- I give my all to hell… - тихо пела в динамиках Мэрайа Кэри, и мелодия мягко разливалась по самым дальним уголкам замка. От любимого мотива сердце Кэтлин трепетало и по всему ее существу бродили ласкающие волны эстетического удовольствия. Как он узнал, как угадал? Любимая песня, любимый фасон черного коктейльного платья – снова в подарок. Это приятно, но все же от чего-то тоскливо щемит в груди. Рассыпаться в словах благодарности она по-прежнему не догадывалась. Не за что. Пусть откупается.
О скором приезде матери Кэтлин не думала. Перед ужином с маркизом она волновалась так, будто шла на первое в жизни свидание. А необычность этого вечера ее супруг уже подчеркнул неисчислимым количеством свечей, что горели от самого порога ее спальни, спускались по ступеням лестницы, где она должна была пройти, до самой гостиной, и там господствовали везде и всюду. Марта торопилась, трудясь над завершающими штрихами общей романтической картины, и тихонько роптала на безрассудного хозяина, решившего, по ее мнению, спалить весь дом. Филипп метался из угла в угол, путаясь у горничной под ногами. Матильда накрывала на стол, доводя своей нерасторопностью до белого каления всех, включая Дезире, который уже успел наполнить до краев остатками сигарет свежевычищенную пепельницу.
Скоро прислуга оставила маркиза наедине с его волнением.
Свет приглушен, ужин источает аппетитный аромат. И вот, ступая медленно, стараясь обойти, не задев, маленькие язычки пламени, Кэтлин спускалась к тому, кто так ее ждал три часа и всю жизнь. Затаив дыхание, он пил это мгновение до дна, чтобы навсегда осталось в памяти, как, ступая медленно, стараясь обойти, не задев… Маска и полумрак надежно скрывали его счастливую улыбку. Волнение уходило. Филипп галантно поцеловал ей руку и усадил за стол. Не затевая беседы, он любовался ею, тем, как она держит вилку, нож, берет бокал с вином. Одарила его улыбкой.
- Дорогой супруг, вы не предложите тост?
- Конечно! – Филипп поднял бокал. – За тебя, за то, что ты есть… у меня, - добавил он шепотом, когда Кэт сделала первый глоток. Она погрустнела.
- А сейчас самое время выпить за замечательного итальянца, который ушел из жизни в самом расцвете лет. За Дарио Понти! – Она сделала еще глоток, но маркиз не присоединился.
- Ты все еще думаешь, что в его смерти виновен я?
- Да. Не я же упрятала его в клетку и не я подговорила охранников избить его.
- Никакого договора с охранниками не было. Он сам…
- Но все было в твоих руках, не так ли?
В ее глазах загорелись зеленые искорки, длинные, завитые в крупные локоны, волосы сползли с плеч, открыв декольте.
- Прости, - ответил маркиз. – И похоже мне придется повториться не единожды. Он умер! Светлая ему память. Что я могу еще сделать, кроме тех почестей, что уже оказаны ему? Лечь в могилу рядом с ним?
- Да! А я присмотрю за твоими деньгами.
Де Ланшер вздрогнул и со звоном обронил пару столовых приборов. Он долго смотрел ей в глаза, пытаясь обнаружить в ней хоть каплю человечности. Кэтлин игриво сощурилась:
- Что я такого сказала?
- Гадость, - прошипел он.
- Ты ожидал чего-то другого?
- Наверное, - пожал плечами Филипп. Романтичная обстановка, над которой так вдохновенно хлопотали он и прислуга, явно не вязалась с трудной темой разговора.
Кэтлин виновато потупила взгляд. Приглашение матери выслано, хотя это не в интересах маркиза.
- Спасибо, Филипп, за те уступки, на которые ты идешь для меня, за те подарки, что ты даришь мне и за ужин. Спасибо.
«Она сейчас уйдет», - подумалось ему, и он поспешил разрядить атмосферу:
- Мне не нужно было распаляться. Ты в трауре, в скорби. Я был невежлив.
?????????????????????????????????????
Оливия так сильно волновалась за дочь, что лишилась сна и аппетита. Она до последнего убеждала себя в том, что с Кэтлин все в порядке, а долгое молчание не что иное, как проявление ее безграничного эгоизма, за который Оливия выскажется пи случае обязательно! Она также условилась для себя – если до конца третьей недели будет по-прежнему тихо, то она непременно обратится в полицию с заявлением об исчезновении единственного дорогого чада. Таинственного содержания приглашение в Париж остановило отчаявшуюся мать в последний момент. Она собрала все самое необходимое в дорогу и, не раздумывая долго, отправилась во Францию.
