«Наполучав по носу» по чужим углам, он решил попробовать украсить свой – пришёл с цветами и «шампанским» к «такого от него не ожидавшей» Тоне. Посидели, выпили, а вечером попозже пошли (впервые за три года!) – погулять.
Он обнял её за плечи и, навзничь, вместе с ней упал в сугроб – показал рукою в космос:
– Смотри, какое небо. Бесконечность...
Она только хмыкнула и попыталась встать, но он не отпустил:
– Не напрягайся. Отвлекись. Лежи. Гляди, какая шаль пуховая сегодня у Луны. Давай поднимемся поближе к звёздам...
– Ты что, дурачишься? Пусти! Снег надо поскорее отряхнуть, пока он не растаял, а то пальто намокнет и запузырится.
„Да уж. – Подумал он. – Вот и попробуй с нею, полетай“.
Объятия он распустил и попытался сам отдаться грёзам, но:
– Ну что же ты лежишь? Вставай, скорее, отряхни мне спину! Сама я не могу!
– Меня здесь нет. Я улетел...
– Ну, Витя! Я серьёзно!
Он встал, обхлопал влипший в её рыхлое пальто липучий снег и потом ещё обшоркал его, когда Тоня напряжённо уточнила:
– Всё отряхнулось? Чисто?
Гулять ему с ней расхотелось, и он молча повёл её назад, хотя они и отошли-то от общаги – метров двести.
Тоня почуяла неладное:
– Не обижайся, Витя, ладно, м? Наверно, я кажусь тебе сейчас слишком практичной, но у меня ведь на другое денег нет, а если отсыреет – покоробится – потом не выгладить. Вот и приходится об этом думать... – Она вздохнула озабоченно и искоса взглянула на него, а после (на секунду) – вверх. – А звёзды в самом деле – ничего. Может, ещё пройдёмся?
– В другой раз. Снег залетел за шиворот. – (Соврал).
Тоня, считая, что смягчила его огорченье – рассмеялась:
– Тогда, конечно – надо просушить! – И оживлённо подхватив его под руку (поплотней) – назад заторопилась.
Он не хотел ни её утешений, ни искусственных (и неуклюжих оттого) попыток сделать этот вечер «романтичным», чтоб только угодить ему. Нет – возвышаться над униженным – какая честь?.. И вообще, не зря же говорят – „Рождённый ползать...“
„Нет, надо принимать её такой, какая есть... – Скрывая горечь разочарования, подумал он и взгромоздился на неё, чтобы после очередного месячного воздержания – «подразгрузиться». – Зачем обманывать себя? На кухонных комбайнах не летают...“
На следующий день он заглянул к ней и, увидев, что она одна, спросил шутя:
– Нальёшь любимому мужчине чашку кофе?
– А заслужил ли ты, чтобы тебя любить?
Фраза была у неё явно наготове.
„Опять падла какая-то ей нашептала!“ – Обожгла его сознанье мысль, а вслух он высказался с гордой непреклонностью:
– Если любовь надо заслуживать, это уже продажная любовь, а мне такая не нужна. Лучше никакой, чем эта.
И кофе резко расхотел!.. И снова больше месяца не приходил...
ХХХ
По-видимому, от тоски и беспросветности, ему всё чаще стала вспоминаться «прежняя любовь» – Маташа. Она была, конечно – «не подарок» и «обезжирила» его тогда, но – с ней он чувствовал полёт. И, в общем – хорошо было не только лишь в постели...
Наконец, решившись, он набрал до сих пор не забытый номер и, услышав её голос, ласково сказал:
– Здравствуй, Наташа. Это Витя. Не ждала?
– Нет, но недавно вспоминала. Что это ты вдруг позвонил?
– Не вдруг. Я часто думаю о прошлом. Хорошо было тогда...
Маташа промолчала.
– Я вот даже стихи про нас с тобою написал.
– Да ну, не может быть. Что, правда?
– Правда.
– Почитай.
Вливая в трубку всю горечь, боль, тепло и нежность, на какие только был способен, он декламировал ей так, как будто отдавал всего себя:
Ну почему, скажи, Наташа,
Судьба так своенравна наша?
Ведь я – Один и ты – Одна!
И жизнь проблемами полна.
Мы устаём и меньше верим,
и всё другим аршином мерим.
Но всё ж, Наташа, наши души
не разучились видеть, слушать,
друг друга чувствуют вдали.
В них что-то иногда болит.
Но Мир нам скучен, а не весел.
