настолько распространен...
       -- Да, обычно человек имел какое-то представление о том языке, на котором неожиданно начинал говорить. Но не всегда. Зарегистрированы случаи создания нового языка. Правда, наблюдалось подобное у душевнобольных, и новый язык являлся частью иного мира, иной реальности, существующей только в голове больного. При этом общение с окружающим миром было необычайно затруднено либо невозможно вовсе. Но вашему мужу это не грозит, не волнуйтесь.
       -- Почему вы так в этом уверены?
       -- Есть основания... -- я ждала, но никакого продолжения не последовало, и мне пришлось прервать затянувшуюся паузу.
       -- И все-таки непонятно, откуда взялся этот язык. Не мог Сережка его придумать за несколько секунд!
       -- Но ведь с момента аварии прошло несколько дней, не так ли? Впрочем, дело не в этом...
       -- А в чем?
       Иван Иванович удрученно развел руками и мягко улыбнулся.
       -- Если бы мы знали ответ на этот вопрос, то проблема решалась бы гораздо проще. Но ответа мы, к сожалению, пока не знаем. Необходимо время.
       Существует гипотеза, что сознание человека многослойно. Наше Я -- это только часть нашего сознания, существуют еще слои, содержащие, если можно так выразиться, наши дополнительные Я. Или альтернативные. В английском журнале "Windows" рассматривается возможность исскуственного создания таких слоев сознания, якобы на основе реальных исследований. Но все это только гипотеза, причем гипотеза весьма фантастичная.
       -- Да, я что-то такое слышала, была передача по радио не так давно...
       -- А ваш муж слушал эту передачу? -- Иван Иванович явно заинтересовался моими словами.
       -- Не помню. Да я и сама ее не слушала, какие-то обрывки уловила случайно.
       -- Постарайтесь вспомнить, это может быть важно.
       -- Это было месяца три назад, если не больше. Я чем-то занималась, радио было включено... Не помню.
       -- А чем вы занимались?
       -- Да не помню я! Что-то вязала... Нет, перешивала Сережке пуговицы на рубашке, вспомнила. А Сережка спал, он с работы пришел уставший, а предыдущую ночь практически не спал, мы с ним... ну, в общем, он спал.
      
       ... Да, ту ночь я помню. Я тогда из командировки вернулся, нас три недели обучали эффективно работать на компьютере. Ничего нового, сплошная нудятина. А в группе одни мужики были. Только и разговоров, что про баб (про женщин то есть) да про выпивку. Достали они меня этими разговорами! Многие обзавелись подружками из соседних групп, там какие-то бухгалтера обучались государство объегоривать. Но у меня с женщинами строго, все грехи молодости остались в молодости. К тому же риск...
       Короче, вернулся я голодный во всех смыслах. И мы с Натахой вспомнили золотые годы медового месяца. Хорошо вспомнили, от души! Так что на следующий день я доработал кое-как и вечером вырубился. И никакой передачи не слышал. Какие там передачи!..
       -- Он мог слышать радиоприемник?
       -- Мог бы, если бы не спал. Только он действительно спал, я точно помню.
       -- Как бы крепко человек не спал, его органы чувств продолжают функционировать. Спасибо вам за эту информацию, хотя может быть она и не очень нам поможет.
       -- И что нам сейчас делать?
       -- Сейчас мы отвезем вас и вашего мужа домой.
       -- Нет, я имею в виду вообще...
       -- А вообще ничего страшного не произошло. Обучайте вашего мужа русскому языку.
       -- Но это же очень долго, а я не учительница.
       -- Не так долго, как вам кажется. Память вернется очень быстро.
       -- Очень быстро -- это сколько: день, неделя, год, десять лет?
       -- Ну, не драматизируйте. Я думаю, понадобится несколько дней, не больше недели. Пригласите в помощь вашего знакомого. Вот здесь, -- он подал мне обычную канцелярскую папку, завязанную тесемочками, -- несколько рекомендаций, которые вам помогут. Во всяком случае, я на это надеюсь.
       -- Скажите, доктор, а здесь что, психиатрическая лечебница? Я имею в виду этот санаторий.
       -- Санаторий? -- Иван Иванович засмеялся. -- Нет, это не санаторий. И не психиатрическая лечебница. Назовем это научно-исследовательским институтом.
       -- А на самом деле?
       -- Научно-исследовательский институт. Кстати, тайны из этого визита делать не обязательно, но и чересчур откровенничать тоже не рекомендую, для вашей же пользы.
       Иван Иванович встал, давая понять, что разговор закончен. Я тоже встала, оставив остальные вопросы при себе. Похоже, что на многие из них я так и не получу ответа.
       В вестибюле нас уже ждали Сережка и охранник из машины. Прошло уже почти четыре часа вместо трех, но охранник никакого нетерпения не выказывал, просто сидел и ждал.
       -- Записи вашего знакомого пока останутся у нас. Для пользы дела, разумеется, -- Иван Иванович пожал нам руки и ушел.
       До самого дома все молчали, лишь шофер иногда вполголоса поругивал дороги. Сережка выглядел усталым, но спокойным.
       Поужинав, мы легли спать, поскольку даже я чувствовала себя усталой, что уж говорить о Сережке. Впрочем, немного сил у него еще осталось...