Боги, устал-то как…
Ненавижу!
День Святого Валентина ненавижу. Начистить бы рыло придурочному священнику, да врожденная интеллигентность не позволяет.
А они – странный народ. Они меня душили-душили, душили-душили… За ненадобностью, так сказать. Словно заявили на весь мир: «Любовь отменяется!», и побежали в храмы грехи замаливать.
Любовь – грех! Каялись в своей любви так, что лбы в кровь об пол порасшибали.
Вот после этого-то у меня перо и полезло, да так, что я за каких-то триста лет стал похож на суповой набор.
Любовь отменяется… А что остается? Бракосочетание и спаривание по регламенту исключительно в целях размножения.
Я, правда, догадывался, что так дело не останется. Они любовь-то отменили, но это ж не значит, что любовь исчезла. Не прошло и трехсот лет, как они поняли: чего-то не хватает в этой жизни.
Сообразительностью они отличаются, ничего не скажешь. Создали мир без любви, потом спохватились, да поздно. Они ж не боги, у них память короткая. Слово «любовь» вспомнили, а что оно значит – забыли.
Забыли и давай примерять ко всему подряд, авось подойдет. Вот, к примеру добровольное заточение в монастырях, голодание по расписанию, отказ от секса, самоистязания – это у них любовь к Богу. Садист он у них, не иначе. Все иные проявления иной любви – разврат, карается едва не смертной казнью…
Планомерное истребление иноверцев за освобождение сомнительной реликвии – это, надо полагать, любовь к ближнему у них так проявляется…
Было бы странно, если б они остались довольны таким существованием. Они и не остались. Надо ж было так удачно подвернуться тому священнику под смертную казнь! Хотели мученика – получите! Выделили день, объявили днем влюбленных, как будто только в этот день любить разрешается, а все остальное время – ни-ни.
А без символов они не могут. Вообще. Непременно надо, чтоб был герб, флаг, штандарт, флюгер, что угодно, чтобы за этим надо было идти с вытаращенными глазами. Хоть кусок дерьма на палку нацепи и объяви его символом чего-нибудь высокого и благородного – вытаращатся и пойдут. Видимо, Валентин их не сильно устраивал, потому что на самом деле этот жалкий фанатик не только никого не венчал, а и понятия не имел о любви, как они все.
И вспомнили обо мне!!!
Уроды. От вида этих розовых открыточек с изображением упитанного щекастого поросенка с беленькими крылышками (это они меня себе так представляют!) блевать хочется. Оййй… Зря вспомнил… Бе-е-е-е…
Тьфу. Блевать – не блевать, а призвали к исполнению, так будь добер. Боги-то мы Боги, да только толку от нас, когда они забывают…
А я! Размечтался поначалу о кренделях небесных! Решил, что они одумались! Вспомнили! А если не вспомнили, то поняли! Что все на свете и во тьме создано одной любовью и только для любви! Прозрели наконец и увидели, как глупо, как цинично и мерзко то, что они считали до сих пор любовью… Болван.
Ведь радовался, как ребенок. Даже несмотря на то, что у меня к тому времени крылья отсохли от такой жизни. И сесть бы на жопу ровно, объявить себя инвалидом труда, коротать свой вечный век в гордом философском одиночестве. Сесть на жопу, да тем более ровно, я бы все равно не смог, потому что там шило оказалось.
Хорошо, остались еще среди наших умельцы. Один такой мне крылья отгрохал из листового железа на стальном каркасе. С тысячелетней гарантией. Ну, и гордился же я тогда! Еще одно свидетельство моего клинического идиотизма. Но кто ж знал, что и железные крылья изнашиваются от такой жизни! Мало того, кузнец, мать его так и перетак, не предусмотрел креплений, зараза. Так что пришлось крылья веревками присобачивать, правду говорят – голь на выдумки хитра. Думал, пока так полетаю, потом стану посвободнее, отдам аппаратуру на доработку. Нет ничего более постоянного, чем временное, так и мотыляюсь, потому что полетом это нихрена не назовешь…
Кстати, о веревках. Ослабить надо на полчасика хотя бы, а то мозоли так и не заживут никогда. О-о-ох!!! Больно… Хотя это еще ничего, вот когда только учился на новых крыльях летать, вот там был полный армагездец, как вспомню – так вздрогну. Это ж вам не родные с перышками, что подумал – и запорхал аки бабочка. Тут семь потов сойдет, пока просто от земли оторвешься. Вон, какие мускулы накачал, их ворочая. Геракл от зависти бы точно удавился. А уж летать… Летать с этой быдлой на хребте вообще невозможно. Ковыляю по небу, как бройлер-паралитик, тыдых-тадах-тудух, крылья скрипят, как скаженные, чайки – и те смеются.
Бли-и-ин, опять плечи в кровь натер, да что ж такое, когда ж все это кончится? Сколько тысячелетий мне еще между ними шарахаться, чтоб дошло до них наконец…
И как я сразу не просек, что это чистой воды разводка? Не вспомнили они, что такое любовь. Не нужна она им. Тупой трах нужен, привычка нужна, быть не хуже других нужно, самолюбие потешить нужно, чтоб красиво было, нужно… Все, кроме любви.
Потому что любовь рождается, как цветок прорастает сквозь камни, тяжело, мучительно, обдирая нежную плоть о безжалостные холодные оковы, утоляя жажду собственными слезами, хмелея от редкого, мимолетного, тусклого солнечного отблеска, случайно скользнувшего по трепетным, почти прозрачным лепесткам…
Потому что любовь – это босыми пятками по битому стеклу.
Потому что любовь – это раскаленное железо оголенными ладонями.
Потому что любовь – это сердце, истекающее кровавым потом.
Потому что они не хотят порезаться, обжечься, вспотеть… Они не ленивые и не дураки, нет. Они просто очень сильно боятся. Много тысяч лет они создавали свой мир и свою жизнь, и они боятся лишиться удушающего тепла бесчувственного парникового существования.
Они думают, что их Бог – и есть Любовь. Они просто запутались.
Любовь есть Бог.
Сколько тысяч лет я пытаюсь достучаться сквозь глухие стеклянные стены их душ? Я бился в стекла головой, таранил их крыльями, – железные все-таки! – бросался на них грудью.
Пока бесполезно.
Кто когда-нибудь стоял перед дверью, зная, что стоит ее открыть – и все переменится? Кто из стоявших открывал эту дверь? Вот-вот…
Они никогда не вылезут из своего парника сами. Они боятся.
Но это ничего. Ничего.
Я вот сейчас отдохну чуток. Закажу новые крылья, полегче и попрочнее, вместо разбитых об стеклянные их души и заржавевших от нещадной эксплуатации. Наберусь сил, отосплюсь.
И разобью на фиг все эти теплицы.
Пусть обрюзгшие и отекшие во влажной духоте души стынут под обжигающе-ледяным, колючим северным ветром! Пусть очищающий огонь пройдется по сырой слякоти их сердец, пусть выжжет их дотла, чтоб из пепла выросло живое, горячее, дерзкое!
Чтобы на пепелище воскресла любовь.
Вот только раны от веревок заживут… И слезы высохнут. Да это я не от боли, устал просто.
Вот я сейчас. Сейчас…
На то я и Амур.
