Отец её давным-давно погиб в аварии (по пьянке) – она почти не помнила его. Мать тоже не любила вспоминать (видимо, были у неё на то причины) и, чтобы не сердить её, Тоня не спрашивала даже, вернее, делала это непрямо, только мягко наводя – просила рассказать про её юность или своё «лялечное» детство.
Когда Тоне исполнилось пятнадцать лет – устав от трудностей и одиночества, мать её снова вышла замуж или, как говорили все вокруг – «сошлась» с задумчивым и хмурым «дядей Колей».
Отчим падчерицу не любил, ворчал и придирался, считал, что она отвлекает женино внимание на себя и в результате ему мало остаётся. А ведь она уже – „Отрезанный ломоть“. Не вечно же им жить втроём, через два года – „Улетит голубка“. Учится хорошо, значит, поступит в институт, а там в село, понятно – не вернётся. Умники с родителями не живут. И вообще, за матерью-то, может быть ещё, а уж за ним-то, за чужим, когда состарится, ухаживать не будет. Так пусть и не мешается, не мельтешит перед глазами.
Отныне Тоне в родном доме стало неуютно. Порядок дня был перестроен под него. „Ведь он мужчина, доча, – говорила мать, – глава семьи, а наше дело женское – приготовь, убери да постели. Не хочешь бедовать – смирись, прощай, терпи. А сильно гордые, они всегда несчастны“. Но, как ни была она послушна, а угодить отчиму было невозможно. За хорошо считалось, если он молчал. Хотя и тишина значила часто – настроение – «предгрозовое».
Но Тоня всё это глотала молча и не копила в себе зла, берегла светлую и незапятнанную душу, держалась в стороне и отчего-то думала, что этим терпением своим заслуживает будущее счастье. Какой бы ни был, отчим прав – через два года всё само решится. А пока – впечатывала в душу, как нельзя – чтобы потом устроить свою жизнь не как у матери, а – лучше. Как у соседки, тёти Таи, например – казалось, в этом доме жило Солнце – здесь всё сияло счастьем, лаской и теплом... Тоня наметила себе – когда-нибудь и у неё всё будет так же!..
О том, что мать предпочла ей чужого дядьку – светлая душою девочка даже и думать не хотела – она боялась углубляться в эти мысли, тянувшие в холодную и тёмную, всегда готовую всосать в себя трясину-грусть. Нет-нет, ей не сюда, ей к Солнцу!..
Первый курс прошёл (как и у большинства девчонок) в страхе перед предстоящей сессией, в бытовых заботах (здесь ей равных не было) и редких выходах в кино. А со второго курса – началась (особенно в общаге) пресловутая активная «студенческая жизнь», и как-то сразу стало – весело и интересно. На семинарах-лекциях было, конечно, также скучно, но напряжение уже сошло на нет и вместо него теперь царил какой-то чопорный официоз, как будто все решили выпендриться вдруг друг перед другом. Но вечерами от этой «великосветскости» не оставалось и следа, переодевшись в лёгкие халатики, девчонки снова превращались в тех, кем были на самом деле – в весёлых, милых и простых подруг. Посиделки теперь стали продолжительней, дискотеки перестали пропускать, но главным развлечением были – «походы» в гости. В том числе и к парням, флирт разгонял девчонкам кровь и будоражил нервы. Многие заводили и романы – в общаге, будто брага на дрожжах, вовсю бурлила жизнь, и прежде всего личная, конечно!..
К концу октября (когда с подружкой, а когда и без) Тоня стала захаживать к знакомому (из её группы) парню, чтоб похихикать, поболтать и поиграть в намёки. С ним в комнате жил его земляк, задумчивый и молчаливый первокурсник, державшийся с редким достоинством. Он не всегда включался в разговор, но если что-то говорил, то – в точку. Как-то так само собою получилось, что он, проникнув взглядом в её душу, не выходил уже у ней из головы. И ночью снился ей, и днём стоял перед глазами, мысли путались, окутанные сладкою хмельной волной, а сердце – таяло. Как муж соседки говорил – „Ах, Тая, у меня от тебя сердце тает!“ И точно так же теперь было у неё. Она влюбилась.
