Да и не то что дом, а постройка послевоенная. Стены засыпные, то есть два слоя досок, а между ними для тепла шлак и мусор всякий забит. Таких много раньше в России строили. Быстро, тепло, главное, народ крышу над головой имеет.
Домик этот был двухквартирный. С одной стороны соседи, а с другой алкаш со своей кралей проживали. У алкаша еще дочь была-16-летняя.
Алкаш бабе своей сразу сказал, загуляешь, выгоню. Та боялась, идти-то некуда. В родной деревне родители по пьянке дом подпалили, да и сгорели. А на улицу неохота. Намыкалась уже. Дома чистоту держала, делать –то нечего. В сезон ходила ягоды, грибы собирала, продавала. У пьяного алкаша деньги иногда воровала. Нормально.
А бабское естество-то просит своего. Иногда даже так в жар бросит, что сознание туманит. Готова на улице на мужика бросится. Но разум тормозит. Знает, что в случае чего сразу алкашу расскажут. Народ-то такой, разговорчивый. А он, на нее, как на женщину, даже не смотрел. Требовал, только, чтобы прибиралась, да еду готовила.
А голова туманится.
Спала она в одной комнатке с алкашиной дочерью. Сам папаша за печкой дрых. Нажрется спирта, храпит и воняет там.
А туман-то все сильней в голове. Раз ночью нырнула баба к девчонке, да и приласкала. А у той тоже возраст, гон идет. Миловались они от души. И жар между ног залила. Да и туман стал рассеиваться. Девчонке тоже понравилось. Вот так они и лизались почти год.
А потом девчонка парня нашла. Он ей быстро разницу показал в приемах сексуальных.
Стала молодая сторониться бабы. А та заревновала.
Одним осенним вечерком, когда алкаш уснул, поссорились они перед сном. Баба, вгорячах, схватила нож, да и пырнула деваху в живот. Та побледнела, скорчилась. Скорую попросила. Баба испугалась, ничего, говорит, так пройдет. Уложила девчонку. Та и умерла. Тихо так умерла.
Баба стала думать. Знала она, что за такие штуки в тюрьму сажают. Решила ее на улицу унести, да бросить, страшно, вдруг кто увидит. Оставила тело на диване. Скажу, что с парнем гуляла, с каким-то, пришла домой, и умерла. А я не знаю ничего. Хорошо, что крови почти не выбежало. Хорошо ударила, удачно.
Помыла ножик, да и к ложкам, вилкам его сунула. Все это в банке стеклянной на столе находилось.
Пошла на остановку, к телефону-автомату, вызвала ментов.
Приехали через час. Главный у них, здоровый, башка большая, губы тонкие, злые. Послушал ее рассказ, похмыкал. Велел своим алкаша разбудить и в ментовку увезти. Первый подозреваемый потому что. Остальных разогнал кого куда. Парня искать, соседей опрашивать.
Сам остался. И все глазами по комнатке и кухне водит.
-А где ножи у вас?-спрашивает.
Баба испугалась, и так вся на нервах, вдруг ее арестуют. Хотя она решила дурочкой прикинуться уже, а если очень в милиции прижмут, то поплакать над «доченькой». Должны поверить, и отпустить. Надо будет еще сказать, что очень любила, решила.
Показала один нож. А тот, которым резала, нет. Страшно ведь. Вдруг чего сделается. Мент взял нож, приложил к ране. Не то, сразу видно. Лезвие больно узкое. Рожа недовольная сделалась, бросил его на стол.
Вдруг уставился на раковину под краном. А там вода еще не просохла, после того, как ножик мыла.
-Что, это ты, хозяйка, тут ночью-то полоскала?-спрашивает.
И банку углядел. А там ножик, ручка синяя, пластмассовая, приметная.
Аккуратно, двумя пальчиками его достает, а сам все на бабу смотрит. А глаза у него, как у волка стали, сейчас сожрет. Баба и говорить не замогла. Стоит, руками дергает. Коленки куда-то пропали, ноги отпадывать начали. Мент ножик приложил к ранке. Как тут и был!
Вздохнул мент, молча из папки бумагу достал, ручку. Взял бабу за руку, подвел к столу, усадил на табурет. А та слова не может сказать. Даже зареветь не догадалась. Так ей страшно.
-Пиши,-мент говорит.-Прокурору, от такой-то. Явка с повинной.
Бабе даже полегчало. Сидит, пишет. Тут еще менты приехали. Подождали, пока допишет, да и увезли с собой.
Алкаша утром отпустили.