Никогда еще она не видела дочь такой странной в поведении.
Галантность загадочного маркиза очаровала ее с первой минуты знакомства с ним. Она нашла его интересным, умным и благородным. Дочь была жива-здорова, что отчасти успокоило ее. Но когда она спросила, счастлива ли Кэт в браке, та ответила: «Мама, ты даже представить не сможешь, насколько! Подумай сама, у нас еще никогда не было так много денег, которые достались бы так легко. Мамочка! Теперь у тебя будет загородный домик с пасекой, как ты и мечтала. И не какой-нибудь приземистый убогий домишко, а целый дворец, похожий на те, которыми мы всегда любовались, помнишь? Все, что бы мы ни пожелали отныне, будет нашим». Оливия смотрела на дочь, на безумство алчности в ее глазах и качала головой. Величавый прогноз Кэтлин о том, что они еще погуляют по Елисейским полям, все же сбылся. Еще в обеденные часы уходящего дня. Именно в минуты прекрасной прогулки Кэт сообщила ей о смерти Дарио, умоляя не предавать это событие огласке, каким бы тревожным оно ни показалось. Тогда с Елисейских полей они отправились к последнему пристанищу Понти.
У Оливии было еще несколько важных вопросов, но после ответа дочери на один – и самый главный, - она одновременно получила ответы и на все остальные.
С тяжелым сердцем она покидала Францию, радуясь за Кэтлин настоящую и печалясь о ее будущем.
Кэтлин также осталась под впечатлением от последней встречи с матерью. Она чувствовала себя виноватой во всем, что произошло, в том числе и в гибели итальянца, и в самом похищении. Ей казалось, каждый взгляд Оливии, обращенный на нее, был полон укоризны. Да, ее дочь струсила, поверив глупым угрозам маркиза. Но, видит Бог, она была совершенно растерянна, сбита с толку, одинока против неравной силы. Ах, если бы только возможно было вернуть день той проклятой свадьбы, она бы поступила иначе, непременно! Она бы ни за что не соглашалась. Теперь же ничего изменить нельзя.
Наверно так всегда бывает: человек мало ценит то, что имеет, стремится сделать свою жизнь еще лучше, часто при этом теряет накопленное ранее, и, добившись нового, плачет над разбитым прошлым. По крайней мере, с Кэтлин было именно так. В то время, пока она жалела покойного итальянца, к которому вряд ли когда-нибудь питала более искреннее нежное чувство, кроме простой привычки, маркиз баловал ее дорогими подарками, стараясь привлечь ее внимание к своей персоне, отчаянно доказывая, что он не так уж плох, как показался ей вначале. А Кэтлин воротила взгляд от его ненавистной маски, отвечая на его ухаживания грубостью и презрением. Она хорошо выучила, что Филиппа особенно обижает ее холодность, безразличие и потому старалась проделывать такие сцены как можно чаще, на что маркиз вновь и вновь набирался терпения. По началу Дезире пытался вмешаться и не раз, но потом махнул рукой. Уж очень часто Гордиев узел сих отношений вызывал у него мигрень. В душе же он тайно надеялся, что скоро сила духа маркиза исчезнет, оставив за собой на пустыре трезвый холодный рассудок, и он, наконец, прислушается к советам старого мудрого слуги, как бывало прежде. Но Филипп все больше отдалялся от него, замыкался в себе, все меньше делился своими переживаниями. А когда уж очень хотелось маркизу с кем-нибудь поговорить, он плотно закрывал дверь своей спаленки и доверялся серому потрепанному блокноту. Он писал о том, как сильно любит свою жену и о том, как ненавидит клиники и пластических хирургов, которые «сделали все, что могли», но так и не вернули ни былой красоты лицу, ни утерянной подвижности покалеченным мимическим мышцам. Еще писал о том, как каждое утро Дезире помогает ему спрятаться за черной душной маской, чтоб лучше сидела.., о том, что его улыбка пугает до сих пор вроде бы привыкшую прислугу, искривляя его рот, перекашивая без того ужасное лицо безобразной гримасой. Разве она полюбит такого? Красавица и чудовище – сказка есть сказка… Надежда маркиза на чудо угасала день за днем. Филипп ставил точку, выдирая исписанные страницы, бросал их в камин и грел руки в тепле сгорающих страданий.
