Для обитателей нашей чащобы зима – нелегкое время года. Сугробами завалило все тропинки, замерзло Печальное озеро, на самом дне бедняга Водяной трясется от холода, безуспешно пытаясь зарыться поглубже в ил. Молодые ведьмочки, все как одна, подхватили насморк – норовили пощеголять в сапожках (валенки им, видите ли, не к лицу). А подошва-то тонкая, пусть и мех внутри натуральный – овчина. Это в городе в таких хорошо, а в лесу… Вот теперь сидят, носовые платки пачками наколдовывают.
Черт лесной отправил Яге большой заказ на вязание варежек и чехлов-хвостоберегов, потому как чертенята хвостики поприморозили. Лешаки и те кряхтят-охают: тяжело в засаде сохранять неподвижность, когда до самого до нутра пробирает. А народ в наш лес и летом забредает редко, да опасливо. И чего, спрашивается, зря мучиться? Однако положено. Вот и страдают сторожа лесные на службе почетной. А как смену сдадут, так к Лихо наведываются, за чашкой горячего чая на целебных травах настоянного, речи мудреные послушать. И полезно и развлечение. Знаю я эту публику. Слушать слушают, а много ли понимают. Один Еловый из них толковый (хм… каламбур вышел).
Одноглазое у нас всем на зависть: даром, что роста среднего, стати не ахти богатырской… бывает (а может и по другому показаться, но мы к такому вот попривыкли), зато глаз – ни справа, ни слева, а по центру. Прям во лбу, яко звезда горит, желтая, без зрачка… бывает (временами как у кота – вертикальный – появляется). Но больше патлами пегими тот глаз завешен, откроет – все какой-то не такой, а в чем разница, не понять. Спрашивал я как-то. Смеется. Краешками губ так, неуловимо. «Я, – говорит, – Ли-хо, и мотивы мои за пределами резонов, а истина есть закон, принцип, разум, порядок и основание». Кто въехал? Только не я. Хребтом чую, мудрость великая в тех словах сокрыта, а уразуметь не могу.
В такую-то стужу прихожу я к избушке его чуть раньше условленного, а Лихо сидит на пенечке перед дверью и чего-то задумчиво прутом на снегу выписывает. Луна почти полная выкатилась, читать можно.
Поздоровался я с учителем, он (оно) в ответ только кивнул. Ну, думаю, мешать не буду, подожду, пока наши подгребут. Лешак Еловый пожаловал ко времени, как уговор был. А Кикимора по своему бабскому обычаю задержалась, поди ленточки в косички вплетала. Их у нее, косичек, штук сорок малюсеньких. Еще и прикалывает: тебе, мол, лысому, не повезло, потому как очень полезная практика сосредоточения. И не поспоришь, в практике-то она ох как продвинулась. Разве что ведьма Аленка ей фору даст. Так она сейчас в городе, сессию сдает в медицинском.
Собрались, ждем. А Лихо молчит, да рисует, видно, испытывает. Десять минут проходит, пятнадцать… тут Кикимора сообразила (одно слово – продвинутая) подойти, посмотреть, что там за кружочки такие. Картинка оказалась занятная: круг, изогнутой линией разделенный, как две запятые. Одна половина до земли прочищена – черная, только маленький кружочек пушистого снега в самом основании запятой красуется. На другой снег не тронут, зато противоположно белой точке в черной части выковыряна ямка.
Разглядели, обрадовались. Тут мысль понятная: «в добре прорастают семена зла и наоборот», и все такое прочее…
Вдруг Лихо не своим голосом сипит еле слышно:
– Я, ребята, сегодня ничего более вам не скажу, горло застудило. Только ворон покормлю, а вы смотрите.
Насыпало шесть дорожек крошкой хлебной. Глядь, вороны и прилетели, аккурат шестеро. Пять черных, одна белая. Белая, с виду такая смышленая, опустилась последней на крайнюю. И не каркают, не дерутся, каждая со своей дорожки склевывает. Одноглазое стоит в сторонке, ухмыляется. Разгадаем урок, нет ли. Посмотрело на рожи наши озадаченные, да и ушло в избу ларингит лечить, лекторский.
– Это «фу», ребята, – теребя тоненькую косичку с синей ленточкой и пуская пар изо рта, не слишком уверенно предположила Кикимора. – Чего-то мы не одолели.
Но я не согласился.
– Не, это «гоу». Может, он нами не доволен?
– Пошли в тепло, там надумаем, – подал здравую идею Лешак и пригласил всех к себе.
По дороге мы никак не могли договориться: за Ян или за Инь белую ворону считать надобно. Так посмотришь, вроде как возврат и повторение выходит, а, наоборот, – спор и противоречие. Без мухоморовки не разобраться.
За третьим стаканом меня осенило:
– Скажем: возврат к старым спорам есть повторение уже известной ошибки.
На том и сошлись.
Если бы Лихо могло плакать, оно бы смеялось до слез. Но лихов глаз для этого никак не предназначен. Голос восстановился (если вообще пропадал). Одноглазое хохотало так, что все вороны в лесу взметнулись над верхушками красующихся кружевом деревьев и тревожно раскаркались. Колючая пыль посыпалась с веток, где-то тоскливо завыл серый. А чего завыл, не ему же на снегу гексаграммы чертить… Эх!
(источник отрывка: Дневники Ко-щи Прилежного)
