Посвящаю Лене
... Вначале это был один шаг... Всего один! Но его было достаточно, чтобы наши руки обреченно разорвались...
Пока я стоял и смотрел на пограничника, ты была все лишь в одном шаге. Мне очень-очень захотелось протянуть руку и еще раз дотронутся до тебя... Но, то ли я побоялся, что этому иностранному военному может это не понравится,то ли я постеснялся взглядов окружающих. И, глубоко с обреченностью выдохнув, все же удержал свои желания и сделал следующий шаг вперед...
Потом было еще три шага. Дальше была обычная проверка перед полетом. Ты не уходила, а терпеливо разглядывала, как я снял плащ, пиджак, туфли и босиком, совсем как-то по-домашнему, прошел сквозь металлоискатель. Что в этот момент думала ты? Может быть ты вспоминала, как я вот так же босиком выходил обнаженный из ванной…
Осмотренный и ощупанный бдительной охраной я оделся, и опять нашел тебя глазами. Ты улыбнулась. Я кивнул и улыбнулся тебе в ответ. Между нами было уже 10 шагов и одна государственная граница. И нарастающее сомнение: что же лучше - оставаться или улетать. Идти вперед или обернуться и бежать назад, к тебе . Я уезжал, я все больше удалялся от тебя - нужного, близкого, родного мне человека. Я уезжал, я шаг за шагом шел вперед, но в душе тянулся назад. И с каждым шагом я словно перешагивал через себя самого. Мне так хотелось сейчас, чтобы вдруг отменили все рейсы, чтобы не летали самолеты. Хотелось катаклизмов, лишь бы не улетать. И уж последним шагом этой кошмарной фантастики, витающей в моей голове, было желание пустить вспять время, назад, на три пять, десять минут, когда ладони наших рук казались неразрывным целым и еще были вместе. Когда ни что не мешало нам обнять друг друга.
Но в заграничном паспорте как приговор уже стояла печать на выезд и этот неприметный штамп возвращал к реальности самую смелую сумасшедшую мысль.
Вот объявили посадку. Еще тридцать- сорок шагов через магазины льготной торговли. Вот и последнее место, откуда я еще смогу увидеть тебя. Наши взгляды переплелись. Прощальный кивок. Пауза. И я обреченно ступаю вперед. А это значит, что пропасть между нами увеличилась еще на добрый десяток шагов…
В самолете меня посадили в самый хвост. Но места у иллюминатора в середине салона были свободными, и я прошел туда, сел у окна, стал глазами разыскивать тебя.
Ты не ушла. Ты тоже растягивала эти минуты нашего томительного прощания. Я нашел тебя глазами. Обрадовался. Ты стояла там, на том месте обзорной площадки, где мы только что были вместе. Это было каких - то 200 шагов. Но протянуть руку и достать было уже невозможно. Можно было только прикоснуться к тебе взглядом и надеяться, что ты, несмотря ни на что, еще чувствуешь меня рядом.
Потом ты прошла ближе к носу самолета. Это было то место, где у нас была самая последняя возможность разглядеть друг друга. Но я не мог там видеть тебя, поэтому обреченно и безразлично, скользил взглядом по салону самолета. В отсутствии возможности видеть тебя я страдальчески разглядывал стюардесс, показывающих мне аварийный выход. Кажется это то, что мне сейчас больше всего надо, подумал я в этот миг. Ко мне долетали обрывки фраз на иностранном языке. Но мысленно я по-прежнему был все еще там и прижимал тебя к себе. В тот миг, когда самолет взревел моторами и тронулся в путь, я буквально засунул голову в маленький иллюминатор и принялся что есть силы махать тебе рукой. Ты не видела этого, но тоже подняла в прощанье руку. Видела ли ты меня или нет в маленьком иллюминаторе, не имело особого значения - все равно - ты махала рукой МНЕ. Самолет все больше набирал скорость. И вот ты исчезла позади, за крылом. Двести шагов стремительно превращались в тысячу , две, три, пять тысяч шагов.
Я прижал к губам руки, на которых остались частицы твоего тепла. И вот тогда наступило это горькое и неизбежное прозрение. Прозрение того, что наши руки никогда больше не соединяться вновь. Что мне не пройти никогда этот путь обратно к тебе. Что число шагов теперь будет только расти. Эта обреченность окончательно растоптала меня. И как бы я не пытался раскрыть пошире глаза, успокоится - не помогало ничего. Еще мгновение и слезы, которые я давил из последних сил, сами покатили из моих глаз. Эх, что за слезищи это были! Вокруг меня сидела добрая сотня людей, а я плакал от бессилия. От бессилия того, что никогда не смогу сделать тот один, самый главный для меня шаг, чтобы вернуться однажды обратно к тебе.
9 ноября 2006 года.