Жальче её было – ещё тем более, что многим его сослуживцам стали писать девчонки: «Нашла другого, ждать не буду, извини», а в письмах Люды – экзальтированная и (что особенно пугало!) – разгоравшаяся страсть – «приклеенность» к нему... Сам он писал нечасто, кратко, сухо и не нуждался в её письмах. Любые тяготы привык переносить один – «переплавляя» всё внутри, в себе, а не «выплёскивая» на готового принять кого-то, как то было обычно у (до удушья!) плотно окружающих его тогда – других.
И вот – пришло очередное (их было иногда по два в неделю!) её «недолгожданное письмо»:
Здравствуй, мой миленький!
Если бы ты только знал, как я по тебе соскучилась! Иногда прям не могу. Так часто плакать хочется. Вот прижму листок к груди и вроде бы к тебе прижалась. Всё время думаю, если б ты был сейчас со мной, что бы сказал, что сделал бы? Или, бывает, вдруг покажется, что слышу голос твой – аж сердце замирает! И заходится потом...
На этот раз решила не писать тебе ни про кого, не хочется мне ничего, только поговорить с тобою по душам. И почему ты такой скрытный? Я вот, как дура, пишу тебе о своих чувствах, а твоих не знаю. Ты всегда пишешь только о каких-то мелочах. Почему? Неужели мне не доверяешь? Тебе там, наверное, очень трудно, но ты расстраивать меня не хочешь. Правда? Два года, это очень много. И кто это придумал так? Только-только люди прикоснулись к счастью, а их разлучают! Я боюсь, что привыкну жить без тебя. Но ты не думай, у меня никого нет. И не будет. Мне никто, кроме тебя не нужен! Я только боюсь, что ты меня там забудешь. Привезёшь оттуда подругу. И что я тогда буду делать? Но ты же ведь не сделаешь так, правда?..
Сегодня такая хорошая погода, как будто снова бабье лето. Через четыре дня будет уже год, как мы с тобою встретились. Ты помнишь?.. Только тогда был дождь. А ещё через три дня – будет год, как ты меня в первый раз поцеловал. А я ещё сначала не хотела. Ты помнишь? Я всё-всё помню! Когда вспоминаю, так хорошо становится, как будто бы ты рядом. Правда. Без тебя мне кажется, что люди не такие добрые и всё не так красиво, как с тобой. И сама я всё время нервничаю, тебя всё нет и нет, а я хочу быть с тобой!..
Пиши мне чаще, а то вот не было письма целую неделю и мне уже кажется, что ты меня забыл. Пожалуйста, не мучай меня так. Пиши почаще. Ладно?
Встретила недавно твою маму и она меня отругала, что я к ней не захожу, зовёт к вам жить. Но я к вам не пойду. Я знаю, тебе это будет неприятно. Да и маму твою не хочу стеснять. Скажи, я правильно сделала?
Миленький мой, хоть бы скорее дали тебе отпуск! Я так хочу тебя увидеть! А если не отпустят, может быть, я сама приеду к тебе в гости. Отпуск у меня по графику в мае. Это ещё так долго. Миленький мой, если б ты знал, как я хочу тебя увидеть! Ну вот, снова слёзы сами катятся из глаз. Ты видишь капли на бумаге? Не могу больше.
Целую тебя крепко-крепко.
Пиши. Не забывай.
Жду. Люблю. Скучаю.
Мила.
(Капли – три, собранные в центре, – были).
„Нет, женщина она, конечно, неплохая. – Думал он. – Но ясно ведь, что жить я с ней не буду. А если так, то лучше и не мучить зря. Что ж ей, одной за всё бабьё передо мною отдуваться? Пора бы уж и отпустить... А то ж, вернусь, так от себя её нельзя будет и оторвать. После всего же не смогу, ведь стыдно будет. А сам... Вот выберусь отсюда – всё устрою. Чего цепляться? – Их полно. И для меня найдутся. Пока не поздно – надо разорвать!“
Письмо переломило в нём желание «оставить связь с землёй» (с миром нормальной, на армейском языке – «цивильной» жизни) и иметь какую-то отдушину (для этого она и не годилась – он ей души своей не доверял), и потому – отправил ей ответ:
Здравствуй, Людмила.
Извини, но сладких слов тебе опять не напишу. Получив твоё последнее письмо, я понял, что у меня к тебе НЕТ тех глубоких, сильных чувств, которые ты описала. Во мне их недостаточно. А если так, то – лучше вовремя остановиться, чтоб не увязнуть в своих чувствах и от этого лишь ещё больше мучиться потом. Я не готов ответить на них так, как они этого заслуживают. Извини. Я бы хотел, чтоб и меня крылья любви несли к седьмому небу... Но, к сожалению, их нет. Есть лишь симпатия. Но этого, конечно, мало. В сердце моём только тепло, но не огонь. И если он не разгорается, значит, нет смысла тлеть, не будет СВЕТА. Будет только дым и копоть. Теперь, увидев силу твоих чувств и не найдя своих, я понял, что у наших отношений будущего НЕТ. Я заблудился сам и заманил тебя. Исправить ничего уже нельзя, но, чтобы не случилось худшего, надо РАССТАТЬСЯ.
Желаю тебе встретить настоящую любовь – чтоб ты ею не мучилась, а наслаждалась. Я знаю, ты её найдёшь! Потому что ты на неё способна. А я, как оказалось – нет. И поверь, от этого я ещё более несчастен. У меня даже надежды нет.
Прости. Но надо же быть честным. Этим письмом я сделал тебе больно, но что же делать? Это меньшее из зол. Я должен был в себе, конечно, поскорее разобраться, но не смог. Эта моя вина теперь навсегда останется со мной и будет мучить. Но я не жалости прошу, а понимания и, если хватит сил – прощения. Не держи на сердце зла. Я не хотел тебе плохого.
Будь счастлива.
Твой бывший. Непутёвый Виктор.
А через десять дней (он узнал о том последний во всей роте) – пришла (открытым текстом, на весь мир!) – срочная телеграмма:
ВСЁ РАВНО ЛЮБЛЮ ЛЮБЛЮ ЛЮБЛЮ И БУДУ ЖДАТЬ
ЛЮДМИЛА
В роте никто его не понимал – „Дураку везёт, а он не ценит!“
Писем больше не было.
И вновь – с детства знакомая, тягучая, смурная мгла наползла дремотно-отупляющим туманом, заволокла весь мир и, поглотив его в своё безвременье, казалось – навсегда – повисла...