Но этот парень – будто ничего не замечал, только почаще стал встречаться с нею взглядом и чуть побольше говорить. Через три дня у них случилась небольшая пьянка по поводу неведомо чего. Просто пили водку и вино, и танцевали. От его запаха и близости кружилась голова, ноги стали ватными и не держали. Наконец, за полночь уже, сокурсник пошептался на ушко с подругой и ушёл. Тоня осталась со своим возлюбленным вдвоём. В приглушённом свете ночника сидели скромненько, плечом к плечу, и ворковали. А когда она от слабости качнулась, он поддержал её заботливо и тихо, ласково поцеловал. Не жадно, как пытались до него другие, а – сладко, нежно и томительно. – Тоня, как в ванну, погрузилась в эту ласку. Ей было с ним так бесконечно хорошо, что хотелось только одного – чтоб это счастье не кончалось.
Потеряв голову, на близость она всё же не решилась – боялась его разочаровать. – После летней сессии, в июне с ней случилось то, чего она не могла себе простить – её «испортили».
Девчонки выпили тогда по случаю сдачи последнего экзамена, и она с непривычки захмелела так, что надо было спать. Уложив её в кровать и закрыв на замок, подружки ушли в нижний зал на дискотеку, а там кто-то подслушал про неё и незаметно вытащил ключи от комнаты (на брелке был её номер!). Тоня не сразу даже поняла, что происходит. Голова гудела и кружилась, её тошнило и дышалось тяжело. А тут вдруг навалился кто-то – зажал ей рот, придавил грудь, и не осталось воздуха совсем. Она пыталась ещё вырваться, но – не хватило сил. В ушах будто посыпалось стекло, сознание размылось, поплыло – она уже почти и отключилась, но её вырвало. Прямо насильнику в лицо! Он, чертыхаясь, спрыгнул на пол, пытался отряхнуть с себя густую слизь, но, инстинктивно повернувшись на бок, Тоня пустила на него ещё одну «пахучую» струю, и он сбежал... И тем не менее, через минуту, приводя себя и комнату в порядок, она заметила на бёдрах кровь и с гадливым отвращением к своему телу поняла, что именно с ней только что случилось!..
Воспоминания об этом мучили её всё лето, донимали так, что даже отчим, присмотревшись как-то к ней, спросил – „Что, Тоня, пригорюнилась? С учёбой нелады или из-за меня? Не съем поди. А посылать будем побольше. Для города поди грошей-то мало?“ („Вот эгоист! Думает – кроме него – у неё нет других проблем?“) Но после, в стройотряде, среди бойких, жизнерадостных подруг, подавленность её развеялась, и прошлое как будто отодвинулось куда-то... Тоню захватил поток событий – песни ночами у костра, шутки, подначки, смех – розыгрыши вечно вившихся вокруг них местных неуклюжих ухажёров, концерты с бубном и гитарой «на ура!» и выходы весёлым табором к другим отрядам в гости...
Нацеловавшись до тумана в голове, Тоня заставила себя уйти, чтобы не показаться шлюхой... Он ни к чему её не принуждал, но этим только лишь до одури разжёг в ней страсть, захватившее до кончиков ногтей – желание... С трудом дойдя до своей комнаты, Тоня скользнула в верно ждавшую её постель и, вздохнув вместе с подушкой, сразу же уснула. Остаток ночи на её губах блуждала сладкая улыбка...
Следующим вечером Тоня томилась в нетерпении – ждала его к себе, но – он не шёл. В одиннадцать нервы не выдержали, и она опять сама пошла к нему, придумав на ходу вопрос к сокурснику (по лекции, для оправдания). Но ей даже и рта раскрыть не дали, усадили на кровать (стульев в тесных комнатах не признавали) и угостили кофе. Через пять минут весёлых шуток, третий лишний тактично «незаметно испарился» – оставил их одних.
– Я думала, что ты придёшь...
– А я, что ты...
Подумать, что сказать ещё, он ей не дал – обнял, поцеловал, и в голове её всё снова закружилось...
Не замечая времени, она «плыла», купалась в нежной неге его ласк и, осознав вдруг, что их близость неизбежна – закрыла лицо руками.
– Что случилось, Тоня? Что с тобой? Я сделал тебе больно?
– Нет. Мне стыдно.
– В ласке ничего нет стыдного, это естественно, если взаимно.
– Я... Я уже не девочка.
– Ты этого стесняешься? Но это ведь неважно – главное – нам обоим хорошо.
– Ты правда так считаешь?
– Да, конечно. Расслабься и не забивай свою головку ерундой.
Она отняла руки от лица и глубоко вздохнула.
„Ну вот ты и моя. – Подумал он. – Созрела, наконец... Теперь надо только понравиться и с «этим делом», не повторить ошибку с Людкой, не спугнуть... Какой же домостроевской хернёй забита её голова!.. Хотя... Мы их считаем дурами, а они – нас. Говорим, будто, на разных языках. Она меня совсем не понимает!..“