Кэтлин принимала его подарки с каждым разом все с меньшей охотой, чем прежде, дулась и смотрела из-под лобья: супруг раздражал ее не на шутку. Каждое платье, украшение или букет говорили за него: «Ну, взгляни же на меня хоть разочек поласковей. Я хороший. Я тебя очень люблю. Я дам тебе все, чего захочешь, даже всего себя без остатка». Казалось, еще немного, и она лишится ума. От обилия цветов, периодически сменявшихся свежими, ее покои напоминали зал прощания, где не хватало лишь гроба с усопшим и рыдающих родственников. Пару платьев она уже сожгла в камине, за несоответствие вкусу, тройку-четверку тайком передарила Марте за переполненность гардероба полными аналогами и их невостребованность. Она больше не садилась с маркизом за один стол, поскольку не выносила процесса поглощения им пищи – аппетит без оглядки бежал от нее.
Для Филиппа единственным и последним спасением от мук безответной любви стала работа, в которую он быстро ушел с головой. Как оказалось, вовремя для Кэтлин.
Утром, выждав немного, пока супруга приведет себя в порядок, он постучался в дверь ее спальни. Она, как обычно, не торопясь, открыла.
- Снова подарок? Филипп, ты надоел…
- Я должен уехать в Марсель.
- Счастливого пути, - перебила она его и уже хотела закрыть дверь, но маркиз так походил в эту минуту на брошенного щенка, что Кэт сжалилась и передумала. – Прости…
- Здесь сто пятьдесят тысяч, а может быть больше.
- Сто пятьдесят тыс..? На что мне такие деньги? Ты хочешь, чтобы я купила дом?
- Покупай все, что сочтешь нужным. Тряпки, красивые безделушки, новую мебель,.. мне все равно. Условие такое: к моему приезду потрать все средства, что есть на этой карточке. Когда вернусь, не знаю. Возможно завтра, возможно послезавтра, через месяц или полгода. Поэтому начни с сегодняшнего дня.
Кэтлин почти не слушала его, уже планируя покупки и любуясь радужными переливами голографической отметины на волшебном куске пластика, что вскоре воплотит в жизнь все ее мечты по безналичному расчету. Филипп посмотрел на жену и, криво ухмыльнувшись под маской, вышел прочь. Он предполагал, что будет так. Ее не устраивают его подарки? Пусть же выбирает на свой вкус. Ей нужны деньги и свобода? Пусть же насладится ими вдоволь! Это же видно сразу по тому, с каким азартом она выхватила у него из рук кредитку, будто голодный кусок хлеба. Только хватит ли ей содержимого счета?
Кэт удивилась поступку мужа. Интересно, что на него нашло? Похоже, его фантазия исчерпана. Она показала язык вслед маркизу, кликнула Марту, и вдвоем они сели в красный «Феррари» и отправились штурмовать парижские бутики.
Непрерывное движение, загруженная донельзя машина пакетами желтыми, красными, фиолетовыми, а внутри пакетов самые красивые вещи, сувениры, косметические средства, пенки для ванн, ароматические свечки, всякие-разные дизайнерские штучки для интерьера. Вкусности, каких только душа могла пожелать, выпивка… И, Конечно, состояние бесконечной эйфории. Пакеты, коробочки, футлярчики, в конце концов, сыпались с самой вершины образованной ими же горы, так что Кэтлин охотно оплатила доставку на дом. Кухарка Роза и Матильда обязательно порадуются за нее и Марту, ведь и для них там кое-что найдется.
Они так много всего купили, они так устали, а на карточке еще порядочный остаток с, казалось, неиссякаемыми тремя нулями. Марта подначивала, повторяя: «Господин маркиз приказал, чтоб были все нули!» Но у обеих начиналась мигрень. Все, что хотели, получили, куда же тратить остальное? Темнело. Служба доставки опустошила автомобиль еще до того, как солнце опустилось за линию горизонта и, скорей всего, их покупки уже дома, а они бесцельно колесят по городу, громко распевая французские и английские песни, допивая остатки «бордо» тысяча семьсот какого-то года, и радость по-прежнему не покидала их. Вечер только начался! Полицейские, что останавливали за небольшое превышение скорости, тут же отпускали с приветливой улыбкой. «Французы любят женщин», - замечала Марта, оплачивая штрафы обналиченными в ближайшем банкомате купюрами.
- Марта! Уа-у! – неприлично громко взывала Кэт, размахивая пустой бутылкой из-под «бордо». – Как настроение?
- Отлично! А как у вас?
- Отлично! Следующий бутик – наш.
Они остановились, выбрали по самому дорогому и шикарному платью; затем двинулись в самый лучший салон красоты, попросив сделать из них королев, а после, обе сверкающе красивые дамы отправились в долгую прогулку по ночному майскому Парижу.
