Майор Кусакин временно исполнял обязанности начальника криминальной милиции райотдела. К нему тут же пошел вал документов, требующих подписи. Отказные материалы, протоколы, сопроводиловки и прочая муть. Документы от участковых, гаишников и прочих мобовцев он подписывал не читая, только морщил лоб, и спрашивал: «А где начальник милиции общественной безопасности? Вы к нему должны ходить подписывать свои мульки».
Шеф МОБ славился своей придирчивостью, и его подчиненные выли, переделывая бумаги раза по три.
Найдя в лице Кусакина понимающего человека, все они ринулись к нему. Сначала они говорили, что их руководитель отъехал ненадолго. Тогда Кусакин возвращал документы и велел дожидаться. Поумнев, мобовцы начинали сокрушаться в его кабинете, что шефа сегодня не будет, а бумаги не ждут.
Глядя в лживые глаза офицеров милиции, майор хмурился, вздыхал, и просил показать, где надо расписаться.
-Носится не пойми где,-сопел Кусакин, черкаясь на быстро подставляемых бумагах.-А тут разгребайся за него.
Позвонил дежурный и сообщил, что в поселке нефтяников нашли мертвую старушку.
-С кровью,-добавил он.
Опергруппа внимательно осмотрела место происшествия. Бабуля жила одна. Дома было чисто и опрятно. Только половик, на котором она лежала вниз лицом, был скомкан. Повреждений, кроме кровоподтека на лбу, не было.
-Самопадение,-авторитетно заявил следователь прокуратуры.-И смерть от повреждения лба.
-Ага,-подтвердил Кусакин.-И волосы еще себе перед падением повыдергивала, и головой побилась несколько раз об пол.
Видно, кто-то, держа старушку за волосы, несколько раз постучал головой об пол. 74-летняя бабуля от этого и умерла.
Вскоре легконогие опера принесли весть о том, что покойница захаживала к некому Трифонычу, 75-летнему одинокому деду. Кроме нее, к этому же пенсионеру ходила еще и некая Степановна, ровесница погибшей.
-Любовный треугольник,-подытожил Кусакин.-Да и убийство-то какое-то бабское.
При допросе ветераны вели себя странновато, особенно Степановна. Она поплакала над убитой, но ушла с довольным видом.
Решили немного их «подработать». Следователь, будучи полной скотиной, отказался арестовывать старичков. Пришлось решать вопрос в суде о наказании пенсионеров за «мелкое хулиганство». Дали им по четверо суток. Чего это стоило Кусакину, посадить передовиков производства и ветеранов социалистического соревнования в узилище, не знал никто.
В камерах с ними беседовали специальные люди, а опера, вызывая на допрос, ужасными словами вносили сумятицу в старческие головы. Кусакин беседовал с Трифонычем на следующий день после ареста.
-Все, начальник,-заявил дед после камерной ночи.-Это я ее убил.
-Расскажите, как, когда, при каких обстоятельствах,-предложил майор.
-Ничего не знаю, пишите как вам надо, только из клоповника освободите,-сказал Трифоныч.-Все подпишу. Воняет. Да к тому же мужики подсказали, что мне старому за старуху много не дадут.
-Нет, дедушка,-вздохнул Кусакин.-Ты давай или сознавайся на самом деле, но нам «липа» не нужна.
От смертоубийственных разговоров они перешли просто за жизнь.
Кусакин поинтересовался, с чего это старухи к нему бегали. Трифоныч пояснил, что увлекается народной медициной. Особенно больших успехов он достиг в употреблении голубой глины.
Пенсионер мазал ею старух и себя. При этом, с его слов, к ним даже возвращалось желание поразмножаться. Кроме обмазывания, Трифоныч настаивал на чудесной глине самогон. Голова от него не болела, а тяга к репродуктированию становилась сильнее.
-Короче, ясно, чего они к тебе бегали,-резюмировал Кусакин.-Ревновали?
