Абортарий чувств.
А какие в нем могут быть двери? Конечно грязно-зеленые, с облупленной краской. Поскрипывающие от легкого ветерка, расположенные на плохо оштукатуренной стене. Одноэтажное здание стоит на отшибе. Все это окружает лес, даже не лес, а так… сосновый лесочек, загаженный хламом, который они сбрасывают с себя, подходя. Не у самой двери. Туда сразу не входят, перед этим нужно не раз остановится и подумать. Сначала в сотне метров на тропинке. Оглядываясь назад, они стягивают с себя башмаки. Теперь идти легче. Маленькие ножки уже чувствуют землю. Туп-туп. Все уже решено, и ступать, касаясь холодного грунта, куда веселее. Некоторые отрешенно улыбаются. Наконец они избавятся от ощущения ненужности. Пусть такой вот ценой. Им страшно, они думают о своих родных. Но и те ведь не виноваты, мало ли в мире создается того, во что потом скучно играть. «Хлоп-хлоп», говорит дверь. Перед ней уже толпятся. Очень хочется туда попасть побыстрее. Ожидание смерти хуже самой смерти. Некоторые не спешат, зачарованно смотрят на другое здание, стоящее неподалеку. Торжественное, мраморное, похожее на мавзолей. Это крематорий. Но тс-с. О нем ни слова. Там уже нет боли, там покой.
Те, что поменьше, приподнимаясь на босых пальчиках, стараясь заглянуть в пыльное окно, хватаясь ручонками за деревянную раму. Ничего не видно, кроме мерцающего огня ламп дневного света.
– Какой он? – спрашивают шепотом те, что поменьше.
– Страшный и злой, но все равно это не больно, - отвечают старшие. Они всегда все знают лучше. Хотя никому не доводилось там побывать и самому все увидеть.
Никто не выходит из двери, никто не кричит «следующий», но откуда-то становится понятно, когда пора.
Пятки потеют от жары и страха, на бетонном полу уже много мокрых следов от ножек. В предбаннике висит маленькое зеркало на котором красным стеклографом печатными буквами криво выведено издевательское «Добро пожал». Места не хватило. Дверь кабинета открыта. Маленькая девочка входит в нее, подходит к огромному старому столу и застывает перед сидящим доктором. Стульев нет, сесть ей не предлагают. Времени мало, а работа не прекращается ни на минуту. Доктор смотрит через толстые стекла больших роговых очков и что-то вполголоса говорит. Белая маска не дает ей расслышать. Лица она не видит, поэтому ей еще страшнее.
Не отводя глаз, док опускает волосатую ручищу с закатанным рукавом халата куда-то под стол и извлекает тоненькую историю болезни, написанную на бурой бумаге. Глаза неподвижно смотрят на девочку. История не спеша листается, кажется он читает ее пальцами. Потом откладывается в сторону, на стопку таких же.
– За ненадобность, Любаша, за ненадобностью, – шепотом произносит доктор. Кажется, он улыбнулся, за маской и очками ничего не понять.
Девочка неловко переступает с ноги на ногу. Под подошвами остаются кровавые следы. Доктор продолжает на нее смотреть и что-то шепчет. Девочка не может отвести глаз. Из ее пальцев на наклонный кафельный пол начинают сочиться тонкие струйки крови. Это не страшно, в полу заботливо сделан сток. Через несколько секунд кровь выделяется уже из каждой поры ее кожи. Только лицо остается чистым и быстро белеет. Менее чем за минуту все заканчивается, на пол оседает высохшая оболочка того, что только что существовало.
Из боковой двери быстро выходят два санитара, один заботливо берет невесомое тельце на руки и уносит в подвал, который длинным коридором сообщается с Крематорием. Другой поворачивает крестообразный медный кран в стене, и из резинового шланга сильным напором смывает с пола кровь. И уже через мгновенье неслышно скрывается в подсобке.
Опять скрипнула входная дверь, доктор чуть повел головой, прислушался и тихо сказал:
– Совесть, какая редкость. Как она их измучила, бедняга, – и снова было непонятно, то ли он злорадствует, то ли сочувствует. А может, просто устал от работы…
19.08.2009 2:03