Прохладный воздух был пропитан ароматом поздней весны, уже марширующей под руку с летом, сладким медом праздных удовольствий и духов. Они заехали на возвышенность, откуда весь город был виден как на ладони. Элегантное творение Густава Эйфеля, излучина Сены… Марта где-то в машине отыскала пачку сигарет и посмеявшись над предупреждением «курение вредит здоровью», они достали по одной, с наслаждением втягивая едкий дымок с пряным ароматом.
Кэтлин первой обратила внимание на серебристую «Ауди» последней модели, возле которой кружили двое молодых парней.
- Марта, гляди, - указала она пальцем, и этот жест не ускользнул от внимания сильной половины. Один из парней махнул им рукой. Кэт ответила тем же.
- Что вы делаете? – удивилась служанка.
- Нас двое и их двое, а? – подмигнула ей Кэтлин.
- Вы с ума сошли! Нам давно пора вернуться!
- С этой минуты не «вы», а «ты» и Кэт, ясно? Мы же отдыхаем, расслабляемся. А какой же отдых без флирта? Успокойся, дыши глубже. Все будет джаз! Лучше предупреди домашних, о-кей?
Оба незнакомца обратили внимание на яркую блондинку Кэтлин и долго решали между собой, кому она достанется. С брюнеткой Мартой проигравший, как оказалось, тоже не прогадал: знойная, большегрудая, с воркующим голосом и теплым акцентом, готовая, похоже, к любым авантюрам. Он остался доволен. Спутник Кэтлин, представившись Франсуа де Лонгвиллем, взял ее под руку, заглянул в ее большие аквамариновые глаза и утонул в них. Кэт не сделала и попытки воспротивиться хулиганскому поцелую первого встречного, таким чарующе бесцеремонным и нежным он был. Квартет расселся по машинам. Марта и Давид сели в «Феррари», а Кэт с Франсуа в «Ауди», и прогулка продолжилась.
Франсуа оживленно говорил на разные темы, Кэтлин было интересно с ним, она задавала вопросы, а ее молодой спутник улыбался и с удовольствием отвечал на них. Дело было не в самом общении. Им просто было хорошо вместе. Яркий розовый свет освещал их лица и фигуры, когда они катили по малолюдным улицам, гуляли по набережной Сены. Время безостановочно летело вперед, навстречу грядущему дню, и солнце просыпалось, потягиваясь и зевая в своей небесной колыбели, и город просыпался вместе с ним. Пришла пора расстаться.
Франсуа протянул ей букет свежих роз, чьи лепестки хранили утреннюю влагу, и умчал ее обратно к той золотой клетке, из которой она вырвалась с таким удовольствием и куда она так не хотела возвращаться. Он уже знал, какого направления держаться, к воротам чьего особняка ему придется прокатиться, знал, что она замужем, но не желал расставаться с ней… никогда. Он долго провожал ее взглядом, сжимая в руке клочок бумажки, выдранной из мужского журнала, валявшегося на заднем сидении. Теперь номер ее телефона был единственной ниточкой, по которой можно было связаться с этой немного усталой, сонной, красивой и нежной принцессой. Он уехал, ведя машину на высокой скорости, кончиком языка облизывая сладострастные губы, что так недавно бесстыдно лобзали белокурую волшебницу, сошедшую со страниц детской сказки.
По наличию красного «Феррари» во дворе замка, Кэт поняла, что Марта уже дома, но не стала искать ее, справедливо полагая, что та провела вечер не менее весело, чем госпожа. А судя по звукам фальшивого пения в три голоса, доносившегося из кухни, Кэтлин догадалась, что подарки ужен распакованы, и вечер плавно перетек во встречу нового дня, сулившего безграничное счастье всему живому.
Кэт, заведенная новым зарядом позитива, стянула туфли на высокой шпильке и босиком, прямо с улицы, влетела в кухню к изрядно подвыпившей прислуге, успевшей отметить и оценить удачные покупки госпожи, выхватила бокал с вином из рук Марты, сделала глоток и, швырнув букет роз на кухонный стол, повела трех подруг за собой. Громко зазвучала музыка под сводами огромной бальной залы. Они танцевали до полной потери сил, а когда все сто песен на диске отыграли, они, еле передвигая ноги, неустанно продолжая благодарить госпожу за щедрые дары, которых, собственно, не заслужили, и за прекрасный вечер, похожий на который у них не было со времен школьного бала.
Лежа на кровати, уткнувшись в подушку, Кэтлин долго плакала от боли в ногах, чудовищной усталости и счастья. А потом тяжелый сон сморил ее.