-Постоянно лаялись,-простодушно ответил дед.-Степановна даже дом грозилась поджечь у покойницы.
Заняться вплотную ревнивой бабулей Кусакин поручил оперу Гордейцеву, интеллигентному лейтенанту, попавшему в розыск после окончания музыкального училища. Он недавно женился, и сейчас вместе с супругой мечтал о маленьком ребенке.
От оперов Кусакин знал, что Гордейцев пытается бросить курить, перестал расслабляться вместе с коллегами за стаканом с водочкой и постоянно жрет какие-то таблетки.
Как-то застав его за приемом каких-то цветных порошков, майор поинтересовался, что он вводит в организм оральным путем.
Гордейцев охотно рассказал, что сейчас они вместе с женой Светочкой усиленно очищают организм от шлаков, готовясь к зачатию ребеночка. Его супруга принесла от своей родственницы обувную коробку, набитую упаковками с лекарствами, и они сейчас пьют все это. По отзывам Светочки, все эти снадобья очень помогли тете Вале, тете Зине, тете Марине и еще целой куче ранее безнадежно зашлакованных дамочек.
-Вот еще два месяца попьем,-довольно улыбнулся Гордейцев.-И вперед, демографию поднимать.
-А с врачами-то вы не консультировались?-полюбопытствовал Кусакин.-Может, вместе со шлаками чего-нибудь нужное из кишков удалится?
Опер усмехнулся и пояснил, что Светочкина родственница работает санитаркой в районной больнице, и кроме бесплатных лекарств, которые она оттуда таскает, дает им вполне квалифицированные советы.
Кусакин одобрительно качнул головой, вздохнул, и пожелал молодой паре удачи.
На второй день после убийства, часов около одиннадцати, Гордейцев залетел в кабинет Кусакина и гордо положил ему на стол несколько листов бумаги.
-Вот, -возбужденно сказал он.-Созналась старая. Все в деталях описала, как колотила, за что, как в дом попала. Крючок на задней двери щепкой подняла.
Не поднимая головы, Кусакин начал читать явку с повинной.
-А с чего это она разговорилась,-спросил он, не отвлекаясь от чтения.-Два дня как рыба об лед молчала, а тут, на тебе.
-Не знаю,-затараторил Гордейцев.-Сначала тоже упиралась все, хмыкала, крестилась, богом клялась, что ни при чем. А я ей говорю, ну все, бабуля, кончилось мое терпение. Бог, говорю, на небе, а я здесь. Встал и наклонился к ней. Ну так, попугать. А она глаза вытаращила, и давай меня крестить. Я засмеялся, а бабуля говорит, все напишу, только больше не приходи. Я бумагу дал, она пишет, на меня смотрит, крестится, и меня крестит. Мне чего-то даже смешно стало. Раскололась старушенция.
Кусакин дочитал довольно толково написанную и грамотно оформленную явку с повинной, и поднял глаза.
Гордейцев замолчал и уставился на начальника. Кусакин замычал и начал хохотать. Говорить он не мог, только ржал во все легкие.
На шум зашел его зам и еще один опер. Взглянув на Гордейцева, они тоже начали хохотать. Да и было с чего.
Когда-то розоватое, лицо удачливого опера сейчас было ярко-желтым. Желтыми были торчащие из рукавов свитера руки, и даже белки глаз.
Как позже выяснилось, на цвет кожи оказали действие чудодейственные лекарства от шлака. Организм дал какую-то реакцию на снадобья, и Гордейцев пожелтел.
После этого он перестал доверять медицинским познаниям своей жены, а чистил кожу водкой, уйдя в трехдневный запой.
Как стало известно, пожелтел он резко, во время допроса бабули. За кого она его приняла, неизвестно, но в убийстве созналась.
Трифоныча Кусакин, пользуясь своими временными правами начальника криминальной милиции, освободил досрочно, и на прощание предостерег его от излишних увлечений медициной без разрешения врачей.