В нём много прозы, а не песен.
Кто виноват? Да мы же сами!
И что-то (кто-то?) между нами,
то, что не хочешь обойти.
И вот
расходятся пути?..
– Замечательно! Витька – ты просто умница! А я-то думала – забыл!.. – Даже по телефону чувствовалось, как она подпрыгнула от радости.
– Я, в общем, и хотел, но вот... Не смог, как видишь... Наташа, как бы нам увидеться?..
– Зачем? – (Радость сменило уязвлённое кокетство).
– Хочу, чтобы опять всё было хорошо.
– Н-н-ну – хорошо. Я вечером приеду. На часок. Поговорим.
– Я буду ждать тебя. Целую.
– Пока. – И – связь оборвалась.
Маташа прикатила поздно – в полдесятого – поддатая, готовая всё объяснить и разобраться, а если надо и рассориться, но и – он чувствовал её желания и состояния по-прежнему – до слабости в коленях вожделевшая его.
Он приготовил ей крепчайший, сладкий кофе, как она любила (чтоб согрелась), и налил рябиновой настойки, а Маташа бросила на стол пачку заморских сигарет и, явно рисуясь, закурила:
– Итак, что ты хотел сказать?
– Я – ничего... Я знаю, ты готова ко всему. У тебя есть доводы по поводу. Ты можешь и с достоинством ответить, и предъявить, но – извини, я не хочу ничего знать и слышать. Я не хочу ещё раз ссориться. Для меня ничего не было, а если бы и было, я б забыл. Не надо слов. Просто дай мне свою ладонь – я так соскучился по твоим сладеньким флюидам!.. – И – безгранично нежно заглянул в её глаза, призывно протянул просяще-примирительную руку...
Через пять минут они были уже в постели, но – долгожданной радости не получилось – что-то изменилось в ней. – Что именно, он поначалу даже не понял – пропало её жизнелюбие или – всего лишь запах стал чужой? А может, всё банальнее – просто отвык? Как бы то ни было – «после того» – он постарался не показывать ей огорчения – вздохнул, откинувшись:
– Наташка, мне с тобой, как прежде – хорошо.
– Хитрюга... Твоя сила в том, что ты всегда заходишь с тыла и как-то сразу же находишь, где – берёшь за что-то мягкое внутри. Сам не считал ещё, сколько уже в твоей постели переночевало? – Сотни, тысячи? Только не ври, что я одна.
– Я и не вру. Но сколько бы их ни было, в душу засела только ты. И ты это прекрасно знаешь.
– Ага, и это тоже! – Врёшь мало, но красиво! Тут ты мастак.
– Что, только врать?
Маташа рассмеялась:
– Нет, у тебя и с этим всё в порядке, но... Ты ещё не пробовал пониже опустить мораль?..
Тут только до него дошло – что значили её попытки сдвинуть его ниже – она подталкивала его на орал! Нет – это слишком! Он сделал вид, что не понял, и – уже безо всяких «штучек» – просто «отъелозил» её как попало ещё раз для того только, чтоб убедить себя, что ничего особого в ней нет, а то, что помнилось – всего лишь показалось...
Да, это было тяжело. И всё же, оказалось – жизнь грубее нас – это было ещё не всё – через три дня «закапало с конца» – ну вот и здравствуй! – Гонорея!
Три месяца до лета он лечился и «зализывал» очередную рану на своей истерзанной ошибками душе – не тело, а она – болела!..
ВЫПИСКИ ИЗ ПОТАЙНОЙ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ
Не прелагай козе цветы, она использует их не по назначению.
Раскрашивая холст, ты создаёшь на нём лишь отражение себя, ведь это твои собственные краски, через которые, где ты их мало наложил или если немного поскрести – проглядывает та же серая и скучная, как кухонная грязь, на всё согласная – холстина.
Восстанавливая отношения – лучше не вспоминай – не береди старых болячек и обид – ни тобою нанесённых, ни тебе... Иначе – ничего не восстановишь...
Языком жестов изъясняться ещё лучше – он говорит о том же, только уже без ошибок – «слушающая» понимает всё в желаемом (самом для себя благоприятном) смысле, ты при этом получаешь максимум возможного, а когда её самообман (спровоцированная твоими жестами ошибка) выяснится – предъявить тебе ей будет нечего – ты ничего не говорил.
Повторенье – мать ученья потому, что, повторяя, видишь уже по-другому – начинаешь замечать детали, картина проясняется, и понимаешь, в чём была ошибка, а на ошибках – учатся.