Глазам мокро, ладоням – липко.
Нежным скотчем, по-женски липким,
я заклею тебе зрачки –
как ребёнку коленку – йодом,
и подуть, хоть с рефлексом рвотным,
от тебя мне – и ни на йоту
отступиться нельзя – кричишь.
С болью в пальцах, с ехидцей сальной
я тебе нарисую смайлик,
как рисуют ничтожный смайлик
самым слабым из пекла сил –
по курсору – карри-помадой,
лучшей крысочкой – по блокаде,
питер-пэнской твоей блокаде,
за напёстком чтоб не грустил.
Это глупо и это просто –
я рисую тебе напёрсток,
сладкий франциевый напёрсток,
чтобы только ню-ню-не-ныл.
Ведь мужчинам – запрет на слёзки,
разве только сто граммов слёзок
тех, кто чешут над рейном косы,
по щекам растирая нил.
Ты смешон, как зверёк без хорды,
ты упрям, как кроссовок твёрдый –
я в себя, как в кроссовок твердый,
зашнурую по самый всхлип
твой пучок, будто мята, мягкий,
грудь-траву под алкашкой-майкой,
заварю в твоей тёплой майке
пустоцветья крапив и лип.
Не поможет!
Какие смайлы
лечат мышек мужчинно-малых,
лечат крошек, по-женски малых,
своей слабости детской раб?
Об асфальт бы – в смертельном сальто!
Под удушливый газ гестапо!
Только я ведь бегу в гестапо –
крысой-дурочкой – на корабль…
Так реви же, как должен – мальчик –
как смеётся ямокопальщик,
бледный меховый одуванчик,
дезертировавший из войск…
С болью в пальцах, с ухмылкой мамы,
татуировав губы в смайлы,
каждый день я стираю смайлик,
в уши капнув горячий воск.